Целуйте нас крепче. Сборник рассказов

Уже пришла пора, когда в раздевалке перед физкультурой одноклассницы шептались про мальчишек. Под тонкими футболками обозначились холмики. А у Линки ничего не поменялось. Тощие ребра проступали спереди так же, как на боках. Но самой Линке это как раз—то и нравилось!

На потные подмышки одноклассниц и розовые прыщики на щеках она смотрела с тайным ужасом. Сама она носилась как ветер, но чтобы такое……

Вообще – то Линкин нос брал на себя слишком много. Подобно собачьему, он делил ее окружение, наставляя свое зловредное клеймо. И поделать с этим она ничего не могла.

В школе её пятый «А» считался бешеным. Кроме ученья его головы занимали и ещё кое— какие мысли. Самая высокая в классе, Верка Кобылкина, распахнув огромные глаза, просвещала бестолковых одноклассниц. Про что речь, Линка толком не понимала. Да ее и не всегда подпускали. Считалась то ли «маленькой», то ли «чуть—чуть дурочкой».

Тайна витала в классе почти год. На уроке ботаники, слушая про тычинки и пестики, класс давился скрытым хохотом, выказывая свою тайную осведомленность. Старенькая ласковая ботаничка, в отчаянье сцепив руки у подбородка, растерянно восклицала: скаженные дети! Ужасное воспитание!

Наконец, по большой милости, Кобылкина раскрыла страшный секрет и Линке, но та не поверила. Дело этим не кончилось.

В один из последних дней перед зимними каникулами, Семен Горелик, сын главного врача, принес толстенную отцовскую книжку,«Родовспоможение». Мальчишки, вытурив девочек, закрылись в классе. Читали, разглядывали картинки, выли и хихикали. А потом Горелик великодушно передал книгу главе девчачьей половины, все той же Верке Кобылкиной. Все повторилось в новом составе. Линка смотрела картинки со всеми. Мир разом перевернулся.

И ничего нельзя было с этим поделать. Но самое страшное ей предстояло переживать в одиночестве: Кобылкина уверяла, что малюсенький зародыш, если кто его потерял, может прицепиться в бане! А дальше – пошло, поехало …! Знала она такие случаи!

Линка похолодела от ужаса. Несчастье уже свалилось на ее рыжую голову: внутри ныло, живот стал упругим и, казалось, подрос!. Вечером, моясь в тазу горячей водой, она, разглядев бурое пятно на ладони, от страха потеряла сознание. Очнулась на руках у матери. Та, стоя на коленях перед образом, судорожно прижимала её к груди, часто и мелко крестилась. Вода в тазу затянулась алым. Очнувшись, Линка вспомнила….. Это было ужасным, невозможным! Обливаясь слезами, пыталась толковать матери про баню и Верку Кобылкину.…Но та, улыбнувшись только глазами, утешила навсегда: баня была не причем!

Почти год потрясающее открытие, свалившееся на любознательные головы, будоражило пятый «А». Но придут летние каникулы и, разъехавшись кто куда, о нем позабудут, успокоятся. Все это как—то уляжется, усмирится. Кобылкина еще будет править бал, но однажды, на географии, и этому пришел конец.

– Кто опишет мне путь Волги от истока до устья? – спросила географичка и подняла Верку.

– Волга течет по разным климатам, по животному миру и крутому песчаному берегу! – выпалила та без передыху.

Класс закатился хохотом. Признанный авторитет просветительницы пострадал непоправимо.

Мало что прощалось и в шестом. Учитель Брянцев не по злобе, а из желания посмешить выписывал и читал вслух строчки – шедевры классных сочинений. Страх стать посмешищем сделал Линку осторожной.

Подруг в классе не было. Только Юрка Еремеев, каждый год садившийся с нею за одну парту, был ей товарищем. Юрка объявился в первый день, когда на школьном дворе первоклашек строили парами: мальчик – девочка. Пришел черед, и в пару рыжей поставили тихого, внимательного мальчика, лысого, в серой школьной форме с подшитым белым воротничком.. Узнать его среди множества таких же можно было по глазам: они смотрели прямо, но думали о чем – то своем. Взявшись с ним за руку. как положено, Линка не проронила ни слова. Мальчик тоже молчал, глядел под ноги. Когда их строем вели по лестничным ступенькам, порядок смешался и он, заторопившись, наступил «паре» на пятку. Против ожидания глаза под огромным бантом на мгновенье ему улыбнулись. Так состоялось знакомство.

А в начале второй четверти Юрка подошел перед родительским собранием к матери рыжей и, уставившись ясным взглядом, твердо сказал:

– Тетя, скажите учительнице, пусть меня с Линкой посадит! С тех пор так и было.

В шестом к Юрке прочно приклеилась кличка «Му—му». А все Брянцев! Прочитал вслух одну строчку из сочинения, и прилипло… Еремеев писал:

– Как только приехали в Москву, Герасима сразу назначили глухонемым дворником.

Юркины шедевры не переводились:

– Гринев быстро выучился русской грамоте и теперь мог отличить борзого коня от кобылы.

Класс умирал со смеху, А несчастный автор мечтал о преисподней. На физкультуре – совсем дело пропащее! Юрка стоял предпоследним. За ним – только совсем маленький армянин Ёсик. А если сравнивать с Линкой, так в шестом она переросла Юрку на полголовы!

После лета почти все ДЕВЧОНКИ явились в класс стрижеными. Линка тоже преобразилась. Остригли ее очень коротко, но так умело, что вместо «рыжей» на суд седьмому «А» явилась девочка с густым коротким ежиком на голове цвета красной меди. Белый лоб открылся, худенькая шея выступала из форменной «стойки» с пикейным воротничком. Заглядываясь в зеркало, она чувствовала новое удовольствие: каким молодцом оказался этот длинный, тощий парикмахер!

Только Юрка Еремеев не одобрял её перемен. Сидел насупившись, глаз не поднимал. А потом и вовсе собрался, да и пересел на пустую парту.

– Ты куда, «Му—му»?

Юрка не оглянулся. Ясно! Молчать будет, хоть убей!

Настала осень, пришли холода. А потом замело, завалило землю пушистыми сугробами.

В конце января вернулись из столиц на зимние каникулы и теперь порхали по школе веселыми стайками студенты – выпускники, радуясь себе, своему возвращению и тому откровенному восторгу, с которым их здесь встречали. Школа нарядилась, наполнилась ощутимой новью и всплеском счастливых ожиданий тех, кто должен уйти весной.

Важнее нового года был этот праздник, «вечер встречи»! В совершенной тишине набитого зала директор говорит речь. Линка слушает, замерев, не спуская глаз с высокого лба, бритой головы и могучих старческих плеч, навалившихся на лаковую трибуну. За высоченными окнами, за собранными шнурами шторами, светят зеленые, красные, желтые путейские огни. Против школьных окон высятся деповские корпуса. Свистят и коротко гудят спокойные маневровые, сбавляя скорость перед станцией, фыркают, тормозят скорые.

Школьный рояль раскрыт, крышка его уперлась в длинную медную спицу. Зал слушает, затаив дыхание:

«Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое,

ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения! Не оставляйте их на дороге! Потом не поднимите!» —

пусть мудрый наказ этот, завещанный великим Гоголем, станет для вас, переступающих порог ШКОЛЫ, заветом чести…

Что—то важное! И он хочет, чтобы запомнили…

Но Линка не понимает всего….

Читают радиограммы выпускников… Из Тихого океана – Корнилов. Из Польши— Ремезов. На доске медалистов Ремезов – первым. Внимание Линки уже перенеслось. Она видит какой красавицей вернулась Груздева. И Славицкого не узнать. Ясное дело: Москва, консерватория! Не то, каким в школе за ней бегал!

Закончилась торжественная часть.

Пошли на хоровое построение. Линка во втором ряду. И опять та же пара, теперь совсем рядом: ждут своего выхода за кулисами. Петь будут. Славитский – высок и строен. Она— тонкая, взволнованная. Волосы сияют. Перчатки – до локтей. Таких – ни у кого больше! Все на них глазеют. Но они не замечают. Линка видит: Славитский склонился головой и целует! Точно, целует Груздевой руки! Какое бы ей до них дело? Но почему – то нет сил отвернуться

Рояль вздрогнул и загремел звучно, торжественно. Хор разом выпрямился, стал серьезным, строгим.

«Я по свету не мало хаживал…» Волков запевает. Какой голос!

И следом мощный двухголосый хор: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!»

Сердце заливается гордой радостью.

После вечера у самого моста ее догнал Юрка.

– Твой? – спросил, запыхавшись, разжал пальцы Скомканный, слипшийся носовой платок, коричневый в клетку, такой же, как у Линки, лежал на его ладони. Она полезла в карман:

– Нет, мой – вот он!

Юрка бросил платок в снег, затоптал, ушел вперед, не оглянулся. Линке хотелось догнать, но встречный ветер был очень сильным.

Ветер из далёка

Рассказ

В доме заканчивались поминки: прошел еще год, как умер Вовкин отец. Немногословный разговор прервался. Все встали и ушли. Неубранный стол опустел. Вовка остался один в хате. В стакан с водкой свалился кусочек хлеба, положенный сверху. Он машинально вынул хлеб и съел. Изнутри обожгло горько, беспощадно. Он принуждал себя, сдерживал, но из глаз все равно текло. Матери своей Вовка не помнил. А тот день, когда уехал отец, помнил ясно. Дед сидел, обхватив голову руками, точно оглох. На пороге бабушка, ухватив сына за руки, кивала на Вовку:

– Гляди, гляди на хлопчика! Куды рвёшси? Вертайся, сыну, нэ буде табе моёго прошшения!