Рассказы и новеллы

* * *

Бывало! Было, всегда, как бывало у Василисы. И вены она резала, и письма она писала, и глупости разные себе представляла. И о возрасте забывала. И такого она понаделала, что очень странно, что до сих пор она в другой город-то и не переехала!.. Со шведом она встретилась на следующий день случайно, в магазине, маленькой лавке на углу средневековой улицы, с миллионом вазочек на полках, расписными тарелочками, надувными мячиками, разноцветной одеждой и кожаными изделиями. Он с готовностью пошел ее провожать. Долго гуляли по городу, пока огромное солнце постепенно садилось, меняя цвет воды и неба каждую минуту своего пребывания во вселенной. Молчали. Когда молчат, как-то все проще становится, даже – легче. Что-то внутри такое появляется, важное, нежное, что-то особенное такое.

Она до сих пор не могла понять, почему он ей все-таки так понравился. Все, что он говорит, было удивительно странным, неловким, скучным. А все же показался-таки знакомым. Показался знакомым он ей неожиданно, но ей Богу, очень знакомым! Потом его целый день не было, а потом он опять появился. Снова рассказывал о Швеции, о том, что когда-то в юности был влюблен в девушку, и она его ужасно приревновала, а когда приревновала, то ударила ножом в грудь. Он даже показывал Василисе след от того памятного удара.

В последний день они сидели вместе за столиком, и Василиса вдруг почувствовала в себе невероятную силу внутреннюю, такое ощущение счастья, которое давно-давно не испытывала. Она вдруг с легкостью представила, что могла бы прожить с этим шведом всю свою жизнь, которая, да-да, очень непростая была бы, но очень счастливая. Она представила, что они легко могут жить в большом доме, деревянном, воспитывать детей, рассказывать друг другу о событиях прошедшего дня. Что все будет так мирно, так хорошо, что он будет вовремя приходить домой, никогда не будет ей звонить, когда она встречается с подругами, приносить ей на Новый Год билеты в какие-то дальние страны, на самолет, и опять на – море, всегда будет море вокруг, запах цветов и шум волн! Так вот и представила Василиса их жизнь, так вот и сидела, счастливая вся, кровь по венам, и грудь по удару в секунду. Она сидела и смотрела на него, этого шведа высокого, славного, понимая, что ждет от него одну единственную фразу, глупую какую-нибудь фразу, как, например… А эту фразу он никогда ни за что не произнесет, потому что не болван же он полный, в конце-то концов!

Была Василиса в некотором смысле, хоть и без фантазий особых, но зато далеко и ездить не нужно, особенно во Францию, или, там, в XIX век, на ковре-самолете. Швед потом, кстати, как-то очень воодушевился, в одночасье вещи собрал и приехал на пароме, в Хельсинки за Василисой. По телефону мобильному ее вызывал-вызывал, даже прислал что-то там такое срочное с курьером, чтобы она до Хельсинки доехала, то есть практически насилу доставил ее туда поговорить и обсудить ситуацию. Признался в любви, с еще большим пылом, сообщил, что бросил там, у себя в Швеции, практически все, включая мать с фамильным поместьем. Когда Василиса этой истории, наконец, поверила, он благородно отпустил ее обратно, в Петербурге, а потом предстал перед ней, аж, через сорок восемь часов, по ее отъезду из Хельсинки и приезду в Петербург. Предстал во всей своей красе, прямо напротив ее дома, под балконом, на Ново-черкасской улице, где и предложил, то ли выйти за него замуж, то ли еще что-то не менее серьезное, и не менее романтичное. Василиса долго не думала, но предложения не приняла, и домой шведа не пустила. Почему? Испугалась она. Смалодушничала. Не на шутку испугалась, так как поняла вдруг, что в любой момент своей жизни и, правда, может она потерять голову. Испугалась, потому что и не знала, что же с этой, вот, потерянной вдруг головой, поделать. Да и менять все разом она совсем не собиралась, оказывается. В общем, совсем она запуталась.

Вручить ему, прямо сейчас, душу, время, память, прошлое? Ему, и только ему? Отрезать, вырезать ластиком все то, что с ней было и так старательно, терпеливо жило – раньше? Заново изобрести, стало быть? Боролись, все боролись в ней разные чувства, эмоции, сталкивались как воины на бранном поле, как костяные бильярдные шары на зеленом бархате. Одно она понимала хорошо, что даже, если и не способна она была на тот момент на решительные действия, все равно, вот так, вот, вновь и вновь ощущала, что сидит он, напротив нее, болтает всякое-разное, а она, вот, знает, все равно, несмотря на все сомнения, знает, что это – «то», действительно, – «то». Потому как человек это «то» и не выбирает сам, и оно этим «тем» потом и – является. Если вдруг свалилось – в одночасье. Если вдруг судьба подарила.

* * *

– Дико плохая память у тебя, – вообще ее – нет. – Василиса в который раз проговаривала эти слова «про себя», пытаясь пригладить его белобрысую шевелюру, которая вновь и вновь выбивалась из-под ее руки.

Потом она долго смотрела в окно, слушая, как поют цикады, всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть приветливый месяц, проступающий сквозь облака, которых на Крите, ведь, никогда и не было вовсе. Там триста дней в году солнце, и никогда нет дождя.

«Мы гуляли тогда вдоль этого берега, шли с тобой вместе. Ты помнишь? Гуляли, и я еще заболела ужасно, у меня была ангина Мы купили тогда специальное лекарство от простуды, но оказалось, что оно от чего-то еще, от сердца, что ли. Казалось, что я не встану с кровати никогда, а потом я вдруг взяла и поправилась», – она проговаривала это все, в который раз проводя рукой по раковинке ушей и волосам, так красиво и коротко подстриженным у самой шеи.

– Что ты делаешь? – спросил швед.

– Я пытаясь рассказать тебе о себе все-все, что знаю и все-все, что помню, но, видишь ли, если я буду тебе об этом рассказывать, то придется лежать так три дня и не вставать. Ведь люди рассказывают друг другу о себе, каким-то другим образом, ведь, правда?

– Шведки всегда так делают…

– Шведки?

– Нет, а почему ты спросила?

– Мне показалось, что ты сказал «шведки»…

– Тебе показалось…

Василиса и сама не знала, почему тогда ему поверила, когда он стал эти свои истории рассказывать, про время, про давление, про то что «ни одной секунды». Она совершенно не знала, что было правдой, а что неправдой, не была она уверена и в том, что они потом встречались в Хельсинки или в Петербурге. Наверное, только на Крите, все-таки. Может быть, не сейчас, а когда-то давно. Год назад, или два. Или десять.

«Ты люби меня долго-долго, хорошо? Просто, вот, ничего не делай. Не говори, не молчи, не гуляй, не разговаривай. Просто будь, вот с этой морщинкой на щеке, будь с этим, вот, улыбчивым ртом, когда засыпаешь. И чтобы запах тот же, прислониться и почувствовать, и чтобы…» – она снова пыталась ему рассказать что-то о себе и не могла…

Облака пурпурного цвета

Лесной царь

Было очень трудно пройти сквозь этот лес. Птицы, казалось, взмахивая большими крыльями, ударялись по ошибке о кроны деревьев, но не разбивались. Листья и ветки падали вниз, переплетаясь и застревая где-то совсем рядом.

Было душно, жарко и темно. Она долго-долго не могла привыкнуть, что дул такой сильный холодный ветер и было промозгло. Холод пронизывал до костей, все внутри дрожало и вздымалось, как будто бы тело существовало отдельно, было подчинено каким-то свои неведанным законам.

«Все равно увижу тебя, все равно», – повторяла она уже почти в забытьи, пытаясь сосредоточиться и собрать последние силы.

Вокруг вдруг стали мерещиться эпизоды ее прошлой жизни, в них вплетались странные отголоски событий мировой истории. Концентрационные лагеря, фильмы ужасов, странные животные из пьес Шекспира, которые прыгали в темноте с одной ветки дерева на другую. «А этот откуда?» – снова думала она, уже не совсем отдавая себе отчет, сколько времени она проводила в этом странном зловещем лесу.

«Где ты? Когда ты опять появишься?» – пыталась она произнести в слух и не могла.

Потом на нее напал какой-то слизкий полу-оборотень. Она почувствовала его присутствие, когда перестало хватать дыхание и по всему телу прошел холодный озноб.

«Я должна дойти до тебя», – снова промелькнуло в сознании, и она ухватилась за эту мысль, как будто бы она была единственно спасительная.

Снова вспомнила, как будто бы во вспышке, яркой вспышке памяти, как было лето, дуло теплым соленым воздухом с моря, и она, скинув рубашку и свитер, бежала к нему на встречу вдоль берега. Было жарко и необыкновенно хорошо. Как давно это было? Очень давно… Очень давно…

Снова эти птицы, потом небольшие кабанчики, совсем маленькие, неопасные, она снова и снова тыкались своими пяточками в ее ноги, оставляя тоже гадостное ощущение по всем теле присутствия чего-то незнакомого, сильного, убивающего, мучающего.

Потом она сидела в поезде и бездумно смотрела в окно на проходящие дома, уютные, милые, такие далекие, которые, как ей казалось, совершенно не имели отношения к ее жизни.

Потом ей чудилось, как кого-то душили, рядом, били, были странные крики, шепот, детский плач, как будто все человечество, люди, костяные останки, вставные челюсти и грязные ветки в один миг обрушивались на нее, не давая идти дальше.

Она снова шла, ноги одеревенели и отяжели. Снова шла, вспоминая тот день на пирсе, когда, наконец, приехала к нему, и жизнь снова приобрела смысл и наполненность.

Он тогда улыбался спокойнее и счастливее обычного. Улыбался, как будто показывая, что счастье, наполненность, радость – возможны. Еще возможны. Она так верила в эту возможность, постоянное понимания, гармонии, внутреннего счастья при встрече с ним, которое, как ей казалось, способно было существовать вне времени и пространства.

«Агу-га-га», – снова кричали птицы, как будто бы заглушая всю фальшь, ложь, агрессию, которые ее теперь окружали, все то фальшивое и ненужное, что сулила ей окружающая атмосфера каждодневной жизни. Ложь и нелюбовь.

«Дойду. Обязательно дойду», – говорила она сама себе, как будто бы снова и снова пыталась убедить себя, что есть смысл этому склизкому существованию вдоль ночного, кишащего насекомыми, леса.

Свет появился уже когда заплетались ноги. Он был тусклый, но появился ясно и четко сквозь кроны деревьев.

«Я дойду», – снова и снова повторяла она себе, не в силах отряхнуть те давящие эпизоды, которые один за одним проносились в ее голове.

«Я обязательно должна их полюбить», – снова и снова думала она о каждом встреченном ею человеке, и чем страннее звучали эти слова, гулко отдающие эхом и пульсом в ее голове, тем больше она была уверена, что именно это она и должна сделать. Принять и полюбить.

Полюбить вон того зверя, из пасти которого шла аморфная жижа, при взгляде на него все внутри сжалось, и она почувствовала, как по ее лбу что-то потекло. Кровь. Чем больше крови текло по ее лбу, тем меньше слюны или жижи шло из пасти этого странного зверя, слегка похожего на тигра.

Полить вон ту лисичку – тень, рыжая тень метнулась, лишь на мгновение показавшись среди деревьев в дали. По лбу снова покатились капля за каплей, и она почувствовала соленый вкус во рту, уже не проверяя цвет пота.

Сердце снова стало пульсировать и на мгновение сжалось и остановилось. Она почувствовала, как воздуха снова не хватало, и как одна за одной, все картины прошедших событий, быстро сменяя друг друга, проносились перед глазами.

Он снова шел к ней по пирсу, загорелый, помолодевший, уже без одежды, только в накрахмаленной белой рубашке и серых шортах. Белокурые волосы развевались по ветру, и она снова чувствовала запах песка и соли.

«Должна дойти и вернуться», – мысль как будто не своя, а совершенно чужая, вновь и вновь пульсировала и била в виски.

Она чувствовала себя совсем усталой, а потом вдруг совершенно невесомой и легкой, как в детстве, без единственного намека на тяжесть, удрученность и боль.

В какой-то момент все внутри похолодело, как будто бы жизненные силы взяли и оставили насовсем. Затем пульс вернулся. Раз-два, раз-два, убыстряясь возвращал странные капли, что текли со лба на щеки. Она в ужасе провела рукой по щеке, с удивлением обнаружив, что это была вовсе не кровь, а просто вода или слезы.

«Ты мой дружок», – снова и снова повторяла она, гладя и целую его шевелюру и теплые, сильные, такие родные руки.

«Я буду всегда любить тебя», – снова повторила она и проснулась, с удивлением обнаружив, что рядом никого не было, а солнце уже светило в окно, радужно возвещая, что давно полдень.

Изумрудная судьба с металлически-зеркальным оттенком звучания

Облака нависали над английскими полями, растворяя в пуховой белизне серо-металлические зеркальные осколки. Она ехала в поезде, быстро-быстро ехала, не оборачиваясь. Совсем на замечая, что уже давно не пасмурно, а светит солнце. Яркое. Почти летнее. Нежаркое, но совершенно отчетливо очерченное солнце.