Канцлер

– Не волнуйтесь! Обойдется! Россия – страна непредсказуемая! – выкрикнул он пылко, похлопал по плечу брадобрея и сошел по сходням на берег.

К общему удивлению, таинственный груз шхуны не вызвал задержки. Свою положительную роль сыграл также раненый офицер. К нему вызвали лекаря. После беглого осмотра тот стал настаивать на скорейшем отплытии шхуны.

Бледные белые ночи северной столицы, все улицы, площади, церкви, конюшни и лачуги бедняков залиты словно разбавленным молоком. Тихие, помятые пассажиры сошли на берег, даже попугаи с обезьянами молчали. Супруга кларнетистов в шелковом платье со старательно запудренными синяками испуганно озиралась, открыв рот. Итальянская семья таскала багаж. Цирюльник надел на плечо какой-то мешок и, засунув руки в карманы, словно они у него мерзли, засеменил прочь. На Анну никто не обращал ни малейшего внимания. Все понимали, теперь каждый за себя, а отношения, которые сложились на корабле, не более чем миф, прошлое, небылица.

Неслышно подошел вельбот. Туман гасил лязганье уключин, вода совершенно беззвучно стекала с лопастей весел и так же беззвучно падала вниз. Молчаливые моряки быстро взбежали на шхуну и через минуту осторожно снесли по сходням бесчувственного Алексея Ивановича. Лекарь шел впереди, Адриан замыкал шествие. Раненого перенесли на вельбот, который беззвучно удалился от пристани. Моряки гребли как один – в лад, лица их были сосредоточены, вот уже не видно лиц, а только контур их угадывается в тумане. А вот и контур пропал.

Бог мой, как тихо! Когда Анна оглянулась и осмотрелась, недавних попутчиков уже не было. В бревна причала била волна. Колонны белели вдалеке, как кости великанов. Загадочная столица втянула в себя и попугаев, и циркачей, и флейтистов. Она осталась одна.

Великое мужское содружество

Александр Белов получил назначение в кирасирский полк еще в апреле и сразу направился в армию. Направление свое он рассматривал как избавление от службы в казарме, которая не давала ему ни удовлетворения, ни повышения в чине. Все вакантные чины в Измайловском полку были заняты. Как известно, гвардия противу армейской кавалерии и пехоты имеет преимущество в два чина. Поэтому, оставшись капитан-поручиком гвардии, он сразу стал ротмистром, что приравнивалось к армейскому полковнику. Но главной причиной, заставившей его бежать из дома, были крайне сложные отношения с женой Анастасией Павловной, когда-то гордой красавицей, а теперь больной, измученной жизнью женщиной. Александр не мог понять, что это за болезнь, медики тоже разводили руками. Сама Анастасия считала, что это чахотка.

Главной бедой своей жизни считала она не казнь и ссылку матери, не потерю богатства, не трудности и лишения, выпавшие на ее долю во время бегства с Брильи, а то, что отвратила от нее свой лик государыня Елизавета, запретив появляться при дворе. Девять лет прошло с той поры. Болезнь мучила Анастасию бессилием физическим, худобой, синяками под глазами, полыхающим румянцем, однако дух ее не только не был сломлен, но и еще более окреп в борьбе с житейской несправедливостью. Только другую песню пела душа ее. Анастасия стала праведной христианкой, самой праведной – до фанатизма. Заметим вскользь, что если в молитве к Господу ты мыслишь себя самым лучшим, самым чистым и искренним, то лучше не молиться вовсе, потому что сие есть гордыня, чувство, особенно порицаемое православной церковью. Об этом и говорила не раз игуменья, мать Леонидия, племяннице, и Анастасия соглашалась, что ангельская кротость ей более пристала. Однако болезнь или жар душевный сжигали ее, как вулкан. Проведя месяц в кротости, она опять начинала сотрясать устои человеческие, порицать всех, учить, наконец, требовать. Только тот достоин имени человека, кто бросил сей мир греховный и ушел в монастырь.

Сама она тоже мечтала совершить сей подвиг, но не сейчас. Вначале надо было доказать императрице, что та была жестока и несправедлива к ней и маменьке Анне Гавриловне. Мало того, доказать, нужно было увидеть раскаяние Елизаветы. В мечтах Анастасия видела государыню с потупленным взором, со скорбно опущенной головой.

– Вы были правы, я – не права, – вот что должна была сказать Елизавета, а просветить ее должны были не люди (что возьмешь с глупых и слабых), а сам Господь Бог.

Но видно, не пришло еще время для прозрения.

Когда по Петербургу поползли слухи о болезни государыни, то Анастасия связала эту хворь со своим порушенным семейством – значит, такова воля неба, значит, такой способ наказанья выбрал Господь. Однако недолго ей пришлось наслаждаться торжеством справедливости. В этот же месяц Анастасия сама заболела, сильно прозябнув на ветру. Вылечилась с трудом, и теперь малейшая простуда вела к непроходящему кашлю.

– Мы должны ехать в Италию. У меня порча в легких, – говорила Анастасия мужу.

– Душа моя, лекарь утверждает, что это болезнь бронхов. Тебе не надо стоять так долго на коленях в храме. Там такой холодный пол. И сквозняки… А в Италию я сейчас поехать не могу. Война в Европе, а я человек военный, пойми…

Анастасия была глубоко равнодушна к войне в Европе, к чести русской армии и коварству Фридриха. Нельзя так нельзя, но зачем все эти патриотические заклинания?

Второй причиной, удерживающей ее от монастыря, была любовь к мужу, но и она видоизменилась вместе с характером. Александр стал не нежен, равнодушен к ее беде (читай – отношения с Елизаветой, вернее – отсутствие этих отношений), не тонок и эгоистичен. Упрекнув Александра в безразличии к чести Головкиных-Ягужинских-Бестужевых, она тут же могла бросить, как бы между прочим, что, мол, это безразличие вполне естественно: она, Анастасия, подняла мужа до своего уровня, а он как был мелкопоместным дворянчиком, так им и остался. Что он понимает о чести? Понятие об этом у него такое, как у всей этой дворянской мелюзги, а Головкины с царями были в родне…

Александр сатанел.

– Но я ведь не могу вызвать Елизавету на дуэль! Ты это понимаешь?

Нет, Анастасия этого не понимала. Оскорбив мужа, она смотрела на него с таким презрением, что у Александра сами собой сжимались кулаки. Его папенька никогда не бил маменьки, но дядя по отцовской линии… словом, у тетки всегда были малинового цвета щеки, говорили, муж раскрашивал от строптивости. Но нет, никогда он и пальцем не тронет Анастасию. Во-первых, любил, во-вторых, тоже любил, а в-третьих, жалел. Надо еще сказать, что с годами Анастасия стала до неправдоподобия ревнива. Она ревновала мужа не только к хорошеньким женщинам где-нибудь в театре, на балу или на улице, но и к служанкам, к прачкам, к его службе (там могут быть женщины!), к фонарным столбам и кораблям на рейде, которые, дай срок, увезут обожаемого супруга к дальним берегам, где полно грудастых, веселых, наглых, в браслетах и бусах. Ночь остужала страсти, но утром начиналось все сначала.

Его отъезду в Ригу предшествовал очень трудный разговор.

– Как ты можешь ехать, бросив меня здесь одну, больную?

И он отвечал все то же:

– Идет война, я солдат…

В последнем Александр, конечно, слегка фасонил. Он никогда не ощущал себя солдатом. Гвардейцем – да, там, где казарма, хорошие мужские отношения, дежурства, карты, выпивка, интрига, бал, он был в первых рядах, но пороховая пыль вперемешку с дорожной… ее он еще не нюхал, не приходилось. Да и не любил. И Анастасия отлично знала это.

– Ты – солдат? Ты фат! Ха-ха! Можно подумать, что русская армия без тебя не обойдется. И потом, я знаю: эта война неугодна Богу… все войны неугодны Богу!

– В его власти их прекратить, – резонно отвечал Александр, но, зная, что этот бессмысленный разговор может завести в дебри, из которых не выберешься, тут же шел на попятный: – Война скоро кончится, уверяю тебя.

– Я уеду к матери Леонидии, так и знай! И мы больше никогда не увидимся!

– Зачем так грубо намекать, что меня убьют?

– Это меня убьют! Меня убьют болезнь, горе, слезы… Я умру в дороге.

– Не надо, душа моя, – как всегда, Саша мирился первым. – Я сам отвезу тебя в Вознесенский монастырь. Там тебе будет хорошо. Покой, красота… Козье молоко тебя поставит на ноги.

На том и порешили. Прямо из монастыря Александр поехал в армию и прибыл в Ригу в последнее число апреля[4 - Напомним, что год на дворе 1757-й.]. Это был как раз день праздника, как окрестили смотр русских войск жители Риги.

Смотр был приурочен к переходу армии через реку Двину по только что наведенному понтонному мосту. Прежде чем вступить на мост, армия должна была промаршировать по всему городу. Скопление народа было необычайное. Забиты людьми были все улицы, городские валы, а также окна, балконы и крыши. Некоторые смельчаки забрались на кровли соборов и оттуда, с птичьего полета, наблюдали парад. Сам фельдмаршал Апраксин со свитой, штабом, генералами Лопухиным и Фермором разместились почти у входа на мост в роскошном шатре. Второй, не менее роскошный, шатер был предоставлен знатным горожанкам города Риги. Здесь присутствовали дамы всех возрастов и сословий, праздничная музыка оживляла лица, все они были прехорошенькие.

Перед тем как добраться до шатра Апраксина, Белов постоял в толпе, наблюдая, как прошли фурьеры с вымпелами, как вели лошадей командующего. Лошади были заводные, великолепные, яркие, шитые разноцветным шелком вольтрапы придавали им сказочный, восточный характер. За лошадьми везли пушки с ящиками, в которых лежали снаряды.

Здесь Белов не утерпел и встал в строй, кто-то из солдат украсил его шлем, по примеру прочих, дубовой ветвью. Музыка, знамена, бой барабанов, улыбки – великое мужское содружество, армия! Александр был счастлив. Прекрасное чувство – любовь к женщине. В юности ты полностью сосредоточен на этом чувстве. В зависимости от расположения к тебе той, что царит в сердце, ты испытываешь величайшее блаженство, поднимаясь душой в горние выси, или падаешь в бездну горя и безверия. Вот такие пироги…

Но все проходит. Возлюбленная становится женой, а существование под одной крышей двух любящих сердец во все времена называется словом «быт». А от быта сбежишь куда глаза глядят! Не может нормальный мужчина сидеть всю жизнь подле юбки, даже если это лучшая юбка на свете! Бегство… и множество мужчин, старых и юных, собираются в одном месте. Выпили, закусили, ну еще раз выпили, а потом что? А потом драться будем! Отсюда и война. А патриотизм, защита отечества – это уже потом придумали. Так думал тридцатилетний ротмистр, глядя на ладных, крытых попонами жеребцов. Потом рассмеялся. С этой минуты армия для него – дом родной.

Через час Александр уже рапортовал полковому командиру о прибытии. Спустя еще час он отыскал шатер фельдмаршала Апраксина, дабы вручить ему депешу за личной подписью Бестужева.

Апраксин был весьма доброжелателен, спросил, не желает ли Белов служить при штабе. У него много адъютантов, он уже сам не знает толком – сколько, посему еще один никак не помешает делу. Белов ответил отказом, украшенным одной из самых своих неотразимых улыбок: грусть и кротость, он, ваше высокопревосходительство, желал бы послужить отечеству в армейском полку.

Вечер того же дня Белов отдал знакомству с полком и дружеской попойке, а утро было посвящено изготовлению цветных кисточек, которые следовало прицепить к углам шляп. Так отличали полки один от другого, а штабных от всех прочих. Кисточки связывались из цветных гарусных ниток, которые выдергивались из разноцветной шерстяной ткани. Пустая работа, если бы денщик Белова, Тарас, как обнаружилось, не страдал дальтонизмом. Два часа Александр просидел подле него, руководя работой. Две кисточки надлежало пришить к двум задним углам шляпы, а третью прикрепить стоймя, несколько сбоку, поверх банта. Кажется, мелочи, но именно к мелочам в армии относятся серьезнее всего.

3 мая произошел торжественный выезд генерал-фельдмаршала Апраксина из Риги. Выезд сопровождался канонадой пушек и царской пышностью. Белов еще в Петербурге слышал о необычайном расточительстве фельдмаршала, особенно если в ход шли государственные деньги, которые счету не имеют.

В тот же день вся громада – три дивизии – двинулась разными дорогами через Курляндию в Польшу.

В Петербурге

Если бы кто-нибудь вызвался рассказать автору о причинах Семилетней войны (с трудом представляю себе этого человека), я попросила бы его сделать это как можно проще! И уверяю вас, это самое трудное. Попробуйте рассказать просто, почему развелись двое, обремененных домом, детьми, прежним счастьем. Самый простой ответ – разлюбили друг друга. Ответ точен, но неинформативен, он ничего не объясняет. А там было такое стечение обстоятельств, случайностей и закономерностей, что сам черт ногу сломит.

Конечно, наивно сравнивать развод с началом войны, но и в том, и в другом случае правил ген разрушения. В чем сущность европейской политики в XVIII веке? Любой историк скажет: война за так называемое «австрийское наследство», то есть земли распадающейся Австро-Венгерской империи, которой правила Мария-Терезия, но не могла удержать в своих руках. Естественно, появился тот, кто захотел захватить кусок земли, и побольше. Захватчиком и агрессором, эдаким Наполеоном XVIII века показал себя король Пруссии Фридрих II.

Фигура сложная, противоречивая, еще при жизни он «заработал» прозвище Великий. Отец – Фридрих-Вильгельм I, солдафон и вояка, мать – Софья Доротея, принцесса Ганноверская[5 - К слову сказать, король Англии Георг II являлся одновременно курфюрстом Ганновера, с этого все и началось.].

Король Вильгельм воспитывал сына в суровости. Наставление учителям: не надо латыни, немного древней истории, немного математики – она нужна для фортификации, а главное, принц должен понять, что путь солдата – единственный путь к славе. Наставление сыну: «Держаться только реального, то есть иметь хорошее войско и много денег, ибо в них слава и безопасность государя».

Но юный Фридрих обожал учиться и, потакая своим стремлениям, завел в наемной, отдельной от дворца квартире личную библиотеку – книгохранилище, куда украдкой наведывался. Там были книги любимые и главные: «Государь» Макиавелли, «Утопии» Моруса, «Республика» Бодяна и «Вечный мир» аббата де Сан-Пьера.

Фридрих был женат, но не имел детей. Он был талантливейший полководец, дипломат, философ, поэт. Фридрих был веротерпим. Он отменил пытку, дружил с Вольтером, покровительствовал Берлинской академии. Фридрих стал героем нации – ярко выраженный немецкий характер. Его армия была великолепно обучена, вымуштрована, дисциплинирована. Его тактика – стремительность, неожиданность и абсолютная беспринципность по отношению к союзникам. Он очень высоко ценил работу тайных агентов и шпионов и буквально наводнил ими Европу. Он никогда не строил укреплений и фортификаций, чтобы его солдаты не перешли к обороне. Только наступление!

Фридрих II Прусский был замечательный человек, но он нес Европе горе, слезы и кровь.

18 августа 1756 года Фридрих вторгся в Силезию. Указом от 1 сентября того же года Елизавета объявила Пруссии войну[6 - В задачу автора ни в коем случае не входит изучение Семилетней войны как предмета, в данном повествовании она является только фоном, иногда соучастником жизни героев, но не более. Сама война – кровавый монстр, в чьи глаза я не хочу заглядывать, – не является «героем» произведения.]. Но до военных действий было еще далеко.

Главнокомандующим русской армии был назначен Степан Федорович Апраксин, сын знаменитого сподвижника Петра I. В марте, по требованию канцлера Бестужева, самой государыней был учрежден военный совет, или Конференция, из следующих особ: великого князя Петра Федоровича, графа Алексея Бестужева, брата его Михайлы Бестужева, генерал-прокурора князя Трубецкого, сенатора Бутурлина, вице-канцлера Воронцова, сенатора князя Голицына, генерала Степана Апраксина и двух братьев Шуваловых – Петра и Александра. На одной стороне воевали Франция, Россия, Австрия, Швеция, на другой – Пруссия и Англия.