Богиня победы

Она уже почти кричала:

– Ты мне не сестра! А отец никакой тебе не отец! Мы покажем тебе эти справки!

Ника, сжавшись от ужаса, прошелестела онемевшими губами:

– Наташа, что я тебе сделала плохого? Я хочу к маме! Она уже похоронена? Где?

– Ты понимать начнешь или нет?! – Наталья снова стукнула по столу, чайная ложка, упав, с жалобным звоном запрыгала по кафельному полу. – Не мама она тебе! Ты детдомовская! Ты не наша! Тебя забрали из милости, из жалости, как собачонку с улицы, а ты прижилась тут. Здесь твоего-то ничего нет. Не вздумай претендовать никогда ни на что! Тебе надо каждый день Богу молиться и свечку ставить за то, что жизнь твоя не в детдоме прошла, а в семье. И в какой семье!

Она трясла пальцем перед лицом Ники, а та, как завороженная, смотрела на красное пятно, расплывшееся на манжете.

Выстрелом хлопнула входная дверь – это, не прощаясь, ушел отец.

– Сбежал! – криво усмехнулась Наталья.

Она тяжело опустилась за стол, с хрустом отрезала кусок вафельного торта, и ее толстые щеки неприятно задвигались. Ника знала, что сестра всегда ест, когда нервничает. «Неприятности заедает» – говорила мама.

Отодвинув наконец тарелку, Наталья смахнула крошки с губ и продолжила:

– Да, и еще. Отец настаивает, чтобы ты получила возможность сдать сессию, а потом взяла академический отпуск. Думаю, так и поступим. Я уже звонила в деканат, пока ты в больнице лежала, объяснила им ситуацию. На экзаменах тебя мучить не будут, да и отпуск предоставят. Похлопотала я за тебя. Ну, а ты, надеюсь, подпишешь все бумаги.

Ника молчала, глядя на двигающиеся губы сестры. Красная помада размазалась, в уголке рта осталась крошка.

Не чувствуя сопротивления, Наталья сочла неприятную миссию выполненной и немного повеселела.

– Между прочим, – сказала она, подошла к холодильнику и вытащила кусок ветчины, – между прочим, вашему декану пришлось заплатить, чтобы пошел навстречу. Эти деньги я тебе, понятно, прощаю. На вот тебе бумагу, ручку…

– Наташа, я не простилась с мамой, где ее похоронили?

– Слушай, мы сейчас о другом! – снова напряглась Наталья. – Давай пиши, я тебе продиктую: «Я, Никитина…» – Она передернула плечами. – Надо же, Никитина! Тебе теперь к своей настоящей фамилии надо будет привыкать. М-да, наделала мамочка де-лов… Ну, да ладно. Пиши: «Я, Никитина Ника Александровна, паспортные данные такие-то…» – Она взяла с полки заранее приготовленный паспорт и раскрыла перед Никой. – Написала? Значит, «я, Никитина Ника Александровна, хочу найти своих настоящих родителей…» Да-да, так и пиши – «своих настоящих родителей», – диктовала Наталья, – «которых не видела с детства. От семьи Никитиных я отказываюсь, здесь меня били и издевались надо мной…»

Ника широко раскрыла глаза:

– Что ты такое говоришь?! Мама меня любила! И никто меня не бил, никогда! – Она медленно встала из-за стола.

– Какая она тебе мама?! Забудь ее! Может, найдешь еще свою маму и рада будешь, что так получилось!

– Я не буду писать, что надо мной издевались и били, – жестко произнесла Ника.

– Ну и дура! – вспыхнула Наталья. – Надо разжалобить, тогда, может, тебе квартиру дадут соцработники: сирота, жить негде. Как же ты привыкла, чтобы за тебя думали. Отвыкай!.. Пиши – издевались!

– Не буду! – Ника отшвырнула ручку. По выражению ее лица Наталья поняла, что перегнула палку. Тон ее изменился.

– Ника, ну что ты? Мы с тобой росли вместе, ты мне как родная. Никто не виноват, что все так сложилось. Я же хочу тебе помочь. Я, может быть, тебе дам мамины работы, будешь их продавать, у тебя будут свои деньги. Ну, чтобы платить за квартиру, да и вообще – на жизнь. Я же не могу тебя бросить на произвол судьбы. – Голос Натальи звучал все ласковее и ласковее. – Ну что тебе стоит написать так, как надо? Мы с папой похлопочем об отдельной комнате для тебя, тоже напишем заявления в твою пользу. Чтобы тебе отдельное жилье дали. Это же справедливо, чтобы в такой большой квартире жила я со своей семьей. Я, между прочим, вторым ребенком беременна, – солгала она для большей убедительности: судьба подсовывала ей подарок в виде огромной квартиры в центре города, и упустить такой шанс она просто не могла.

Ника слушала про квартиру, про второго ребенка, про то, что она, Ника, сирота, «детдомовка», и это не умещалось в ее сознании. Глядя на Наталью, она не испытывала к ней вражды – сестра была единственной ниточкой, которая связывала ее с быстро ускользающей прошлой жизнью. Она обвела взглядом стены их (их?) кухни. Мамины картины висели повсюду. На нее смотрели с детства знакомые до последнего штришка натюрморты: блюда с фруктами, вазы с букетами черемухи и сирени. Мамы нет, а картины все так же висят, и по-прежнему пахнет кофе, масляной краской и сухофруктами. Вот тут, на подоконнике, она обычно помогала маме соскребать мастихином краску с палитры и однажды запачкала волосы. Мама засмеялась и попросила Наташу помочь счистить краску…

– Наташа! – бросилась Ника к сестре. – Ты же помнишь, все помнишь, не можешь не помнить! Мама любила нас, нам нужно пережить это вместе!

Она обняла сестру, крепко прижалась, словно цепляясь за последнюю надежду.

Наталья вздохнула и дежурно погладила Нику по волосам. И в который раз отметила: какие же они густые! Ее собственные волосы почему-то всегда быстро салились, выглядели жалко…

Она отдернула руку.

– Да, ты права. Конечно, мы будем вместе. Просто сейчас нужно быть мужественными и сделать все, что необходимо, – сказала она, высвобождаясь из объятий Ники. – Давай дописывай бумагу.

Она решительно усадила Нику за стол.

– На чем мы там остановились? Раз не хочешь писать про издевательства – не пиши, я тебя неволить не буду. Напишем так: «От семьи Никитиных я отказываюсь, узнав, что была приемным ребенком. Я почувствовала, что они не могут быть моей семьей. И теперь цель моей жизни – найти настоящую семью. К Никитиным я не имею никаких претензий. Мне ничего от них не нужно, мы друг другу ничего не должны. Мы все свободны от взаимных обязательств и имущественных притязаний». Вот тут оставь свободное место. Ну, и подписывайся… пока нашей фамилией. «Никитина Ника Александровна». Подписала? Дай-ка посмотрю… – Наталья быстро схватила со стола листок и внимательно пробежала глазами. – Ну вот, умница.

Бумага исчезла в недрах ее сумки, и она удовлетворенно щелкнула замочком. Потом взглянула на часы:

– Уже поздно, мне домой надо. Кстати, ключи мне отдай.

– А как же я? А мне куда? Мне что, нельзя тут остаться?

– Да здесь вообще попросили никого не оставаться, – доверительно понизив голос, сказала Наталья. – Здесь будет следственный эксперимент. Ты наследишь. – Она снова врала, но ей было важно выпихнуть Нику из квартиры.

– Наташ, а мои вещи? Учебники? Мне же к экзаменам готовиться надо!

– Подготовишься, не переживай! Тебе же общежитие наверняка дадут!

– Думаешь?

– Сто процентов дадут! А потом мы насчет комнаты с отцом что-нибудь придумаем!

– Наташ, но мне надо хоть майки взять, джинсы, книги…

– Ой, господи, ну давай по-быстрому, только ничего не трогай! Прямиком до своей комнаты и назад, здесь везде улики.

Ничего не соображая, Ника автоматически бросала в сумку вещи.

– Быстрее, быстрее, – торопила ее Наталья. – Мне нужно домой, там ребенок голодный. А ты готовься к экзаменам и через недельку-другую приезжай, я тебе дам нотариально заверенные копии. Короче, позвонишь.

Покидать жилье, к которому она привыкла за долгие годы, было тяжело. Мамина квартира была для Ники расписной шкатулкой, волшебным ларцом, таившим в себе разные чудесные вещи. И именно здесь, в этой квартире, ровно через неделю после смерти мамы произошло то, что захлопнуло дверь в ее восхитительное прошлое.

– Ты бы хоть съездила в свой детский дом, – проговорила Наталья, когда сумка была собрана. – Может, узнаешь что о себе.

– В какой детский дом?!

– Он где-то в Пушкино должен находиться. Мне отец говорил. Да и раньше оттуда звонили. Лет пять назад, помню, я трубку подняла, и мне сказали, что из Пушкино звонят, из детского дома. Спросили маму. Она выгнала меня из комнаты, но я подслушала, что документы надо на тебя какие-то переоформлять.

– В Пушкино… – растерянно произнесла Ника.

Сестры вышли на площадку. Лифт почему-то не работал. Ника спускалась медленно, цепляясь набитой сумкой за перила, а Наталья продолжала обработку. Ее голос искажали гулкие своды подъезда, делая каким-то незнакомым, и это еще больше отчуждало девушек друг от друга.

– Кстати, ты поняла, почему отец-то ушел?