Дурочка (Ожидание гусеницы)

– Туся была понятой? – встрепенулась Лукреция.

– Была. И сильно страдала, что нельзя самой поискать, а нужно только ждать и наблюдать. Обещала все убрать после нас.

– Это значит, Лайка тоже была при обыске? Они говорили?

– Кто?.. – удивился Крэзи-бой.

– Дочка моя с Раковым! – закричала Лукреция и вскочила.

«Успокоительную» таблетку полковник достал из другого кармана кителя. Из коробочки от леденцов.

– Лайка разговаривать-то осмысленно начала не так давно, а к посторонним ближе чем на два метра не подходит до сих пор. Не понимаю, чего ты завелась? – Крылов помогал Лукреции запить таблетку, мученически кривясь лицом от стука ее зубов о стакан.

Через пятнадцать минут женщина расслабилась до бессмысленной улыбки и радостного обожания всех, кто входил в комнату. Крэзи-бой решил, что уже можно зачитать текст предсмертной записки:

– «Предчувствиям не верю и примет я не боюсь, – начал он проникновенно. – Ни клеветы, ни яда я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все…» (Тарковский, «Жизнь, жизнь»)

– Не-е-ет! – заплакала Лукреция, шлепая по столу ослабевшими ладонями. – Не на-а-адо, пожалуйста, я не могу больше его слышать!.. Засунь себе это стихотворение в ж…!

– Ладно, ладно, – опешил Крэзи-бой и решил сначала молча пробежаться по тексту глазами. – Дальше в прозе, своими словами и по делу: «В благодарность за осознание жизни, ее красоты и уродства, кончаю свое бессмысленное на данный момент существование с любовью в сердце, простив всех врагов и завистников…», двоеточие – «Неймарка, Глуховского…», ты подумай – целый список.! Ладно, это мы опустим, «…изношенность тела не дает более радоваться победам и бороться с неудачами, сознание подводит, и ребенок, обученный мною понятию слов и обучивший меня животной радости существования, вырос. «Час предвкушаю: смяв время, как черновик, ока последний взмах и никоторый миг…» (Цветаева из «Крысолова»). Ухожу в никоторый миг 15 сентября 1995 года, старый, больной и счастливый выполненным. Простите, кому любви пожалел».

Полковник Крылов достал платок, вытер вспотевшее лицо и тяжко вздохнул, покачав головой.

– Не предсмертная записка, а целая поэма! Знаешь, я пока читал, засомневался, что наши спецы вообще поймут, о чем это. Но профессор молодец – число указал и вообще… в конце определился с мотивами. А как тебе – «простите, кому любви пожалел», а? Поэма…

– Крэзи, миленький, я хочу полежать, и чтобы – никого, и тихо, ни звука… – жалобно попросила Лукреция, не утирая слез.

Лейтенант Раков забирал Смирновскую из карцера.

– За что вас отправили в изолятор? – спросил он в машине у дома, пытаясь вывести Лукрецию из оцепенения – за всю дорогу она не сказала ни слова.

– Я заплакала почему-то… и попросила где-нибудь полежать в тишине. Ты читал записку Ционовского?

– Конечно. Еще я читал его статью в литературной газете, «эссе» называется. В том же стиле. Ни у кого и тени сомнения быть не может, что это написал именно профессор.

– Где ты ее взял?

– Я нашел записку в кресле, она была засунута…

– Где ты ее взял?!

– Скажу после официальной регистрации брака, – окаменел лицом Раков. – Разрешите просьбу. Не говорите Ладовой о нашей сделке.

– А вот скажу! – злорадно объявила Лукреция. – Завтра же! Крэзи-бой обещал ее привезти сюда из аэропорта. Шагом марш в дом!

Раков вышел и постоял, насупившись, глядя как Лукреция решительно направилась к террасе. Вздохнул, осмотрелся и догнал ее.

– Вы только в доме о делах не говорите.

– Паранойя? – спросила Смирновская. – Кому я нужна? У меня нет тайн.

– Вы можете сами того не зная, подставить других.

– Я тебя умоляю!..

– Не надо умолять. Лучше перестаньте болтать о вашем увлекательном прошлом и близком круге. Такая болтовня приводит потом к обыскам. Что ваш друг полковник Крылов искал в доме профессора накануне его смерти? Там был неофициальный обыск, точно вам говорю!

Лукреция остановилась.

– С чего ты взял, что там были люди Крылова?

– Это элементарно. Пробил по базе Конторы через код Ладовой номер машины, которая стояла неподалеку от дачи профессора. Дальше – дело техники. Вспомните, что вы могли выболтать Крылову в последний его приезд, и найдете причину обыска.

– Значит, пробил номер, – кивнула Смирновская. – А ты что делал в доме Ционовского в тот день?

– В тот день – ничего, – Раков покосился на женщину рядом и решился: – Я действительно ничего не делал в тот день в доме профессора. Хотя должен был. Наталья приказала поискать у Ционовского тетрадки Аглаи. Я пришел, а там стоит автомобиль, и в доме – никакого движения, дверь заперта. Я понял, что соваться нельзя и ушел к станции. Ночью часа в три приехал уже на машине и решил начать не с дома, а с пристройки. Обнаружил мертвого профессора и…

– И его предсмертную записку, да? – Лукреция толкнула лейтенанта кулаком в плечо.

Он улыбнулся жалко:

– Не надо, пожалуйста…

Лукреция ударила сильней и размахнулась левой. Раков уклонился от удара в челюсть, захватил ее кулак и зашептал:

– Вы поймите, я не хотел ничего плохого. В тот момент меня больше беспокоила проблема собственного рабства. И вам тогда ничего не угрожало. Это уже потом, когда вас задержали…

– Ты слишком прыткий, – Лукреция, нахмурившись, выдернула руку. – Ты… Ты меня все время нервируешь! Я хочу помыться и отдохнуть. Знаешь о диагнозе моей дочери?

– Я не врач, – отбился Раков.

– Это точно! – Лукреция быстро пошла к крыльцу. – Ты – интриган и шантажист.

Сватовство лейтенанта

Лукреция с тихим стоном и Туся с подвыванием от задавленного плача – обнялись. Постояли, покачиваясь, расцепились и посмотрели на Аглаю.

– Здравствуй, дочка. Я тебе вот… жениха привела, – жалко улыбнулась Лукреция.

– Из тюрьмы?.. – ужаснулась Туся.

Вошел Раков.

– Это Флигель, – заметила Аглая и двумя пальцами потрогала рукав маминого плаща, что означало просто бурю тревожных эмоций. – Флигеля зовут Антон Раков.

– Прекрасно, вы уже знакомы, – Лукреция сочла представление их друг другу законченным и пошла к ванной, скинув Тусе плащ.

Некоторое время молодые были одни – домработница в ванной потребовала от хозяйки объяснений. Аглая застыла на месте, глядя перед собой в никуда. Раков прошелся по гостиной, дошел до стола у окна, за которым обычно писала Аглая, и тронул пальцем карандашный набросок.