– Тренирую нервную систему. Теперь меня очень трудно вывести из себя. Даже давление редко повышается. Лучше всего у меня получается с начальником. Как бы он теперь ни изгалялся, у меня только сочувствия прибавляется, а расстройства – никакого.
– И что же ты для себя изобрела успокаивающего? – лениво поинтересовалась Маруся, сдерживая зевоту.
– Я представляю его в гробу.
– Что?…
– Лежит, тихий такой, серьезный, одинокий. Жалко.
– Что случилось? – замерла Маруся у открытой дверцы холодильника. – Сегодня выходной, тебя начальник на работу требует?
– Нет. Сегодня Антоша пропал. Давно не терялся, а сегодня куда-то делся.
– А что ему Лерка на ночь читает? – озаботилась Маруся.
– Я посмотрела. Сказки Гофмана она ему читает. «Крошку Цахеса».
– Про что это? – Маруся подошла, нащупала запястье у Валентины и замерла, отсчитывая пульс.
– Это про уродливого ребенка. Который придумал, как сделать, чтобы его все любили. Не надо трогать мой пульс, все нормально. Антоша уже нашелся.
– Вот и отлично, – выдохнула Маруся и закрыла дверцу холодильника.
– На крыше, – уточнила Валентина.
– Как это? – села Маруся. – Там?… – она показала пальцем вверх.
– Да. На крыше двенадцатиэтажного дома. Стоял на самом краю. Зачем залез, знаешь? На небо посмотреть.
– Я думаю, Лерка здесь ни при чем, – покачала головой Маруся. – Крошка Цахес… Лера приходила ко мне на работу. Попросила показать ей рентгеновские снимки Антоши.
– Надеюсь, ты указала ей на дверь? – лениво поинтересовалась Валентина.
– Нет. Мы поговорили.
– А как вы назвали это? – наклонилась Валентина над подругой и уставилась глазами куда-то в пустоту. Марусе не удалось поймать ее взгляд. Валентина смотрела поверх ее головы в такую даль, куда Маруся побоялась бы даже мельком глянуть.
– Как вы назвали эти наросты на лопатках Антоши, которые своими окончаниями опускаются на ребра? – безжалостно продолжила Валентина.
– Крылья, – прошептала Маруся. – Мы только не определили точно, к какому классу они больше относятся, то есть… птица или летучая мышь… – Маруся взяла лицо Валентины в ладони и нашарила наконец ее глаза своими. – Она не могла ничего сказать мальчику, клянусь!