Алые паруса бабушки Ассоль

Придется чем-то подогреть его интерес к родственным тайнам.

И я подогрел.

Можно сказать, что это был роковой для Кортика день. Его жизнь переменилась… впрочем, я уже говорил то же самое о своей жизни после разговора с адвокатом.

Подогреть интерес Кортика на том этапе можно было только информацией о кладах, сокровищах и тому подобном. Я и сказал о потайном сейфе, который бабушка Соль устроила в подвале этого дома. Он вскочил, но не успел добежать до дверей комнаты. Узнав, что его отец ликвидировал сейф, чтобы устроить в том месте икебану, Кортик остановился, выругался, и я про себя отметил, что ругается он, как шофер.

Кортик тоже не поверил, что в сейфе было одно-единственное письмо, да и то не имело никакого шифра или информации о сокровищах.

– Отец наверняка забрал себе все ценное, а тебе подкинул письмо, чтобы ты выглядел перед бабушкой главным злодеем, когда она вернется!

Я предложил другой вариант для обдумывания.

– Твоя бабушка оставила в своей спальне в письменном столе кучу документов. На дом, на квартиру, сберегательные книжки, альбом с фотографиями. А в сейф положила это письмо о посторонней женщине, которую сначала посадили за сотрудничество с фашистами, а потом реабилитировали. Тебе это не кажется странным?

– Что значит реаби…?

– Это значит, что спустя пятьдесят два года ее признали невиновной. Не было состава преступления.

– Спустя пятьдесят два года? Сколько же ей…

– Она умерла и не узнала, что ее оправдали.

– Я ничего не понимаю, – сознался Кортик. – Давай в шашки на поддавки?

– Тащи.

– А фашисты были до революции или после? – спросил Кортик, выигрывая.

– Что вы сейчас проходите по истории?

– Древний мир. – Кортик подставил мне последнюю шашку.

– А когда это было – Древний мир?

– Пять-шесть тысяч лет до нашей эры. А что такое наша эра, я не просек.

– Хочешь просечь?

– Нет. Хочу выяснить, зачем бабушка Соль спрятала это письмо в сейф.

Я задумался и нашел выход.

– А про евреев еще помнишь? Ты их историю изучал, когда подсел на глистов.

То, что Кортик изучал по собственной инициативе, он запоминал накрепко.

– Про евреев помню. Их истребляли все, кому не лень. Вавилоняне, потом – римляне, потом крестовые походы пошли. Последнее – холокост. Гитлеровцы уничтожали их тысячами. В прошлом веке. Начало сороковых годов. Во Вторую мировую. Ты опять проиграл, – сообщил повеселевший Кортик.

– Гитлеровцы во время Второй мировой назывались фашистами. Из Африки их выгнали англичане, а из России и части Европы – наши войска.

– Значит, – вздохнул Кортик, – это было после революции. Откуда ты все знаешь?

– Дядя Моня воевал, он рассказывал… – Я запнулся.

– Ваш дядя Моня – вечный штабист, – повторил Кортик слова моей матушки.

«Вечный штабист» – так она говорит.

Месяц назад моя матушка ездила в очередной раз с дядей Моней к нотариусу. И получила свою ксерокопию очередного завещания. После шестидесяти лет у дядюшки начался, как это называет моя мать, брачный период утомленного жизнью самца. Браки были недолгими. Каждый раз, когда дядя Моня разводился, он переписывал завещание на свою племянницу – единственную родственницу – мою матушку. И дом в Англии с десятью акрами земли некоторое время – обычно не больше года – условно принадлежал нам. Потом дядя Моня опять женился и писал новое завещание, по которому матушке отписывалось незначительное имущество и его золотой с инкрустацией портсигар восемнадцатого века. Для усиления любовной гармонии дом в Англии отписывался после его смерти новой жене. Браки у дяди Мони длились в среднем от полугода до трех. Потом развод – нотариус – новое завещание: дом в Англии – матушке, портсигар – в музей. При каждом новом браке музей на некоторое время терял портсигар, а матушка – имение в Англии. Из ценных вещей у дяди Мони были еще перстень с изумрудом, нефритовая фигурка медведя девятнадцатого века и коллекция монет. По некоторым намекам матушки я понял, что эти ценности дядя Моня с каждым новым браком перетасовывает между своими бывшими женами.

Я подкатился к матушке и потребовал показать последнюю бумагу от нотариуса.

– Мал еще, – отмахнулась она.

Я не отставал. Мне и нужно-то было всего лишь посмотреть на подпись дяди Мони. Уже несколько дней мне казалось, что я где-то раньше видел странную закорючку, которой подписался один из троих членов комиссии в деле № 9645.

Она замахнулась полотенцем, отстаивая свое право взрослого человека не пускать детей к важным документам.

Иногда матушка бывает непробиваемой. Я попросил другие копии завещаний с его подписью, которые были раньше и уже не имели никакого юридического значения. Она не на шутку разозлилась. Пришлось идти на попятную. Я предложил матушке посмотреть в компьютере один документ и сказать, чья там подпись.

– Дядя Моня подписался, – уверенно кивнула она. – Куда это ты влез своим шнобелем? Давай открывай всю страницу. Сорок пятый год? Все ясно. Дядя Моня тогда сажал врагов народа. Пособничество оккупантам? Ну-ка, что за фамилия? Не знаю такую.

– Сколько лет было дяде Моне в сорок пятом году?

– Дай подумаю… – Матушка застыла в раздумьях. – Лет двадцать?.. Двадцать три. Что у тебя за интерес к этой бумажке?

– Дядя Моня в свои двадцать три года отправил в лагерь сорокалетнюю жену известного писателя, – разъяснил я свой интерес. – Не знаешь, почему?

– Не сметь! – закричала матушка и наградила меня подзатыльником. – Не твое сопливое дело, чем занимался мой дядя в свои двадцать три года. Он нас содержал, когда я избавилась от твоего идиота папаши. В трудные времена перестройки! Никогда не забывал. Ну-ка, рассказывай, во что ты вляпался с этим ящиком!

Матушка не приветствовала мое общение с компьютером.

– Отец Кортика – адвокат… – начал я издалека.

– Тоже мне новость! – хмыкнула матушка.

– Ты знакома с бабушкой Кортика? Ее зовут Ассоль.

– Ассоль? Умереть – не встать! Нет, не знакома.

– Отец Кортика сказал, что это бабушка Ассоль предложила твою кандидатуру в няни.

Матушка молча вышла из комнаты и отправилась на второй этаж. Мы с Кортиком слушали ее шаги наверху. Через пару минут она вернулась с фотографией в рамке, подошла к Кортику и сурово поинтересовалась:

– Это твоя бабушка?

– Наверное, – пожал плечами Кортик.