Кому перешел дорогу старый затворник граф, если земли его так варварски уничтожили, не щадя ни сел, ни посевов? Деревни проносились мимо выжженными руинами. От Лаго Учелли осталось четыре подворья, безмолвных и пустынных. Пьегаре еще дымилась вдалеке непогасшими остовами домов. Кариче скрывалась за холмом, и Годелот не свернул к ней, зная, что и ее не пощадили. Только островерхая крыша старинной церкви одиноко выглядывала из-за рощи, уцелевшая и от этого почему-то еще более мрачная. В первый миг шотландец натянул поводья, собираясь направиться к ней, но тут же снова дал коню шенкеля. Этот осколок его вчерашнего дня, будто случайно отлетевший на обочину, зря разворошит осевшее было потрясение… Пройдет несколько дней, и уцелевшие начнут возвращаться на родные пепелища. Он же должен отнести вести властям и порадеть о справедливости.
День прошел в непрерывной скачке. Стремясь сократить путь, Годелот свернул с тракта и пустил коней через пастбища. Спутники почти не разговаривали. На скаку пыль мгновенно набивалась в горло, а вечером утомленные подростки по очереди сидели на часах, вслушиваясь в неприютную дымную ночь.
Годелот опасался новой встречи с мародерами. Конечно, он не ушел из замка безоружным. Тяжелый шотландский палаш покоился теперь в могиле Хьюго, но превосходную отцовскую скьявону, боевой трофей Мак-Рорка-старшего, кирасир счел своим наследством. В чересседельной суме прятался небольшой, но грозный чекан. К ремням был накрепко привязан единственный в замке мушкет: эта невиданная роскошь перепала на последней войне коменданту Гвидо, и Годелот, хоть и не без колебаний, решил не оставлять дорогое оружие ржаветь посреди двора.
Однако все это не защитило бы их от невидимого стрелка, что мог бы позариться на лошадей. А потому Кампано нужно было проехать не мешкая.
Кони не подвели. Назавтра к вечеру Пеппо и Годелот покинули графские земли, перевалили через невысокие, взъерошенные ветром холмы и углубились в лес.
Теперь, в шелестящей сени деревьев, шотландец ощутил, как разом ослабла сжатая в груди пружина. Он обернулся к спутнику и увидел, как разглаживается вертикальная черточка меж бровей Пеппо и смягчается плотно сжатая линия губ. Чувство постоянной опасности отступило, и в одночасье навалилась усталость.
Годелот придержал коня:
– Будет нам нестись, надо лошадям роздых дать.
Пеппо так же молча кивнул.
На ночлег остановились неподалеку от быстрого говорливого ручья. Когда шотландец вернулся к месту привала, ведя за собой напившихся коней, в подлеске уже совсем стемнело. Во мраке слышались треск хвороста и звяканье кресала: Пеппо складывал костер.
Кирасир опустился наземь, рассеянно глядя, как первые оранжевые отблески то и дело выхватывают из темноты сосредоточенное лицо тетивщика. Где-то прямо над головой заполошно затрещала птица, и Годелот вздрогнул, машинально придвигаясь ближе к разгорающемуся огню.
За скудным ужином он пытливо посмотрел на спутника. Тот неторопливо помешивал угольки костра. Едва заметно дрогнувшие брови выдали, что итальянец почувствовал взгляд. Однако, против обыкновения, не ощетинился.
– Пеппо… – Краем ума Годелот понимал, что разговор он затевает глупый, но отчего-то хотелось выговориться. – Ты чувствовал когда-нибудь, что прежде мнил о себе больше, чем стоишь на деле?
Тетивщик отложил ветку и задумчиво прикусил губу:
– Да каждый раз, как дверной косяк лбом обозначу, – так и чувствую… – Секунду помолчав, он обернулся к шотландцу, и отблески костра заплескались в неподвижных глазах. – Если тебя гложет, что я плачущим тебя застал, – не бери в душу. Ничего тут стыдного нет.
Годелот покачал головой, протягивая тетивщику флягу с вином:
– Я, брат, клинком махать с горем пополам научился и уже всерьез считал себя солдатом. А на деле вышло, что от солдата у меня только колет ношеный. А сам я просто мальчишка, и гонор у меня дутый. Когда во двор впервой вошел – едва в обморок не свалился, будто девица.
Но Пеппо нахмурился:
– Чушь болтаешь. Знаешь, в мастерской Винченцо вечно вояки толклись, друг перед другом пыжились. Конечно, в основном кудахтали, у кого капрал хуже да кто больше девок перещупал. Но заглядывал к нам иногда один старый пикинер, не столько оружие отладить, сколько лясы поточить. Рассказчик был – заслушаешься.
И вот от этого пикинера узнал я одну вещь, которую и тебе не грех знать. Он толковал, что доблесть на поле боя не проверяется. В мясорубке даже самые заячьи души в герои выходили, потому что там храбрым быть легче легкого. Как спьяну клинком машешь, а голова пустая, даже на минуту вперед не глядишь. Зато после боя на батальное поле сунуться – вот тут железная кишка нужна. Когда кровь остыла – до смерти страшно среди требухи оскальзываться, друзей и братьев по кускам собирать. А кому довелось домой издалека вернуться и пепелище застать – тут любой лицом в пыль падает, хоть бы три лавровых венка на голове скирдой сидели. Вот так-то.
Годелот впился взглядом в лицо тетивщика, ища ускользающую тень насмешки. Но Пеппо молча смотрел куда-то поверх плеча спутника, не пряча глаз и не надевая привычной настороженной маски.
– Может быть, ты и прав… – задумчиво промолвил шотландец, тоже машинально берясь за ветку и вороша угли. – Послушай, Пеппо, – вдруг добавил он, – я одну странность в Кампано приметил, когда тела осматривал. Видишь ли… Ни у кого, кроме отца Альбинони, колотых ран не было. У всех головы разбиты. Сверху эдак, как по наковальне бьют. Отчего бы это, а?
Пеппо зябко поежился и придвинулся ближе к огню:
– Божий Молот… – пробормотал он.
– Что?! – Годелот недоуменно вскинул глаза, а тетивщик поморщился:
– Помнишь, тот умиравший крестьянин толковал о демонах и всякой чертовщине?
Годелот отшвырнул ветку:
– Да какие, к черту, демоны! Это были живые люди! Такие же живые, как тот сукин сын, которого ты воронам на корм определил!
Но Пеппо покачал головой:
– Лотте, я в чертях не особо смыслю. Лучше скажи: ты заметил, что ворота не взломаны? Я, когда из двора выходил, створки ощупал. Даже засовы целы.
Годелот замер, а потом ударил в землю кулаком.
– Черт, а ведь верно! Ворота просто отперты! – Он вскочил и заметался у огня. – Тогда выходит, что ночные часовые сами впустили врага! Как же так? Графский гарнизон был не самого высшего пошиба, собран все больше из наемников, которых из полков поперли, но комендант каждого сам на службу принимал! Все свое дело блюли, порядок был, дисциплина! Мне ли не знать, я вырос в отряде!
– Лотте, сядь! – вдруг оборвал Пеппо спутника и добавил тише: – Не шуми. Иди знай, такой ли этот лес пустынный, как нам кажется.
Годелот не стал спорить, вновь опускаясь у костра, а тетивщик неохотно проговорил:
– Нехорошая вся эта история, Лотте. Если я пока что и понял, так только одно: кто бы ее ни затеял, он очень старался, чтоб все выглядело почуднее, и никому в эту историю лезть не хотелось. А мы с тобой, Лотте, единственные, кто местного демона во плоти встретил, и доказательство у тебя привязано к седлу.
Шотландец пристально посмотрел в огонь. Потом поднял взгляд и решительно подвел итог:
– Что ж, стало быть, нам нужно быстрее убраться отсюда. Главное – добраться до Венеции и предъявить эти доказательства властям.
Пеппо нахмурился еще сильнее, но промолчал. Костер затрещал, выбросив клуб дыма, тетивщик потер лоб, и на дне глаз отразилось легкое смятение. А Годелот невольно продолжал испытующе смотреть на спутника.
– Будет тебе таращиться. – В голосе Пеппо прозвучало колючее предостережение. – Если сажа на роже – так и скажи, а не пялься.
Годелот усмехнулся:
– Да что мне за дело до сажи, дурень! И с сажей сгодишся. Просто… Я вдруг заметил, говоришь ты чудно?. То по-простому, как все. А то вдруг затейливо так, как аристократы говорят. Мне поначалу даже казалось – дурака валяешь.
Пеппо только криво усмехнулся:
– Тут ничего чудно?го. Я как ручной попугай, что в лавках держат. Как вокруг меня говорили – так и научился, а сам и различия толком не знаю.
Годелот никогда не видел попугая, однако вспомнил рассказы отца об этих крикливых разноцветных воронах и ухмыльнулся.
Пеппо же открутил крышку фляги, завернул обратно и снова открутил, будто пытаясь за этими бестолковыми движениями решить, говорить ли вслух то, что вдруг пришло в голову.
– Лотте… – Он запнулся, прищуриваясь и напуская на себя равнодушный вид. – Научи меня грамоте.
– К чему тебе? – Годелот осекся, но Пеппо уже ухмылялся с нарочитой ехидцей.
– А ни к чему. Просто, чтоб ты со мной в пути не заскучал. – Посерьезнев, он добавил: – Да черт его знает к чему. Научи, Лотте. А уж применить я сумею.
Годелот улегся наземь, опершись на локоть.
– Научу. Только я грамоту с десяти лет знаю, а все же чувствую: мало читать, понимать надо. Давай, Пеппо, я тебе легенду одну расскажу. О войне. А еще о любви, о подлости, о глупости. А ты скажи, кто прав был?..