Семейная сага. Иван и Марина

Он сел на лавку рядом, взял её руки, прижался лицом, замер. Молчали. Наконец, не выпуская её рук, Андриян поднял голову:

– Полгода, Маришенька. Полгода я был счастлив. Думал иногда, что делать будем в такой ситуации, но гнал эти мысли от себя. Как жить без тебя, не знаю, не ведаю. Значит, в последний раз мы сегодня с тобою, нельзя нам больше видеться. Какое-то время у тебя есть, не сразу видно будет. А как поймут люди, скажешь, что силой я тебя взял, один раз только и было не по согласию.

– Да как же силой, Андриян? Прибьёт тебя тятька мой за такое.

– Прибьёт, знать-тому и быть. До смерти, может, и не прибьёт,– невесело усмехнулся Андриян,-За месяцы эти счастливые спасибо, любимая. Если б можно было вместе нам быть! Какие только планы я ни строил! Знаю, что невозможно, но… мечтать не запретишь.

Марина поднялась с лавки, обняла Андрияна, прижала его голову к груди:

– Сегодня в последний раз мы вместе, будем прощаться.

Андриян взглянул ей в лицо, быстро поднялся, подхватил на руки и понёс на полати. Ночь пролетела быстро, скоро рассвет, а сил нет расстаться. Марина решительно села:

– Пора, Андриян. На всю жизнь не налюбишься.

Быстро собрались, вышли в морозное предрассветное утро. Деревня спала, даже собак не слышно. Андриян запряг коня, усадил Марину, укрыл тулупом.

И потекли дни, наполненные обычными житейскими хлопотами, слагались в недели, месяцы. Май выдался на удивление тёплым, земля отогревалась после зимней стужи, снег оставался только в глубине леса, а на проплешинах островками раскрывались подснежники, радуя глаз лимонными и сиреневыми оттенками. Лёд на реке по ночам трещал, вот-вот тронется.

Ранним утром Марина замешивала тесто, вдруг в сенях стукнула дверь. Она торопливо накинула на плечи лёгкую шаль, присела на лавку. Вошла мать, села рядом:

– Что-то и глаз не кажешь. Отец спрашивал, не приболела ли.

Марина молчала, машинально катая небольшой кусок теста по столу. Мать окинула взглядом налитую грудь, угадываемую под шалью располневшую талию, вздохнула:

– И кто же он?

Марина помнила строгий наказ Андрияна, но язык не поворачивался обвинить его. Наконец сердито смахнула навернувшиеся слёзы. Склонила голову, пряча от матери глаза, и через силу прошептала:

– Андриян снасильничал.

И так горько ей стало от собственного предательства, что она расплакалась. Мать обняла за плечи, прижала к себе, вздохнула:

– Доля наша бабья, доченька. Люба ты ему была, конечно, недаром сватался. Но что ж он так-то, женатый ведь мужик. Ославил тебя на всю деревню. Отцу сказать нужно. Когда родится-то?

– В сентябре.

Больше об этом не говорили. Попили чай, обсудили последние деревенские новости. Марина усмехнулась-скоро и её новость будут в деревне обсуждать за чаепитием. Мать ушла, а Марина долго ещё сидела за столом, позабыв о тесте.

Андриян ремонтировал изгородь за домом. Мысли его были далеко-как там Мариша? Послушалась ли его наказа, не взяла ли вину на себя? После последней их встречи он избегал появляться в их деревне. Тосковал, но держал себя в руках. Гадал, кто же будет у него-сын или дочь.

Непривычный шум во дворе привлёк его внимание. Отложив в сторону жердину, пошёл на шум. У распахнутой калитки толпились соседи, на крыльце замерла Татьяна, с испугом глядя на стоявшего посреди двора с топором в руках Ануфрия, отца Марины. Андриян шагнул вперёд. Рано или поздно эта встреча должна была состояться. Во дворе стало тихо. Что же натворил Андриян такого, что по его душу прискакал на взмыленном коне Ануфрий? Андриян стоял, покорно опустив голову, не пытаясь защититься или оправдаться. Ануфрий шагнул к нему. Если б был Андриян во дворе, когда он ворвался сюда, произошло бы смертоубийство, не сдержал бы он своей ярости. Но ожидание, глухой рокот толпы за спиной, испуганная Татьяна на крыльце-всё это немного остудило его. Ануфрий подошёл вплотную, глухо сказал:

– Что-ж ты, охальник, ославил бабу на всю округу?

Андриян поднял голову, взглянул на отца Марины. Что Ануфрий прочитал в его взгляде, что понял мужицким своим нутром? Только он резко развернулся, вскочил на коня. Толпа шарахнулась в стороны.

Марина места себе не находила. Прибегала Саня, глаза испуганные-дед Ануфрий с топором куда-то на коне ускакал. Она, как услышала, так и обмерла. Что-то будет? Неужели погубила она и отца, и Андрияна? Ведь за смертоубийство каторга. Вечерело, а она всё сидела на лавке, напряжённо ожидая новостей. Мычала недоенная корова, птицы угомонились некормленные, но сил встать и взяться за дела не было. Стукнула в сенях дверь, вошла Маня. Присела рядом, прижалась:

– Ты тоже за деда испужалась? Мы с бабушкой молились, чтобы всё обошлось. Вернулся дед. Хмурый, но спокойный. Мы и спрашивать то боялись. Сам сказал, что не тронул этого варнака. Ну, и слава Богу. А ребёночек что-ж, вырастим, вон нас сколько.

Марина почувствовала такое облегчение, что расплакалась, обняла дочь. Так и сидели, обнявшись, когда в избу вбежал Иван:

– А вы что в темноте? Мамка, а поесть-то чего?

Марина вскочила, засуетилась, Маня пошла доить корову, Саня кормить скот и птицу. И жизнь потекла своим чередом. 3 сентября 1917 года родилась дочь Анна, по-деревенски Нюра.

Марина очнулась от воспоминаний. В избе глубокая тишина, все спят. Подошла к окну. Занималась заря, небо слабо алело в просвете между избами. Что это она в воспоминания ударилась вдруг, душу себе растревожила? Об Иване пять лет никаких вестей, она уже и ждать перестала. Да и что будет, если вернётся? Как примет новоявленную дочь? Она тяжко вздохнула, отвернулась от окна. Пора ставить тесто.

В этот момент что-то стукнуло в окно, она обернулась и чуть не закричала от испуга. За окном стоял мужик. Бородатый, с длинными волосами. Она в ужасе смотрела на незнакомца, и в этот момент он улыбнулся и покачал головой. Такой знакомый жест! Иван… Он кивнул в сторону сеней и исчез из окна. Марина покорно пошла к двери, чувствуя непонятную слабость. Мыслей не было, её охватил озноб. Открывала щеколду в сенях, а руки тряслись. Наконец дверь открылась, Иван перешагнул порог и сразу заключил её в объятия. Она уткнулась ему в грудь, и расплакалась. Иван бормотал что-то успокаивающее, гладил по вздрагивающей спине, целовал волосы. Наконец Марина затихла. Он ещё раз поцеловал склонённую голову, ласково спросил:

– В дом-то пойдём?

Марина пошла, Иван следом. Переступив порог, сразу увидел подвешенную люльку, помрачнел. Марина стояла, прижав руки к груди, глядя с настороженной болью. Иван подошёл к люльке. И в этот момент Нюра открыла глаза. Взглянула в незнакомое бородатое лицо, склонившееся над ней, и засмеялась. Усмехнувшись, он протянул руку, и она цепко ухватила его за палец, потащила в рот. И этот счастливый детский смех, блестящие тёмные глаза, заглянувшие ему прямо в душу, покорили его. Наполнили его сознанием, что всё позади, что он дома, что ему здесь рады.

Часть 2. Иван

Ивана разбудил сердитый окрик унтер-офицера. Он вскочил, вытянулся в струнку, чётко доложил, что пришлось полночи проработать, помогал кузнецу подковывать лошадей, с соседней фермы пригнали.

– Бегом на плац, там работников набирают

Иван торопливо оделся, и кинулся вон из барака. Работников набирают, это не шутки. Попасть из лагеря военнопленных на ферму, которых много вокруг, это большое дело. Русский мужик к работе привычный, а на фермах работников хорошо кормят. Да и деньги-за работу фермеры платят лагерю, а часть из этих денег причитается работнику.

В лагере последнее время стали хуже кормить, особенно русских солдат. В бараках поляков, украинцев, литовцев жратва получше. Они хваткие, некоторые даже лавки открыли, да и в комитете самоуправления в основном они. От русского барака всего один в комитете, да и тот быстро спелся, о своих не очень и печётся. Одна надежда-попасть на работы вне лагеря.

Ни для кого не секрет, что лагерь военнопленных-кузница дешёвой рабочей силы. После прибытия пленных расселили в бараки по национальности, во главе поставлен унтер-офицер. Разделение по национальному признаку-важнейший элемент немецкого управления пленными. Офицеры содержались отдельно, так полагалось по международным соглашениям. Унтер-офицеры поддерживали порядок в бараках, за это получали денежное вознаграждение. Знающие немецкий язык работали переводчиками, были своего рода надсмотрщиками при работах на кухне, в ремесленных мастерских, в поле.

Можно было и в лагере найти занятие-заняться художественным промыслом, ремесленничеством, даже лавку открыть. Кто умел столярничать, резать по дереву, могли продавать свои поделки. Часть заработанного шла работнику, часть на содержание лагеря. Из пленных офицеров был создан комитет-искали благотворительную помощь, создали библиотеку, читали лекции, вели кружки по интересам, ставили концерты и спектакли. Разрешена им была и переписка, и посылка из дома. Солдаты грамотными не были.

Иван встал в строй. Сосед шепнул:

– Что задержался-то? Набрали уже мужиков, с трёх ферм приезжали.

– А что не распускают?

– Кто знает… Может, ещё кого-то ждут.

В открытые ворота лагеря въехал тарантас, остановился перед строем. Подбежавший унтер-офицер помог спуститься на землю дородной немке. От домика администрации спешил начальник лагеря, увидевший тарантас в окно. Немка что-то коротко сказала ему, он кивнул, подозвал к себе унтер-офицеров. Те выслушали приказ, побежали к своим. Громкие команды, и все пленные пошли к баракам, кроме русских.

– Барыня из города. Кучер ей нужен, и хочет русского мужика,– пояснил негромко подошедший унтер-офицер.

Пленные подтянулись, приосанились, с надеждой глядя на приближающуюся барыню, "фрау" по-ихнему. Шутка ли-кучером в городской дом! Это тебе не спину ломать на ферме. Фрау пошла вдоль строя в сопровождении начальника лагеря, придирчиво разглядывая мужиков. Дошла до Ивана, остановилась. Кивнула, и унтер-офицер скомандовал-

Два шага вперёд!

Иван вышел из строя. Фрау коротко бросила:

– Гут.