Я, бабушка, Илико и Илларион

Вечерами мы ходим в кино. Водил я Иллариона и в цирк, и в зоопарк – хочу удивить его чем-нибудь. Но в Тбилиси Иллариона ничего не удивляет, кроме трех вещей: первое – когда я успеваю заниматься; второе – почему у клоуна в цирке зеленые волосы; третье – как могут жить люди в городе без вина «Изабелла», лука-порея и подогретого мчади.

В свободные от культпоходов вечера мы сидим у тети Марты вокруг пузатого желтого самовара, Илларион рассказывает нам разные истории, мы пьем кипяток и хохочем. Иллариону нравится тетя Марта, и тете Марте нравится мой Илларион – у него, говорит, настоящий орлиный нос.

Я и Илларион спим вместе, в одной постели. Перед сном он или читает, или разбирает прочитанное, или расспрашивает меня о городских делах, или проповедует мораль. Иногда все это он делает вместе. Софья лежит между нами, внимательно прислушивается к нашей беседе и блаженно мурлычет. Илларион с первого же дня невзлюбил Софью. Она платит ему взаимностью. Когда Софья впервые увидела в моей постели Иллариона, она выгнула спину, задрала хвост и недовольно фыркнула. Илларион безо всякого вступления схватил Софью за загривок, открыл окно, и не успел я опомниться, как Софья оказалась в снегу. Я объяснил Иллариону, что Софья – равноправный член нашей семьи. Так же, по возможности, разъяснил Софье, что Илларион – близкий нам человек. Было достигнуто временное перемирие. Но восстановить прочный мир мне так и не удалось.

– Прогони ее к чертям, покоя от нее нет! – говорит Илларион.

– А чем она мешает тебе? – говорю я.

– Как не мешает, когда я ночью боюсь пошевелиться: еще раздавишь ее, проклятую!

– А ты не шевелись!

– Может, мне перестать дышать?

– Куда же я ее дену?

– Пусть дрыхнет под кушеткой!

– Под кушеткой холодно!

– Хорошо! Тогда под кушетку полезу я, а она пусть нежится в постели!

– Пожалуйста! Лезь!

Илларион ничего не отвечает, хватает кошку за хвост и швыряет на пол. Софья жалобно мяукает, лезет под кушетку и терпеливо ждет, пока не раздастся храп Иллариона, чтобы вновь залезть в постель и занять свое законное место. Но Илларион долго не засыпает.

…Илларион болен. У него болит левый глаз, очень болит. Любовь ко мне и болезнь привели Иллариона в Тбилиси. Илларион не трус, но идти к врачу боится, про больницу и слышать не желает! А глаз болит все больше. По ночам боль становится просто нестерпимой. Бедный Илларион готов лезть на стену. Я хожу за ним, успокаиваю, как могу, – напрасно…

Наконец я решаю, что ждать больше нельзя.

Мы одеваемся, заворачиваем в газету бутылку водки и один хачапури и, по рекомендации тети Марты, отправляемся в Сололаки[25 - Сололаки – название старого района Тбилиси.] к частному врачу. Правда, он сам одноглазый, сказала тетя Марта, но зато самый искусный, самый знаменитый врач во всем городе, участник Отечественной войны, который, оказывается, за какой-нибудь месяц вылечил ее от ячменя. Поэтому мы очень удивились, не увидев перед домом врача очереди ожидающих пациентов.

– Я погиб! Видно, у него сегодня нет приема! – простонал Илларион.

– Ничего, Илларион, не волнуйся! Пойду, брошусь перед ним на колени, уговорю принять! – успокоил я Иллариона и решительно постучал в дверь.

В коридоре что-то загрохотало, потом раздался шепот, потом кто-то с шумом захлопнул дверь комнаты, снова раздался грохот, и дверь открылась. На пороге стояла маленькая испуганная женщина. В нечесаных волосах ее торчали пух и перья из подушки.

– Извините, пожалуйста, – начал я, – у уважаемого профессора сегодня, кажется, нет приема, но мой дядя приехал из деревни, у него страш…

– Ну вас… – оборвала меня женщина, – а я думала – вы инкассаторы!

Женщина проворно вскочила на стул, достала из кармана халата скрюченный кусок проволоки – «жулик», затолкала его под электрический счетчик и спрыгнула.

– Ну, что хотите?

– Уважаемый доктор должен обязательно принять нас. Без этого мы не уйдем отсюда! – сказал я и приготовился к отражению атаки.

– Что вы, что вы! Сию минуту! Пожалуйста сюда, – засуетилась женщина. – А кто вас направил к нам? Пройдите, пожалуйста, в комнату!.. Мамонтий! Мамонтий! Больные пришли! Больные!

Женщина схватила нас за руки, втолкнула в комнату, снаружи заперла дверь на ключ и с криком «Мамонтий! Мамонтий!» убежала.

Спустя минуту в комнату ворвался высокий небритый мужчина в полосатой пижаме. Один глаз у него был зеленый, а другой – красный.

– Садитесь! – сказал он строго.

Мы огляделись. В комнате стояли кровать, письменный стол и два стула.

– Сюда сядет больной, сюда сопровождающий, – указал он на стул и кровать; сам подсел к письменному столу.

Мы заняли указанные места.

– На что жалуетесь? – спросил врач.

– На глаз! – ответил Илларион.

– А в чем дело? Болит?

– Нет, танцует! Не видишь? Слепну.

– Чем лечился в деревне?

– Сперва чаем промывал, потом сырым молоком…

– А сахаром не пробовал?

– Смеешься?! – обиделся Илларион.

– Наоборот! Видать, много у тебя молока и чаю! Вино пьешь?

– Пью!

– Нехорошо!

– Я хорошее вино пью! – успокоил его Илларион.

– Куришь?

– Курю!

– Тогда дай закурить? – попросил врач.

– Угости его папироской! – сказал мне Илларион.

Я протянул пачку. Врач достал две папиросы, одну тотчас же засунул себе в рот, другую – за ухо.

– Выкурю после обеда, – пояснил он.