Мафия «Фикс». Мишень. Пластироны

Книг не было. Магазины пустовали. На полках догнивали зачиханные томики литературных бизонов. Толстощекие мордовороты сыто и торжественно взирали с обложек.

Но никто в книжных магазинах не искал книг.

Все самое ценное издавалось у Алека Сунца.

Однажды он познакомился с талантливым, но не признанным поэтом. Его хвалили, но публикаций не было. И Сунц из жалости сделал ему самодельную книжечку.

– Господи, как я счастлив! Господи! – бормотал неперспективный поэт, прижимая к груди горячий томик. Длинные слезы блестели на его несвежих щеках. – Как я счастлив! Кто бы знал! Спасибо, друг, ты буквально вытащил меня из петли. Ввек не забуду, ввек не забуду…

О бескорыстном издателе скоро узнали все литературные тусовки Мухинска, и Сунца завалили рукописи литературных неудачников.

– Сделай!

– И мне! – изгибались перед лицом удивленного Алека десятки плаксивых губ.

Он не мог отказать и, почти не глядя, нажимал на кнопку: «ПУСК».

«Жалко их», – думал Сунц, глядя на очередного автора «малограмотных», «вторичных» и приговоренных к медленной смерти опусов.

Однажды к Сунцу пришла Тет, самая перспективная мухинская поэтесса. Она сказала:

– Знаешь, меня публикуют и публикуют. Я должна бы быть счастлива. Но посмотри на эти книжки. Разве это – мое? Будто на статую Аполлона стыдливо натянули плавки. Будто от Венеры оставили только руки, а все остальное запретили. Если от большой правды отколоть маленький кусочек – получится большая ложь. Ты должен мне помочь.

Тет обожала все, что запрещалось. И слово «нельзя» всегда звучало для нее длиннее: «а нельзя ли?»

Оно заманчиво манило из близкого завтра.

Нельзя шоколад. Нельзя каблуки. Нельзя помаду. Нельзя до шестнадцати. Нельзя до утра… Рано… рано… рано…

Нельзя и рано – равнозначны. Все, что нельзя – пока «рано».

А если будет можно, значит уже поздно, ненужно и зря.

Темные глаза Тет поглощали тонкий профиль Алека.

Он молчал.

Он знал, как завидуют и как ненавидят ее конкуренты, «не прошедшие по конкурсу».

Длинный королевский шлейф подлых слухов начисто заметал ее настоящие следы в литературе. Змееподобные сплетни плотно окутали прозрачную фигурку.

Порядочный мужчина должен компенсировать неутоленное чувство женщины, если не ответной страстью, то хотя бы моральной поддержкой. И Сунц после некоторого сопротивления сказал: «Да».

Так в его судьбу вторглась поэтесса с прекрасными печальными глазами.

Тет была в восторге от идеи Алека научить машину писать стихи.

– Все эти стишки – такой маразм! – иногда сокрушался он. – О чем они? Для чего?

– Когда-то поэты заряжали энергией толпу, – со знанием дела отвечала Тэт, – метафоры сдвигали материки и будили космос.

– А деспоты страшились рифм?

– Город спит и не замечает, что лучшие люди бесследно пропадают, униформы вваливаются в квартиры, а санитары выкручивают руки и ломают кости.

– И только искусственный мозг не побоится пробудить Мухинск от долгого сна.

ЭВМ обделена интуицией, вдохновением. Как заставить ее сделать открытие, связать несвязуемое? Открыть в полете яблока – закон притяжения, а в лепестках розы – образ щек?

Да это же просто! Там – розовое! И тут – розовое! Нежное и – нежное! Если добавить в программу режим: «Поиск – Сравнение – Выбор», то метафоры станут Машине по силам.

Но как заставить ее работать без шаблона? Думать непредсказуемо? По – человечьи?

И снова Алека осенило. Надо ввести в программу случайный модулятор хаоса, который беспощадно бы взламывал жесткую логику Машины.

Мысль человека раскручивается также. Мы не знаем, о чем задумаемся в следующий момент, как не знаем, что встретим на пути: грязную лужу, потерянный чей-то кошелек, или машину скорой помощи.

Генератором помех для процессора послужит обычная телеантенна, она же станет источником новой информации.

ЭВМ начала работать вне жесткой программы. Это была уже не машина, а разумное творческое существо, личность, которая писала замечательно, хотя и слишком откровенно.

Сунц пытался объяснить, о чем писать можно, о чем нельзя, но так и не сумел.

Наука намеков не для искусственного мозга.

файл 002 / Город имени Уисса

Бешеного Бенка только что разморозили.

– Наконец-то! Свобода!

170 лет провел он в морозилке. Но срок наказания истек. И вот бывший гангстер, о банде которого до сих пор слагают легенды, снова шагает по родному городу.

Морозилка мало изменила Бенка. Та же суперменская походка. Тот же колючий клок над выбритыми висками. Те же острые лезвийные глаза, отсекающие любопытные взгляды.

Когда-то имя Бенка не сходило со страниц местных газет. Его знали все. О нем предупреждали, он был неуловим и вездесущ.

Что значило тогда это имя!

Бенк!

Бешеный Бенк!

Уже целый час он на свободе. Безумно клокочет желудок. Хочется есть. Хочется всего. Но больше всего желал бы он повстречать сейчас проклятого гада Уисса. Из-за этого поганого старикашки очутился Бенк и вся компания в морозилке.

Цепкие пальцы гангстера подрагивали в предчувствии восторга впиться в предательское горло – и душить, душить, душить…

Город ужасно изменился.