В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

«Дискурс» – академический термин, употребления которого автору не удалось избежать, невзирая на его размытость и многозначность. Под дискурсом в данном тексте следует понимать социальное взаимодействие, основанное на языке: обыденный и публичный дискурсы взаимосвязаны (влияют друг на друга посредством всех каналов информации). Поскольку именно эти дискурсы и конструируют, формируют социальную реальность, если о последней вообще можно говорить в позитивистском смысле этого слова. Деление на доминирующие и маргинальные дискурсы и ввод в текст этих понятий было важным в смысле понимания и интерпретации инверсий и параллельных нарративов, многообразия этих нарративов и тех ниш, которые они занимают. При возможности слово дискурс заменялось такими научными категориями, как нарративы, лингвистические практики, рассуждения, (само)презентации.

Понятие «идентичность» нагружено теми же примерно недостатками, что и слово дискурс – это пластичность и изменчивость смысла, что приводит к потере аналитического свойства термина, делая его неоперациональным, не работающим. Авторы статьи «За пределами «идентичности» вывели определения как минимум пяти значений слова «идентичность» в социальном языке, разделяя их на «сильное» (примордиалистское) и «слабое» (конструктивистское) понимание термина. «Если все есть «идентичность», ее нет вообще»; категория «идентичность» несет в себе зерно амбивалентности, если не сказать противоречивости»[86 - См: Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» //Ab Imperio, М. 3/2002. С. 62; с. 76.]. «Идентичность» – используется в тексте в одном из значений, определенных Брубейкером и Купером как «продукт, обусловленный социальной и политической активностью, и в то же время – как основание или базис, обусловливающий последующие действия»[87 - Там же. C. 75.].

И мои самые романтические ожидания…

С теоретической точки зрения новизна настоящего исследования заключается в выявлении национальных и локальных особенностей конструирования гендерной идентичности, детальное описание этих особенностей через анализ структуры языка и повседневности (обыденной жизни). Предполагается, что представленные скрупулезному читательскому суду изыскания пополнят базы этнографических данных, предоставляя более широкие возможности для ученых, проводящих кросс-культурные исследования в ключе соотношения понятий гендер и культура, гендер и нация, патриархат/гендер и война. Презентация настоящего материала важна также в свете проблемы «различий» женского опыта, а также опыта молодых мужчин в зависимости от структурных категорий возраста, класса, расы, культуры.

Помимо этого, теоретиками гендерных исследований неоднократно отмечался факт недостатка исторических и этнографических деталей, обозначающих то, что «непристижные» социальные группы сами[88 - См: Said E. Orientalism, Penguin Books. 1995: «Встреча Флобера с египетской куртизанкой [пересказанная в одном из его писем] стала классикой представления «женщины Востока»: она никогда не свидетельствует о себе, ничем не выдает своих чувств, своего присутствия, своей истории. Он говорит от ее лица». P. 6; Moore H. Feminism and Anthropology. P. 51.] говорят, делают, думают, как они сами оценивают свое положение. Стиль и жанр данной работы дают такой рупор женщинам и молодым мужчинам, отражая их «прямые, подлинные голоса» (authentic voice). Романтические ожидания автора таковы, что детальный анализ социального статуса женщин, множественность и децентрированность проявлений этого статуса, проговаривание, осмысление повседневности в состоянии вызвать новый взгляд на эту повседневность, что в свою очередь может послужить почвой для преодоления гендерных стереотипов мышления в бинарных патриархатных оппозициях мужского / женского, активного / пассивного, субъекта / объекта, центрального / маргинального, рационального / иррационального, трансцендентного / имманентного, глубины / поверхности. Деконструкция, демифологизация, демистификация основ патриархатных политик – одна из задач исследования, в то же время подводящих основы для проявлений женской субъектности. Таким образом, при условии дальнейшей популяризации разработанных в исследовании идей, знание женских историй может повлиять на жизнь женщин и возможно даже кардинально изменить ее. Отдельные части «наивного»[89 - Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. Я так хочу назвать кино. «Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения. М. Гнозис. 1996.] текста, нарратива могут быть соотнесены с собственным опытом и переосмыслены. Это может послужить толчком для рефлексирования событий своей жизни и выработки дальнейших стратегий поведения с учетом этого знания. Кроме того, сила этих подлинных текстов, пронизывающих всю книгу, в том, что они дают переинтерпретацию трационного общества в целом и истории женщин в частности (их образцы можно найти в армянской литературе, кинематографе, истории) с точки зрения самих женщин и отчасти мужчин. С позиций «наивности», нерефлексированности своего нарратива и в силу этой «наивности» приведенные здесь в изобилии тексты неидеологизированы и неангажированы. Есть некоторая доля их ангажированности лишь в том смысле, чтобы презентировать себя (участника исследования/информанта) адекватно представлениям и ценностям группы. В результате изучение культурных ценностей группы не только проясняет мотивации социального поведения этой группы, но порождает осмысленные инновации, новые идентичности и образцы женского субъективирования.

При благоприятной социальной ситуации, когда государственные институты взаимодействуют с научными и сообща формируют политики социального благоденствия, некоторые идеи книги могли бы быть руководством для чиновников в реформировании общественных отношений.

В мультикультурной среде материалы, изложенные в данной книге, могут быть использованы социальными работниками. Знакомство с ними позволит им наиболее адекватно оценивать социальное поведение людей, в частности в сфере гендерных взаимодействий.

Исторический контекст.

Символически и стратегически важная как для Армении так и для Азербайджана провинция Нагорный Карабах стала эпицентром националистического соперничества в 1917-1920 гг.[90 - Более подробный исторический контекст можно получить обратившись к интерпретациям Р. Сюни: Ronald Grigor Suny, The Baku Commune: Class and Nationality in the Russian Revolution (Princeton, 1972); емкое описание спора, основанное на материалах многочисленных интервью см.: Thomas de Waal, Black Garden: Armenia and Azerbaijan at War and Peace, New York: NYU Press, 2003.] В ходе гражданских войн и погромов проводимых националистами с обоих сторон погибло около одной пятой населения Карабаха. Горечь и цепенящая память о травматическом опыте тех лет, невзирая на жесткую официальную пропаганду, была пронесена армянским населением региона через все советское время.

В 1920-1921 гг. Красная Армия большевиков обрела контроль над всей территорией Закавказья (Южного Кавказа). В результате этого южнокавказские национальные государства Азербайджан, Армения и Грузия получили независимость. Вопрос о контроле над Карабахом предстал досадной дилеммой перед новой коммунистической властью. В июле 1921 г. было решено создать этно-территориальную единицу для армянского населения, но под юрисдикцией советского Азербайджана. В то время предполагалось, что такого рода федералистский компромисс усмирит этническую вражду и в дальнейшем приведет к прогрессу и просвещению советских национальностей. К тому же большевистские нациестроители прочили Карабаху культурные и экономические бонусы от ассоциированности с Азербайджаном с его продвинутым нефтяным центром Баку, нежели чем с Арменией. Предполагалось, что заодно будет покончено с иррациональными предрассудками христианско-мусульманского противостояния.[91 - См подробнее об этом: Georgi Derluguian, Bourdieu’s Secret Admirer in the Caucasus. P. 173-175.] В реальности же, несмотря на некоторое развитие вызванное советской экономической политикой индустриализации, Карабах остался довольно отсталой аграрной областью по сравнению с процветающим Баку.

В 1988 г. вдохновленные горбачевскими лозунгами о демократизации и обещаниями исправить ошибки прежних советских правителей, представители армянских граждан Карабаха обратились в Москву с петициями о возвращении области под юрисдикцию со-этнической Армении, соседней советской республики, отделенной от Карабаха лишь узкой полоской азербайджанской территории. Однако это движение спровоцировало резкую реакцию среди азербайджанцев, которые усмотрели в нем угрозу со стороны «армянских сецессионистов». Пока горбачевская Москва быстро теряла контроль, армяно-азербайджанская конфронтация стремительно нарастала, постепенно переходя от словесных баталий к войне воинственных подростков, вооруженных камнями, палками и ножами; а позже и к настоящим преследованиям и погромам на почве этнической ненависти. Оказавшись в кольце блокады, население Карабаха не просто потеряло сбережения всей жизни, но и встало перед угрозой голода, холода и физического уничтожения.

Крошечный, отдаленный и малозначительный Карабах совершенно неожиданно стал проблемой, положившей начало дезинтеграции Советского Союза. Начался так называемый парад суверенитетов. Спор перерос к началу 1990-х гг. в настоящую этническую войну с широкомасштабным использованием регулярных армий и тяжелого вооружения. После нескольких лет лютой борьбы Азербайджан потерял контроль над Нагорным Карабахом, который тут же самопровозгласил себя республикой Нагорного Карабаха (НКР). Вдобавок к этому близлежащие к Карабаху азербайджанские территории были завоеваны хорошоорганизованными армянскими военными силами. В мае 1994 было подписано соглашение о прекращении огня на десять лет. Несмотря на военную победу, Карабах вышел из войны беднее чем когда-либо, к тому же отрезанной от всего мира в результате блокады со стороны Азербайджана территорией-анклавом.

Глава 1. Язык как маркер отношений господства и подчинения

Ментальная организация гендерной реальности происходит в том числе и через языковые категории, вербальными средствами, формируя гендерную идентичность. «На формирование этой идентичности оказывают влияние многие факторы вплоть до семантической структуры языка, отражающей изначальное доминирование одного пола над другим»[92 - Тишков В.А. Гендерные аспекты глобальных трансформаций и конфликтов //В Семья, гендер, культура.М. 1997. С. 8.].

Задача этой главы – выяснить, насколько карабахское наречие армянского языка склонно к маскулинизации и андроцентричности. Как происходит конструирование и воспроизводство гендерных стереотипов в культуре армян Карабаха посредством лингвистических практик? И наоборот, как дискурс может порождать практики? Я попытаюсь показать, что карабахский диалект армянского языка (впрочем, как и многие языки мира) отражает отношения господства и подчинения, по возможности ответив на следующие вопросы:

– как описываются концепты мужчина/женщина в карабахском наречии;

– при помощи каких речевых форм это происходит (дискурсивные практики).

Существует мнение, что социальный мир возможен только как названный, то есть как обозначенный при помощи категорий языка. Поэтому проявления, определяемые как «господство» и «подчинение», неотделимы от категорий, в которых их описывают и воспринимают. Представления о «господстве» и «подчинении» выстраивают и легитимизируют поведение людей. Наконец, на основе этих представлений действительность, жизнь организуется в сознании людей. Наиболее существенным представляется вопрос о власти номинации. Кто имеет право называть, тот осуществляет власть, вызывая названные явления к «существованию при помощи номинации[93 - Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» //Социология политики. М. Socio-Logos. 1993. С.67.]. В рассматриваемом случае в социальное действие вовлечено все общество сверху донизу, на всех его уровнях.

В целом ряде работ специалистов по гендерной лингвистике внимание сконцентрировано на соотношении значений слов ‘человек’ и ‘женщина’, ‘человек’ и ‘мужчина’[94 - См.: Городникова М.Д. Гендерный аспект обращений как фактор речевого регулирования. Гендерный аспект перевода //Гендер как интрига познания. Сб. ст. М.: «Рудомино» 2000.Лакофф Р. Язык и место женщины //Введение в гендерные исследования. Хрестоматия. Ч.2. Алетейя. Харьков, СПб. 2001; Попов А.А. Об учете гендерного аспекта в лексикографическом кодировании //Гендер как интрига познания. Сб. ст. М.: «Рудомино» 2000; Потапов В.В. Попытки пересмотра гендерного признака в английском языке //Гендер как интрига познания. Сб. ст. М.: «Рудомино» 2000; Спендер Д. Мужчина создал язык //Введение в гендерные исследования. Хрестоматия. Ч.2. Харьков, СПб.: Алетейя. 2001; Халеева И.И. Гендер как интрига познания //Гендер как интрига познания. Сб. ст. Изд. «Рудомино» М, 2000.]. Можно предположить, что по умолчанию подразумевается квази-синонимия слов человек и мужчина. Однако, как признают специалисты, «в разных языках такой семантический параллелизм выражен с разной степенью интенсивности»[95 - Weiss D. Kurica ne ptiza, (a) baba ne celovek //Slavische Linguistik. 1987. S. 413-443.]. Как и во многих языках, в карабахском диалекте невключенность женщины в общество передается эквивалентностью слов ‘мужчина’ и ‘человек’ – эти слова идентичны – mard.

Есть также отдельное диалектное слово, передающее категорию ‘человек’ вне пола – джувар (juvar). Ученые этимологизируют его по-разному. По А. Мкртчяну, оно буквально означает ‘распорядитель воды’. Но, несмотря на нейтральность этого слова в современном употреблении, джуварами, распределявшими воду в карабахских селах, выбирали исключительно мужчин, отличавшихся честностью, добротой, человечностью и справедливостью (интервью с Л. Арутюняном). «…Община выбирала исходя из нужд своей хозяйственной деятельности распорядителей воды /джувар/», принимая во внимание его личные качества[96 - Мкртчян А. Общественный быт армян Нагорного Карабаха (вторая половина 19 – начало 20 вв.) Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Ереван. 1988. С. 13.]. Поэтому нейтральность эта двойственна[97 - Польский лингвист-арменовед, профессор А. Писович дает этому слову другое значение, выводя его из фарси: армянское карабахское juvar < перс. janvar (с долгим первым а), в просторечном варианте (colloqual Persian) junvar ‘животное’ (бук. ‘одушевленное’), где jan ‘душа’, а var – первоначально суффикс со значением определения. «Звонкое» начало (в карабахском диалекте за редким исключением буква j не представлена) является аргументом в пользу того, что слово заимствовано. Позже А. Писович высказал серьезные сомнения семантического характера, поскольку трудно поверить, что человека могли отождествлять с животным. Он предположил, что, возможно, в контекст (распределение воды) вписывается другая этимология – «ju(y)» значит «ручей; оросительный канал, арык; русло ручья, канава» (словарь Рубинчика, том 1, стр. 447, 1970 г.). Сложное слово (не фигурирующее в словарях, но теоретически возможное) «juy-avar» могло иметь значение «тот, кто проводит арык, оросительный канал».].

Большое количество подобных примеров языковой асимметрии можно найти и в классическом армянском языке. Например, слово деторождение звучит в литературном армянском языке tlaberk’, что буквально переводится как ‘мальчикорождение’. У армянского этнографа Ерванда Лалаяна глава, описывающая родильные обряды, точно так и называется[98 - Лалаян Е. Труды. 1988. (на арм. яз.) с. 120.].

Обилие похожих примеров выразительно демонстрирует то, как нормы языка фиксируют установку на мужскую власть. Отождествление мужского с общечеловеческим, присущее многим культурам, зиждется «на классических когнитивных дуальных оппозициях культуры и природы, активного и пассивного, рационального и иррационального, мужского и женского. Простое дуалистическое мышление, работающее в режиме бинарных оппозиций, дискурсивно соответствует иерархии властных отношений господства и подчинения»[99 - Здравомыслова Е., Темкина А. Феминистский перевод: текст, автор, дискурс // Хрестоматия феминистских текстов. Переводы. СПб.2000. С. 10.]. Более того, по мнению И.В. Кузнецова: «Антитезы, структурирующие эти классификации («смерть-жизнь», «женское-мужское», «черное-белое»), подчиняются… оценочности с точки зрения большей причастности одного из их компонентов к сфере смерти, …каждая бинарная оппозиция логически связана со всеми остальными благодаря…связи, которая существует в виде метафор и метонимий»[100 - Кузнецов И.В. Одежда армян Понта. Семиотика материальной культуры. М. 1995. С. 50.].

Устоявшееся в карабахской традиции отношение к женщине (девочке, девушке) как к «временному» человеку в отчем доме (вербализуется посредством метафор ‘свеча чужого очага’ (слово ‘очаг’ применяется в смысле ‘дом’), ‘головня чужого очага’) и как к ‘чужой’ (в косвенной речи ее иногда так и называют) в доме мужа обрекают ее на пожизненную маргинальность.

Такое отношение подтверждает содержание некоторых притч, имеющих хождение и сегодня. Вот одна из них: «Раз царь и его придворный повстречали на дорогe крестьянина, везущего на осле воз дров. На вопрос придворного, что он собирается делать с дровами, крестьянин отвечал: «частью расплачусь с долгом, другую часть отдам в долг, третью выброшу в воду». Царь подозвал крестьянина поближе и потребовал разъяснения. Объяснение было: «мать с отцом согрею – долг верну; два сына растут, их согрею – в долг отдам; дочь имею, её согрею – в воду брошу» (то есть потеряю, замуж выдам) (из интервью А. 04.12.2000, г. Мартуни).

Описание образа женщины как упрямого, одиозного существа рефреном звучит в притчах, которыми изобилует карабахский диалект. Информантка из с. Чартар рассказала притчу о женском упрямстве, объясняющую, «почему могилу для женщин роют на пол аршина глубже, чем для мужчин»:

«Шли по лесу муж с женой и наткнулись на труп лисицы. Муж высказал сожаление по поводу гибели лисицы. Жена откликнулась – «это не лисица, а волк». Завязался спор. Жена уселась посреди леса и заявила, что пока муж не признает животное волком, она не сдвинется с места. После долгих пререканий жена объявила, что умрет, если муж не признает в звере волка. Муж не отступался. И вот уже за покойницей едет арба. Муж взмолился: «Согласись со мной и вставай, глупо так умирать». Жена – нет! После похорон мужчина рассказал все попу, что жену заживо погребли. На что поп ответил: «Что же ты раньше не сказал, мы бы могилу ей глубже вырыли, за упрямство». С тех пор и повелось женщинам рыть могилу на пол аршина глубже» (А. Григорян, с. Чартар).

Социальная малозначимость женщины (дочери), ее маргинальное положение в обществе в противовес возвышению и возвеличиванию мужчины (сына) четко выражено в текстах колыбельных песен. Это выливается в специальное разграничение текстов для мальчиков и девочек.

Колыбельная для девочки:

Axc’ik onim, saz axc’ik?
A?ker? cal-cal axcik?
P?rt’? perek’ pezink’ kapim
Olter? pernink’ tanink'

Есть у меня девочка, девочка что надо,
Светлоглазая,
Принесите шерсть овечью, приготовлю ей приданое,
Нагрузим верблюдов и увезем.

И снова эта коннотация временности, подчеркиваемая уже с колыбели и в течение всей жизни в доме родителей. Совсем иные надежды и ожидания связываются с мальчиком, сыном.

Колыбельная для мальчика:

Balum, balum Barxudar,
A?ana mh?len tar Barxudar,
Mec-mec m?lk’eren tar Barxudar,
Lai, lai, lai Barxudar, lai:
Mec-mec palaten tar, Barxudar lai,
Hord mec bleren tar, Barxudar lai:
Ere bal?, Nerk’e bal?,
Xacin hart’?, Balen tak?,
Burxudara tap’?, Xymhat?,
K’?lin luzen, ?mala hart’?,
Xsiren tap’?, mer Turnart?
Lox k’ez matal, Barxudar lai:
Enk’an k’ureric’ et?
?ziz bala, Barxudar lai…

Дитя моё Бархудар,
Владелец (хозяин) ашанцев (село, откуда родом мальчик), Бархудар,
Владелец огромного имущества, Бархудар,
Владелец хоромов, Бархудар лай,
Владелец больших садов, Бархудар лай,
Верхний сад, Нижний сад,
Окрестность Хача, местность за садом,
Владение (букв. ‘земля’) Бурхудара, поляна,
(Далее идет перечисление местных именных владений)
Всё это принесу тебе в жертву, Бархудар лай.
После стольких сестер [родившийся]
Дорогое дитя, Бархудар лай[101 - Газиян А. С. Устное народно-поэтическое творчество Арцаха (обзор). ВОН, № 7, 1990. С. 156. (на арм. яз.) .].

Здесь отражается традиционное отношение к мальчику как продолжателю рода, наследнику, хозяину и господину. Видимо, подобное отношение идет со времен, когда мужской труд считался для обеспечения жизни семьи гораздо более важным и значимым, чем женский. Именно от деятельности и статуса мужчины зависят экономическое процветание и престиж семьи, рода. Метафора «семь сыновей» в этом контексте равнозначна благополучию: