Кибернетика и общество (сборник)

До сих пор мы рассуждали пессимистически, причем наш пессимизм представлял собой не столько эмоциональный пессимизм обычного человека, сколько интеллектуальный пессимизм профессионального ученого. Мы уже убедились, что теория энтропии и соображения о неизбежной тепловой смерти Вселенной не должны оказывать такого гнетущего морального воздействия, которое они вызывают в первый момент. Впрочем, даже такой беглый взгляд в будущее чужд эмоциональной эйфории среднего человека, в особенности среднего американца. Лучшее, на что мы можем надеяться, рассуждая о прогрессе во Вселенной, которая в целом движется к гибели, – что картина наших устремлений к прогрессу под гнетом тяготящей необходимости может обладать очищающим душу ужасом греческой трагедии. Увы, мы живем в эпоху, которая невосприимчива к трагедиям.

Воспитание типичного американского ребенка, принадлежащего к верхушке среднего класса, нацелено на то, чтобы заботливо оберегать его от осознания смерти и обреченности. Он воспитывается в вере в Санта-Клауса, а когда узнает, что Санта – всего лишь выдумка, то горько плачет. Более того, он никогда полностью не примиряется с устранением этого божества из своего пантеона и проводит бо?льшую часть своей последующей жизни в поисках какой-либо эмоциональной замены.

Факт индивидуальной смерти и неизбежность катастрофы навязываются ему опытом последующих лет жизни. Но все-таки он старается низвести эти неблагоприятные факты до уровня случайности и сотворить на земле «рай», где нет места неприятному. Этот «рай на земле» для него заключается в вечном прогрессе и поступательном движении к радостям и успехам.

Наше поклонение прогрессу можно рассматривать с двух точек зрения – с фактической и этической, то есть с точки зрения, предлагающей критерии для одобрения и неодобрения. Сторонники прогресса, по сути, утверждают, что былые успехи эпохи Великих географических открытий, начало которой приблизительно совпадает с началом Нового времени, будут продолжаться и разрастутся до бесконечного по продолжительности периода изобретений, открытий новых технологий по управлению человеческой средой. Сторонники прогресса говорят, что это шествие будет длиться вечно, что для него нет видимого предела в будущем, которое не слишком удалено от настоящего времени и подлежит осмыслению. Те, кто отстаивает идею прогресса как этический принцип, трактуют этот безграничный и квазиспонтанный процесс изменений как «благое свершение» и как основу, которая гарантирует будущим поколениям «рай на земле». Да, можно верить в прогресс как в факт, не веря в него как в этический принцип, но в катехизисе многих американцев обе эти точки зрения нераздельны.

Большинство из нас слишком привержены идее прогресса, чтобы осознавать, что эта вера относится лишь к малой части письменной истории человечества и что эта вера радикально противоречит нашим собственным религиозным догматам и традициям. Ни для католиков с протестантами, ни для иудеев мир не является благим местом, где возможно пребывать в длительном счастье. Церковь назначает плату за добродетель, причем не в той монете, что имеет хождение среди «царей земных», а в виде долговых расписок под «место в раю».

В сущности, кальвинист тоже разделяет эту точку зрения, дополняя ее тоскливым осознанием того факта, что «избранные Господом», кому суждено выдержать страшные финальные испытания Судного дня, окажутся немногочисленными и должны быть отобраны по деспотическому произволу Божества. Никакая добродетель в сем мире и никакая моральная праведность не способны принести ни малейшей пользы. Многие добрые люди заведомо обречены. Блаженство, которого кальвинисты не ожидают найти для себя даже на небесах, они, разумеется, не мыслят обрести на земле.

Древнееврейские пророки отнюдь не радовались, провидя будущее человечества – даже будущее избранного народа сынов Израиля. Великое моралите Иова, пускай он одержал победу духа, пускай Бог обещал вернуть ему его стада, слуг и жен, нисколько не внушает уверенности в том, что такой сравнительно благополучный исход ожидает всех праведников; это произвол Божества.

Коммунист, подобно поборнику прогресса, стремится создать рай на земле, не ищет личного вознаграждения, которое обретается в загробном существовании личности. Тем не менее он верит, что этот «рай на земле» появится сам собой, без борьбы. Он равно скептически воспринимает посулы «Больших Леденцовых гор[20 - Отсылка к образу райского места из фольклора американских бродяг конца XIX столетия; широкую популярность этот образ получил благодаря песне исполнителя кантри Г. Макклинтока (1928), которую позднее перепевали многие исполнители – наиболее известна версия Д. Бернетта (1960). В этих горах «куры несут вареные яйца», а сигареты «растут на деревьях». Встречаются также названия «Горы сладкого картофеля» и «Горы, где текут ручьи виски».] в будущем» и «блаженства на небесах» после смерти. Ислам, само название которого означает смирение перед волей Божества[21 - В буквальном переводе с арабского «ислам» – «предание себя Богу».], тоже не более восприимчив к идеалу прогресса. О буддизме с его упованием на нирвану и на освобождение от пребывания в колесе перерождений мне сказать нечего: эта религия категорически враждебна идее прогресса, что можно утверждать и для всех родственных буддизму религий Индии.

Помимо утешающей пассивной веры в прогресс, которую многие американцы разделяли в конце XIX столетия, существует и другая вера, если угодно, более мужественная, более активная. Для среднего американца прогресс означает победу в освоении Запада. За нею скрываются экономическая анархия фронтира, энергичная проза Оуэна Уистера[22 - Американский писатель, автор многочисленных вестернов, считается основоположником вестерна как литературного жанра.] и действия Теодора Рузвельта[23 - Имеются в виду три года (1884–1887), проведенные будущим президентом в Северной Дакоте среди охотников и ковбоев; об этом периоде своей жизни Рузвельт оставил три книги воспоминаний, его статьи о фронтире публиковались в ряде национальных журналов.]. Исторически, конечно, фронтир был совершенно неповторимым локальным явлением. На протяжении многих лет развитие Соединенных Штатов Америки подразумевало освоение пустых территорий, границы которых смещались все дальше на запад. Тем не менее многие из тех, кто выражал поэтический восторг по этому поводу, одновременно восхваляли прошлое. Уже перепись 1890 года зафиксировала окончание существования в подлинных условиях фронтира. Географические рамки огромных запасов неиспользованных и необнаруженных ресурсов страны были очерчены ясно.

Обычному человеку тяжело постичь историческую перспективу, в ходе которой прогресс мог бы свестись к подобающему ему размаху. Ружья, которыми было вооружено большинство участников Гражданской войны в Америке, представляли собой лишь небольшое усовершенствование оружия, применявшегося под Ватерлоо, а то, в свою очередь, мало чем отличалось от «смуглой Бесс»[24 - Британское дульнозарядное ружье образца 1722 г. оставалось штатным более столетия, послужило образцом для разработки первых американских ружей.] на вооружении солдат герцога Мальборо в Нидерландах. При этом ручное огнестрельное оружие существовало с XV столетия или даже ранее, а пушка появилась еще на столетие раньше. Представляется спорным, что гладкоствольный мушкет сколько-нибудь превосходил в дальнобойности лучшие из длинных луков; известно наверняка, что он не мог сравниться с ними в точности или скорости стрельбы. Между тем длинный лук использовался едва ли не с каменного века и почти не подвергался усовершенствованиям[25 - Это утверждение не совсем корректно: оружие, которое принято называть длинным луком в точном значении этого термина, вошло в широкое употребление, как показывают недавние исследования, приблизительно с конца XIII столетия. В данном случае правильнее говорить о том, что не менялась исходная конструкция лука как такового, а вот ее разновидности подвергались достаточно сильным модификациям.].

Другой пример: хотя нельзя утверждать, будто искусство кораблестроения когда-либо находилось в застое, деревянный военный корабль накануне тех дней, когда он покинул морские просторы навсегда, строился в основном по тем же образцам, которые по своей сути не менялись с начала XVII столетия – и даже обладал рядом признаков, что указывали на многовековую историю конструкции. Матрос с каравелл Христофора Колумба оказался бы умелым моряком на борту кораблей Фаррагута[26 - Американский адмирал, прославился морскими операциями в годы Гражданской войны в США.]. Даже матрос с судна, что доставил святого Павла на Мальту, вполне проявил бы себя на полубаке какого-либо парохода Джозефа Конрада[27 - Английский писатель Дж. Конрад почти двадцать лет прослужил в торговом флоте.]. Римский пастух с дакийской границы оказался бы толковым вакеро, что гонят длиннорогих быков с равнин Техаса к конечной станции железной дороги, хотя, без сомнения, несказанно бы изумился увиденному на этой станции. Вавилонскому управляющему храмовым поместьем не пришлось бы обучаться ни бухгалтерскому учету, ни тому, как руководить рабами на первых плантациях южных штатов Америки. Если коротко, период, в течение которого основные условия жизни огромного большинства людей подвергались повторяющимся революционным изменениям, начался лишь с эпохи Возрождения и великих морских путешествий; более того, вплоть до XIX столетия нельзя было заметить тех ускоренных темпов развития, которые мы сегодня принимаем как сами собой разумеющиеся.

В этих условиях бессмысленно искать где-либо в ранней истории параллели с успешными изобретениями паровой машины, парохода, локомотива, современной плавки металлов, телеграфа и трансокеанского кабеля, с внедрением электрической энергии, с изобретением динамита и современного управляемого снаряда, самолета, электронной лампы и атомной бомбы. Изобретения в металлургии, возвестившие о начале бронзового века, не были ни столь плотно сосредоточенными по времени, ни столь разнообразными, чтобы служить хорошим контрпримером. Классические экономисты могут сколько угодно убеждать нас, что перед нами не более чем изменения в степени и что изменения, различающиеся по своей степени, не опровергают исторических параллелей. Скажу только, что различие между лечебной и смертельной дозами стрихнина тоже является различием в степени.

Итак, история науки и научная социология опираются на представление о том, что различные специфические события, которые рассматриваются, обладают достаточным сходством для того, чтобы социальные механизмы одного периода считались релевантными для другого периода. Впрочем, не подлежит сомнению, что с начала современной истории масштаб событий как таковой существенно изменился, и вследствие этого политические, расовые и экономические понятия, унаследованные от более ранних исторических эпох, не так-то просто переносить в настоящее. Почти столь же очевидно, что современный период истории, начинающийся с эпохи Великих географических открытий, сам весьма неоднороден.

В эпоху географических открытий Европа впервые узнала о существовании обширных малонаселенных территорий, способных принять население, превосходящее численностью население самой Европы; узнала о существовании земель, богатых неисследованными ресурсами, не только золотом и серебром, но и прочими коммерческими товарами. Эти ресурсы мнились неисчерпаемыми, и в самом деле – учитывая темпы развития общества 1500-х годов, – истощение ресурсов и заполнение людьми новых территорий виделись очень отдаленной перспективой. Срок в 450 лет – это гораздо дольше, чем тот отрезок времени, на который предпочитает заглядывать в будущее большинство людей.

Впрочем, открытие новых земель поощряло отношение, отчасти напоминавшее поведение участников безумного чаепития из «Алисы в Стране чудес». Когда Шляпник и Мартовский Заяц выпивали чай и съедали свои пирожные, они, что с их точки зрения было вполне естественно, пересаживались на соседние стулья. Когда Алиса полюбопытствовала, что произойдет, когда они снова возвратятся на свои первоначальные места, Мартовский Заяц мгновенно перевел беседу на другую тему. Людям, для которых минувший отрезок истории был короче 5000 лет и которые ожидали, что «миленния», или день Страшного суда, может наступить гораздо раньше, такое поведение Шляпника представлялось наиболее благоразумным. С течением времени выяснилось, что накрытый стол Америки не является неистощимым, а еще – что скорость перемещения со стула на стул фактически возрастала и, вероятно, будет расти впредь.

Многие из нас не осознают того факта, что последние 400 лет суть весьма специфический период мировой истории. Скорость, с какой происходили изменения в эти столетия, не имеет прецедентов в былой истории, как и сама природа этих изменений. Отчасти это результат нарастания коммуникации, но также следствие возросшего господства человека над природой (на крошечной планете вроде Земли это может обернуться в конце концов длительной рабской зависимостью от природы). Ведь чем больше мы берем от мира, тем меньше ему оставляем, и в конечном счете нам придется оплачивать наши долги, причем в тот самый миг, который может оказаться исключительно неподходящим с точки зрения обеспечения нашего выживания. Мы являемся рабами наших технических улучшений и не в состоянии возвратить нынешнюю ферму в Нью-Гемпшире к натуральному хозяйству 1800-х годов – с тем же успехом мы могли бы, скажем, попытаться добавить еще один локоть к руке или, что даже точнее, изъять существующий. Мы настолько радикально изменили нашу среду, что теперь должны изменить себя, чтобы выжить в этой новой среде. Мы больше не можем жить в старой среде. Прогресс не только порождает новые возможности для будущего, но и ставит новые ограничения. Кажется, будто сам прогресс и наша схватка с возрастанием энтропии должны неизбежно оборваться на пути к гибели, с которого мы стараемся сойти. Но это пессимистическое воззрение обусловлено только нашими слепотой и бездействием; я убежден, что, стоит нам осознать новые потребности, вызванные новыми условиями жизни, и научиться пользоваться оказавшимися в нашем распоряжении новыми средствами удовлетворения этих потребностей, пройдет, возможно, очень много времени, прежде чем исчезнут наша цивилизация и вся человеческая раса (а они неизбежно исчезнут, ибо любой из нас рождается на свет для того, чтобы умереть). Впрочем, перспектива полной гибели не должна повергать в беспросветное уныние, и это одинаково верно для цивилизации, для человеческой расы и для любых индивидуумов, ее представляющих. Не исключено, что мы найдем в себе мужество без страха встретить гибель нашей цивилизации, как находим мужество принять неизбежность личной смерти. Простая вера в прогресс диктуется не силой, но смирением, то есть слабостью.

Глава III. Отсутствие гибкости и обучение: две формы коммуникативного поведения

Некоторые типы машин и некоторые живые организмы – в особенности высшие виды живых организмов – способны, как мы видели, изменять свое поведение на основе прошлого опыта ради достижения специфических антиэнтропийных целей. У этих высших форм коммуникативных организмов среда, трактуемая как прошлый опыт индивидуума, может видоизменять образцы их поведения, превращая последние в такие, которые, в том или ином отношении, окажутся более эффективными в будущем взаимодействии с внешней средой. Иными словами, организм не тождественен «часовой» монаде Лейбница с ее предустановленной вселенской гармонией; на самом деле он стремится к обретению нового равновесия со Вселенной и с ее будущими контингенциями. Настоящее организма отличается от его прошлого, а будущее отличается от настоящего. В живом организме, как и во Вселенной в целом, точное повторение абсолютно невозможно.

Работы доктора У. Росса Эшби, вероятно, являются величайшим современным вкладом в этот вопрос в той мере, в какой речь идет об аналогиях между живыми организмами и машинами. Обучение, подобно более примитивным формам обратной связи, есть процесс, воспринимающий будущее и прошлое по-разному. Сама концепция предположительно целеустремленного организма, будь то механический, биологический или социальный организм, схожа с идеей стрелы, летящей в определенном направлении в потоке времени, а не с идеей линейного отрезка, обращенного в обе стороны, то есть как бы идущего в любом направлении. Существо, которое обучается, – это не мифическая амфисбена[28 - Один из частых персонажей средневековых бестиариев – гигантская двухголовая змея, чьи головы расположены на обоих концах змеиного тела. Отрывочные сведения об амфисбене встречаются у античных авторов (Плиния, Аполлодора и др.).] древних, с головами спереди и сзади, ему не все равно, куда двигаться. Нет, такое существо движется от известного прошлого в неведомое будущее, и это будущее не равнозначно этому прошлому.

Приведу еще один пример обратной связи, который поможет разъяснить эту функцию применительно к обучению. Когда огромные залы управления шлюзов Панамского канала заняты работой, они представляют собой центры двусторонней связи. Отсюда исходят сообщения, управляющие движением буксиров, открыванием и закрыванием затворов и ворот, а еще в зале управления полным-полно датчиков и индикаторов, которые не просто извещают, что буксиры, затворы шлюзов и ворота получили свои инструкции, но показывают, насколько эффективно те выполняют полученные команды. В противном случае диспетчер вполне мог бы предположить, что буксиры остановились, и отдать приказ на шлюзование громадного линкора – или вызвать какую-то другую аналогичную катастрофу.

Этот принцип управления применим не только к шлюзам Панамского канала, но и к государствам, армиям и отдельным людям. В годы американской революции приказы из Англии, уже отданные, вследствие небрежности не дошли по назначению, британский корпус из Канады не выступил на соединение под Саратогой с другим, из Нью-Йорка, и английский генерал Бургойн потерпел сокрушительное поражение, которого, возможно, удалось бы избежать при продуманной двусторонней коммуникации. Следовательно, администраторы – будь то в правительстве, в университетах или в корпорациях – должны принимать участие в двусторонних коммуникациях, а не просто отдавать распоряжения нижестоящим. Иначе высшие руководители могут обнаружить, что их политика зиждется на совершенно неправильном истолковании фактов, которыми располагают подчиненные. Что касается лекторов, для них нет более тяжкой задачи, чем выступать перед равнодушной аудиторией. Цель аплодисментов в театре – это весьма важно – состоит в том, чтобы создать в сознании актеров некий образ двусторонней коммуникации.

Вопрос об обратной связи в обществе вызывает очень большой социологический и антропологический интерес. Формы коммуникации в человеческих сообществах широко разнятся. Например, среди эскимосов как будто нет вождей, а субординация крайне незначительна, и потому основой социального взаимодействия у них выступает всего-навсего общее желание выжить в чрезвычайно неблагоприятных климатических условиях, отягченных скудостью пищи. Имеются также социально расслоенные общества, к примеру, находимые в Индии, где возможности коммуникации между двумя индивидуумами строго ограничены и определяются их происхождением и положением в обществе. Существуют сообщества под властью деспотов: там любые отношения между двумя подданными являются вторичными в сравнении с отношением между подданным и господином. Наконец встречаются иерархические феодальные общества сеньоров и вассалов, где используются весьма специфические методы социальной коммуникации.

Большинство населения США предпочитает жить в сравнительно свободных социальных группах, где препятствия для коммуникации между индивидуумами и классами не слишком велики. Я вовсе не хочу сказать, что в Соединенных Штатах Америки достигнут идеал коммуникации. Пока убежденность в расовом превосходстве белых не перестанет быть символом веры для значительной части населения страны, этот идеал будет оставаться почти достижимым. Но все же даже такая видоизмененная и бесформенная демократия выглядит чересчур анархической для многих из тех, кто превыше всего ценит эффективность. Эти почитатели эффективности желали бы от каждого человека движения по социальной орбите, определенной еще в детстве, и исполнения функции, к которой он привязан, как средневековый крестьянин к наделу земли. В американском социальном ландшафте считается постыдным обладать подобными устремлениями и отрицать возможности по причине неизведанности будущего. Потому многие из тех, кто наиболее привержен этому упорядоченному состоянию закрепленных навеки за людьми функций, наверняка растеряются и смутятся, если их заставят признать это публично. Ведь они способны лишь выражать свои очевидные предпочтения исключительно действиями. Впрочем, эти действия во многом говорят сами за себя. Бизнесмен, отделяющий себя от сотрудников хором подпевал, или глава крупной лаборатории, который ставит каждому своему подчиненному конкретную задачу, но лишает тех привилегии самостоятельного мышления, не позволяя мыслить шире выполнения непосредственной задачи и оценить ее положение в широком контексте, – все они показывают, что демократия, которой воздается дань уважения, на самом деле не является тем общественным строем, при котором они хотели бы жить. Регулярное и упорядоченное общество с предписанными функциями, к которому они тяготеют, побуждает вспомнить автоматы Лейбница и не допускает необратимого движения к контингенциальному будущему (а это движение есть подлинное условие настоящей человеческой жизни).

В сообществах муравьев каждый работник выполняет свою конкретную функцию. Здесь можно обнаружить специализированную касту солдат. Отдельные, занимающие особое положение индивиды выполняют функции правителей (короля и королевы)[29 - Так у автора. Вероятно, под «королями» имеются в виду самцы, конкурирующие за право оплодотворить матку.]. Если человек захочет взять структуру этого общества за образец, мы будем жить в фашистском государстве, идеал которого – индивидуум, с рождения предназначенный для определенного рода занятий: руководители – всегда руководители, солдаты – всегда солдаты, крестьянин – всегда не более чем крестьянин, а рабочий обречен оставаться рабочим.

В данной главе утверждается, что стремление фашизма к построению человеческого государства по образу и подобию муравьиного сообщества вытекает из глубокого непонимания как природы муравьев, так и природы человека. Хотелось бы отметить, что само физическое развитие насекомого обусловливает его бессмысленность и неспособность к обучению, что насекомое действует шаблонно и не может изменять свое поведение сколько-нибудь значительно. Еще хотелось бы показать, что эти физиологические условия превращают насекомое в дешевый предмет массового производства, имеющий не больше индивидуальной ценности, чем одноразовая бумажная тарелка, которую выбрасывают после использования. С другой стороны, я хотел бы показать, что человеческая личность, способная к длительному обучению и накоплению знаний, на что может потребоваться почти половина ее жизни, физически приспособлена, в противоположность муравью, к реализации этой цели. Разнообразие и потенциал внутренне присущи сенсорному аппарату человека – более того, они являются ключевыми для понимания наиболее благородных человеческих поступков, поскольку разнообразие и потенциал суть неотъемлемые части самой структуры человеческого организма.

Да, вполне возможно избавить себя от того колоссального преимущества, которое мы имеем над муравьями, и построить из человеческого материала фашистское «муравьиное» государство, но я совершенно уверен, что это будет означать деградацию самой природы человека, а с экономической точки зрения окажется растратой огромных человеческих ресурсов, которыми владеют люди.

Боюсь, я убежден в том, что сообщество людей гораздо более полезно, чем сообщество муравьев; если человека ограничить и обречь на постоянное выполнение одних и тех же функций, он не станет даже хорошим муравьем, не говоря уже о том, что не сделается хорошим человеком. Те, кто желал бы организовать нас для выполнения каждым постоянных функций и строгого соблюдения персональных ограничений, принуждают человеческую расу двигаться вперед темпом меньше, чем в половину сил. Они отбрасывают почти все человеческие возможности и, устанавливая число способов, какими возможно адаптировать себя к будущим контингенциям, уменьшают наши шансы на разумно длительное существование на планете.

Теперь давайте обратимся к рассмотрению ограничений в анатомии и физиологии муравьев, превративших муравьиное сообщество в то весьма специфическое явление, которым оно выступает. Происхождение этих ограничений глубоко укоренено в анатомии и физиологии отдельного насекомого. Как известно, насекомое и человек дышат воздухом и олицетворяют собой конечный результат длительного развития – от беспечной жизни водяных существ к предъявляющей гораздо более жесткие требования жизни существ наземных. Этот переход от воды к суше, где бы он ни произошел, подразумевал радикальное улучшение процессов дыхания и кровообращения, преобразование механических свойств организма (с точки зрения опоры) и органов чувств.

Механическое укрепление тел наземных существ происходило по нескольким независимым направлениям. Что касается большинства моллюсков, а также ряда других групп живых существ, пускай не родственных моллюскам, но принявших моллюскообразную в целом форму, часть внешнего покрова выделяет неживую массу известковой ткани – раковину. Она разрастается, причем рост начинается с первых ступеней жизни существа и завершается только со смертью. Спиральные и извитые формы таких групп объясняются лишь данным процессом наращения.

Если раковина призвана служить достаточной защитой существа и если это существо вырастает до значительных размеров на последующих ступенях жизни, то эта раковина должна оказаться весьма ощутимой ношей, подходящей только для тех наземных существ, которые передвигаются медленно и ведут бездеятельную жизнь улитки. У других существ, таскающих на себе раковину, эта оболочка легче и меньше давит, зато и предоставляет куда менее надежную защиту. Раковинная структура с ее тяжелой механической нагрузкой получила крайне малое распространение среди наземных существ.

Сам человек олицетворяет другое направление развития – направление, которое наблюдается у всех позвоночных и хотя бы намечено у таких высокоразвитых беспозвоночных, как краб-подкова и осьминог. У всех этих живых существ ряд внутренних элементов соединительных тканей отвердевают уже не в фиброзной форме, а скорее в форме очень плотного желе. Такие части тела называются хрящами, они служат для прикрепления мощных мышц, необходимых существу для активной жизни. У высших позвоночных этот первичный хрящевой скелет выступает этакими временными «строительными лесами» для создания скелета из гораздо более прочного материала, то есть из костей, которые еще удобнее для прикрепления мощных мышц. Данные скелеты, костные или хрящевые, содержат большое количество ткани, которая не является в строгом смысле слова живой, однако всю эту массу межклеточной ткани пронизывают живая структура клеток, клеточные мембраны и питающие их кровеносные сосуды.

У позвоночных возникли не только внутренние скелеты, но и другие признаки, позволяющие вести активную жизнь. Система дыхания, будь то в виде жабр или легких, прекрасно приспособилась к активному обмену кислородом между внешней средой и кровью, а последняя функционирует намного более эффективно, чем кровь обычного беспозвоночного, так как содержит в кровяных тельцах собственный переносящий кислород дыхательный пигмент. Через замкнутую систему сосудов, а не через незамкнутую систему иррегулярных пазух, кровь прогоняется при помощи сердца, обладающего сравнительно высокой эффективностью.

Насекомые и ракообразные (фактически все членистоногие) являются примерами иного типа развития. Наружные контуры тела у них окружает оболочка из хитина, выделяемого клетками эпидермы. Хитин есть плотное вещество, довольно близкое по свойствам целлюлозе. На сочленениях слой хитина тонок и сравнительно гибок, но на остальных частях тела он становится тем твердым внешним скелетом, который мы наблюдаем у омаров и тараканов. Внутренний скелет – например, у человека – может расти вместе с организмом. Внешний скелет расти не может (если только он не наращивается, как это происходит с раковиной улитки). Это омертвевшая ткань, лишенная «врожденной» способности к росту. Она служит для надежной защиты тела и прикрепления мускулов, но по сути является этаким узким пиджаком.

Внутренний рост членистоногих может трансформироваться во внешний только через сбрасывание старого «пиджака» и выращивание под ним нового, который первоначально мягок, гибок и способен принимать достаточно свободную форму, но очень скоро приобретает жесткость своего предшественника. Иными словами, стадии роста отмечаются, так сказать, случаями линьки, сравнительно частыми у ракообразных и гораздо более редкими у насекомых. Такие стадии у личинки наблюдаются неоднократно. У куколки отмечается переходная линька, в ходе которой крылья, бесполезные для личинки, развиваются до вполне функционального состояния. Процесс завершается на предпоследней стадии развития куколки, а финальная линька знаменует появление на свет взрослого существа. Взрослое насекомое, так называемое имаго, больше не линяет, поскольку находится на ступени половой зрелости; в большинстве случаев оно способно принимать и усваивать пищу, но существуют насекомые с неразвитыми ртом и пищеварительным трактом: эти имаго могут лишь спариваться, откладывать яйца и умирать.

Нервная система принимает участие в этом процессе сбрасывания старой и создания новой оболочки. Хотя некоторые факты свидетельствуют, что какая-то память сохраняется при переходе от личинки к имаго, эта память не может быть слишком обширной. Физиологическим условием наличия памяти и, следовательно, обучения выступает, по-видимому, некое постоянство организации, позволяющее сохранять порождаемые внешними чувственными впечатлениями изменения как более или менее постоянные изменения структуры или функции. Метаморфоза есть слишком радикальное изменение для того, чтобы продолжительные фиксации этих изменений могли сохраниться в достаточном количестве. Действительно, трудно вообразить сколько-нибудь точную память, способную пережить данный процесс радикальных внутренних преобразований.

У насекомого имеется и другое ограничение, следствие способа, каким оно дышит и каким циркулирует его кровь. Сердце насекомого обладает скверной, очень слабой трубчатой структурой, оно гонит кровь не по кровеносным сосудам четкой формы, а по иррегулярным полостям, или пазухам, передающим кровь тканям. Эта кровь лишена пигментированных телец и содержит кровяные пигменты в растворе. Такой способ передачи кислорода кажется заведомо менее эффективным по сравнению с корпускулярным способом.

Кроме того, способ питания тканей кислородом у насекомого предполагает в лучшем случае локальное использование крови. Тело насекомого обладает системой ветвящихся трубок, которые доставляют воздух напрямую извне к тканям для обогащения кислородом. Эти трубки предохраняют от разрушения спиральные волокна хитина, то есть они пассивно открыты, однако мы нигде не обнаружим признаков активной и эффективной системы нагнетания воздуха. Дыхание осуществляется только посредством диффузии.

Отметим, что те же самые трубки посредством диффузии распространяют по организму свежий воздух и выводят наружу использованный, насыщенный углекислым газом воздух. В диффузионном механизме время диффузии зависит не от длины трубки, а от квадрата ее длины. Потому в целом эффективность этой системы тяготеет к быстрому падению по мере увеличения размеров насекомого и опускается ниже порога выживания у организмов сколько-нибудь значительного размера. Получается, что насекомое по своей структуре не способно обладать первоклассной памятью и по той же причине не может достичь эффективного размера.

Чтобы понять значение этого ограничения в размерах, давайте сравним два искусственных сооружения – коттедж и небоскреб. Вентиляция коттеджа вполне адекватно обеспечивается за счет циркуляции воздуха через оконные рамы, не говоря уже о тяге в печной трубе. Тут не нужна специальная вентиляционная система. С другой стороны, в небоскребе, где комнаты находятся внутри комнат, остановка системы принудительной вентиляции спустя всего несколько минут приведет к невыносимому загрязнению воздуха в рабочих помещениях. Диффузии и даже конвекции уже недостаточно для вентиляции подобных сооружений.

Абсолютные максимальные размеры насекомого меньше размеров, которых могут достичь позвоночные. С другой стороны, «первичные» элементы, из которых состоит насекомое, не всегда меньше таковых у человека или даже у кита. Нервная система тоже имеет небольшие размеры, но все же состоит из нейронов, которые ненамного меньше нейронов человеческого мозга, хотя их значительно меньше по количеству, а их структура гораздо менее сложная, чем у человека. Что касается интеллекта, мы вправе ожидать того, что здесь будут значимы не только относительные размеры нервной системы, но и, что важнее, абсолютные размеры. В редуцированной структуре насекомого попросту нет места для нервной системы большой сложности, а также для емкой памяти.

Ввиду невозможности использования емкой памяти, а также с учетом того факта, что свою «юность» насекомое – например, муравей – проводит в форме, изолированной от фазы зрелости промежуточной катастрофой метаморфоза, у муравья нет возможности многому научиться. Вдобавок его поведение на стадии зрелости должно быть с самого начала почти безукоризненным в рамках конкретной функции, и становится ясно, что инструкции, получаемые нервной системой насекомого, должны быть во многом результатом его анатомии и физиологии, а вовсе не какого-либо личного опыта. В этом отношении насекомое можно уподобить тем типам вычислительных машин, команды которым заранее записаны на «лентах»; такие машины фактически не располагают механизмами обратной связи, которые помогали бы им действовать в неопределенном будущем. Поведение муравья определяется не столько разумом, сколько инстинктами. Физический «пиджак», в котором вырастает насекомое, несет прямую ответственность за формирование ментального «пиджака», регулирующего образцы его поведения.

Здесь читатель мог бы спросить: «Что ж, нам уже известно, что муравей как индивидуум не слишком разумен, так к чему все эти объяснения того, почему он не может быть разумен?» Ответ будет таким: кибернетика предполагает, что конструкция машины или организма указывает на их способность выполнять какую-либо задачу. Тот факт, что механическая ригидность насекомого ограничивает его интеллект, тогда как механическая гибкость человеческого существа обеспечивает почти безграничные возможности интеллектуального развития, весьма значим для точки зрения, излагаемой в данной книге. Теоретически мы могли бы сконструировать машину, чья механическая структура воспроизводила бы человеческую физиологию; в этом случае у нас появилась бы машина, интеллектуальные качества которой воспроизводили бы умственные способности людей.

Применительно к обусловленности поведения величайшим контрастом поведению муравья является не просто поведение млекопитающего вообще, но поведение именно человека. Часто отмечалось, что человек есть неотеническая форма: если сравнить человека с его ближайшими родственниками, человекообразными обезьянами, мы обнаружим, что взрослый человек волосами, головой, фигурой, пропорциями тела, структурой кости, мышцами и прочим более схож с новорожденной, а не со взрослой обезьяной. Среди животных человек – этакий Питер Пэн, который не пожелал взрослеть.

Эта незрелость анатомической структуры объясняется длительным периодом детства человека. Физиологически человек не достигает половой зрелости до тех пор, пока не прожил пятую часть своего обычного срока жизни. Сравним этот факт с соотношением периодов жизни мыши, которая живет три года, а начинает размножаться к концу третьего месяца после рождения. Перед нами соотношение «двенадцать к одному». Следует отметить, что указанная для мыши пропорция намного более типична для огромного большинства млекопитающих, нежели соотношение периодов жизни человека.

Половая зрелость у большинства млекопитающих либо репрезентирует конец периода родительской опеки, либо простирается значительно дольше. В нашем сообществе человек считается незрелым до двадцати одного года, а современный период образования для приобретения более сложных профессий затягивается приблизительно до тридцати лет, фактически за срок наибольшего физического расцвета. Выходит, что человек проводит примерно сорок процентов своей нормальной (по продолжительности) жизни в качестве ученика, опять-таки по причинам, связанным с физической структурой тела. Для человеческого сообщества столь же естественно опираться на обучение, как сообществу муравьев использовать наследуемые образцы.

Подобно всем прочим организмам, человек живет в контингенциальной Вселенной, но его преимущество перед остальной природой заключается в том, что он физиологически и, следовательно, интеллектуально лучше умеет приспосабливаться к радикальным изменениям окружающей среды. Человеческий род силен лишь постольку, поскольку он использует преимущества врожденных и адаптируемых познавательных способностей, обусловленных его физиологической структурой.

Уже отмечалось, что эффективное поведение подразумевает получение информации посредством какого-либо механизма обратной связи, извещающего о достижении цели или неудаче. Простейшие системы обратной связи регистрируют только главные успехи или неудачи в выполнении задачи – например, удалось ли нам схватить предмет, который мы старались поднять, или достиг ли авангард армии назначенного места в назначенное время. Впрочем, существует множество других форм обратной связи, обладающих более сложной природой.

Нам часто необходимо знать, оказалась ли успешной вся линия поведения, так сказать, стратегия действий. Животное, которое мы учим находить в лабиринте пищу или избегать электрических разрядов, должно уметь фиксировать то обстоятельство, насколько успешным в целом оказался общий план прохождения лабиринта, и должно уметь изменять этот план, чтобы эффективно преодолевать лабиринт. Такая форма обучения почти несомненно является обратной связью, но это обратная связь высшего порядка – взаимодействие линий поведения, а не элементарных действий. Она отличается от более простых обратных связей своим «логическим типом», как выразился бы Бертран Рассел[30 - По Расселу, логический тип есть диапазон значений пропозициональной (высказывательной) функции; в определении типа Рассел отталкивался от суждения, что тип (или класс) на одном логическом уровне не может быть элементом самого себя на более низком логическом уровне (то есть группа людей, например, на уровне отдельных членов этой группы уже не может считаться ее членом). Сам Рассел позднее, в 1967 г., назвал эту теорию «безмозглой».].

Аналогичный пример поведения можно обнаружить и в машинах. Недавнее нововведение в технологиях телефонной связи позволяет провести интересную механическую аналогию со способностью человека приспосабливаться к окружающим условиям. Во всей телефонии автоматическое переключение уже почти восторжествовало над ручным, и может показаться, что нынешние формы автоматического переключения представляют собой почти совершенный процесс. Тем не менее чуть более пристальный взгляд обнаруживает, что современный процесс является чрезвычайно расточительным для оборудования. Число людей, с которыми я фактически хочу разговаривать по телефону, невелико; оно остается в значительной степени тем же самым ограниченным числом – день за днем и неделя за неделей. Я пользуюсь телефонным оборудованием преимущественно для контактов с членами этой группы. Современная техника переключения вызовов как таковая предусматривает, что процесс вызова абонентов, которым мы звоним четыре или пять раз в день, никак не отличается от процесса вызова тех абонентов, которым мы, возможно, не позвоним никогда. С точки зрения равномерности загрузки телефонной сети мы используем оборудование слишком мало при частых вызовах – и слишком много при редких вызовах. Эта ситуация напоминает мне стихотворение Оливера Уэндела Холмса об «одноконной коляске»[31 - «Шедевр дьякона, или Одноконная коляска. Логичная история» (1858).]. Как вы помните, этот ветхий экипаж после столетней службы доказал, что его когда-то сконструировали весьма тщательно: ни колеса, ни верх, ни оси, ни сиденья ничем не продемонстрировали следов неэкономичного излишка степени износа. По сути, эта «одноконная коляска» олицетворяла вершину машиностроения, а не просто юмористическую фантазию. Просуществуй обода колес чуть дольше, чем спицы, а облучок – чуть дольше, чем оси, эти детали конструкции могли бы опровергнуть ряд экономических постулатов относительно износа. Эти детали можно было бы снять, не причиняя ущерба продолжительности срока службы коляски в целом, либо «подогнать» под них остальные, чтобы продлить срок службы экипажа. Не будет преувеличением сказать, что любой предмет иной природы, чем «одноконная коляска», сконструирован расточительно.

Это означает, что с точки зрения наибольшей экономии в обслуживании нежелательно, чтобы процессы моего соединения с мистером А, которому я звоню трижды в день, и мистером Б, который остается для меня всего-навсего записью в телефонной книжке, являлись бы фактами одного порядка. Если бы мне выделили способ несколько более прямого контакта с мистером А, тогда время, потраченное на ожидание звонка мистеру Б (вдвое дольше, чем А), удалось бы компенсировать сполна. Следовательно, если возможно без чрезмерных затрат сконструировать аппарат, который записывал бы мои предыдущие звонки и сообщал мне о степени загрузки линии в зависимости от частоты предыдущего использования телефона, я получил бы лучшее обслуживание – или менее дорогостоящее (или то и другое). Голландская компания «Филлипс лэмп» сумела это сделать. Качество ее услуг повысилось за счет обратной связи по так называемому высшему логическому типу Рассела. Такая система обладает бо?льшим разнообразием, более адаптивна и работает более эффективно, чем обычное оборудование, с энтропийной склонностью более вероятного преодолевать менее вероятное.