Зови меня Дженни

ПРЕДИСЛОВИЕ

от Тома Нортона

Честно, я не думал, что когда-нибудь допишу эту историю.

«Зови меня Дженни» я начал ещё тогда, когда сам чувствовал, что лежу на дне. Я много раз её переписывал – иногда полностью, иногда по кускам. Были моменты, когда я просто закрывал ноут и исчезал из интернета, потому что не знал, что мне вообще делать дальше. Что писать. Как снова чувствовать что-то к своим текстам.

Мне казалось, что я разучился стоять. Как будто энергия, которая раньше толкала меня писать, просто… ушла.

Но потом, как это обычно и бывает, всё снова начало потихоньку собираться. Даже если не идеально, даже если по миллиметру. И вот сейчас, спустя какое-то время тишины, я хочу показать вам то, что у меня получилось.

Это моя попытка подняться самому – через историю Дженни, через её страхи, злость, попытки снова довериться себе.

Я правда постарался сделать эту историю честнее и сильнее, чем всё, что писал раньше.

И если она сможет зацепить вас хотя бы немного – значит, всё было не зря.

Спасибо, что вы здесь.

Спасибо, что дождались.

Глава 1. Пятьдесят на пятьдесят

Handlebars – JENNIE & Dua Lipa

Сто двадцать семь шагов. Знаю наизусть, как проклятую мантру. От крыльца дома-скорлупы до сияющей витрины «Pharmacy plus». Каждый шаг – это проверка на прочность. Не физическую. Там всё сломано уже давно. Проверка на то, смогу ли я сегодня не закричать от этого тихого, гудящего безумия внутри колена. Оно ноет. Оно помнит.

Город вокруг спит сном сытой посредственности. Газоны зеленые, машины припаркованы ровно. Тишина. Такая густая, что в ушах звенит. Иногда мне кажется, я задохнусь в этой тишине. В Нью-Йорке, думаю, хотя бы кричат. Хотя бы оглушают тебя шумом, чтобы не слышать собственных мыслей.

Я тяну капюшон ниже. Но пряди выбиваются. Алые. Как свежая кровь на снегу.

Я крашу их с семи лет. С тех пор, как старуха из приюта сказала, что с такими волосами я буду вечно привлекать ненужное внимание. «Будь скромнее, Дженни», – говорила она, пытаясь заплесть мои тускло-медные косы. Я сбежала в магазин красоты на первом же самостоятельном заработке – от мытья полов в студии. Купила самую дешевую, самую ядовитую краску. «Венецианский рубин». Вылила себе на голову в общественном туалете и смотрела, как вода в раковине становится красной. Это был мой первый осознанный поступок. Мой бунт. Моя визитная карточка. Смотрите на меня. Я здесь. Я не такая.

Дверь аптеки отворяется с механическим вздохом. Внутри пахнет тоской и антисептиком. Яркий свет режет глаза. Я иду к стойке, избегая зеркал в оправах для очков. Не сегодня. Сегодня я не вынесу встречи с этим призраком – с черными глазами-пустошами на фоне алой гривы.

Фармацевт, парень с усталым взглядом поверх очков, смотрит на меня без интереса.

– Чем могу помочь?

– Роуэн, – говорю я, и мой голос звучит хрипло, будто я не пользовалась им неделю. – Повтор. Кеторолак. (Кеторолак – это сильное обезболивающее средство из группы нестероидных противовоспалительных препаратов (НПВП). Его используют для кратковременного снятия сильной боли – например, после травм, операций или при острой зубной боли.)

Он щелкает по клавиатуре. Я смотрю на его пальцы. Длинные, гибкие. Танцовщичьи. Глупая мысль. Он, наверное, играет в видеоигры по ночам. Но я вижу в них потенциал. Вижу, как они могли бы лежать на моем ребре, уверенно, без дрожи, направляя вращение. Я отворачиваюсь.

Пока он роется на полке, я упираюсь взглядом в плакат с витаминами. «Энергия для жизни!». Фальшивка.

У меня была своя энергия. Она приходила не из таблеток. Она рождалась тут – в диафрагме, сжатой перед прыжком. В тишине за кулисами, когда ты слышишь, как бьется твое сердце в унисон с сердцем партнера. С его сердцем. Леон. Его дыхание у меня за спиной было надежнее, чем земля под ногами.

Мы мечтали о турне. О том, чтобы стать невидимыми винтиками в гигантской, совершенной машине шоу. Чтобы наш танец был частью атмосферы, дыханием самого артиста. Я видела нас на сцене с кем-то вроде Weeknd – в полутьме, под пульсирующий синтезатор, наши тела – продолжение его голоса, черные тени, разрывающие пространство. Или с Бейонсе – в золоте и мощи, где каждый жест должен быть безупречным ударом молнии. Дарить чувство. Быть проводником. Чтобы девчонка на последнем ряду, зажатая своей обычной жизнью, посмотрела на нас и на секунду почувствовала себя богиней. Чтобы у парня с разбитым сердцем что-то сжалось внутри от нашей дуэтной боли.

– Шестнадцать долларов три цента, – говорит фармацевт, протягивая пакетик.

Я сухо киваю, тычусь в терминал картой. Пакетик легкий, как пустая балетная пачка.

На улице я не выдерживаю. Разрываю пакет. Высыпаю одну таблетку на ладонь. Она холодная и безликая. Химическое «всё будет хорошо». Ложь.

Я сжимаю кулак. Ноготь впивается в кожу. Нет. Боль – это единственное, что осталось от той Дженни. Та, что летала, не знала страха. Эта, что хромает, знает его слишком хорошо. И если я заглушу даже эту боль – я стану пустым местом. Призраком без привидения.

Я бросаю таблетку в решетку ливневки. Она исчезает с тихим «бульк».

А потом я поворачиваю направо. К старому спортивному комплексу колледжа. У меня есть ключ. Украденный, когда-то, в лучшие времена. Сейчас он лежит в кармане, как пропуск в чистилище.

Мне нужно к зеркалам. Мне нужно к пустому залу. Мне нужно врубить на полную в наушниках тот трек, под который мы репетировали нашу роковую связку. И заставить свое тело, это жалкое, предательское тело, вспомнить хоть тень того, на что оно было способно.

Может быть, если я буду делать это каждую ночь, я наконец-то смогу это забыть.

Или сойду с ума.

Пока ставки пятьдесят на пятьдесят.

Глава 2. Танец с главным предателем

start a war – JENNIE

Спортивный комплекс пахнет старым потом, пылью и отчаянием. Как будто здесь годами хоронили мечты, и они начали разлагаться.

Я щелкаю выключателем. Огни над зеркалами загораются с гудением, одно за другим, выхватывая из тьмы бесконечные отражения пустоты. И меня. Одну-единственную, в центре пустынного паркета. В глазах у всех моих двойников – тот же немой вопрос: «Зачем?»

Я сбрасываю кроссовки. Носки. Чувствую холод линолеума под босыми ступнями. Это первый шаг – вернуться к истокам. К голой коже. К уязвимости.

Начинаю разогрев. Медленно, механически. Наклоны, круги плечами, растяжка спины. Тело послушно, оно помнит ритуал. Но это мертвая память, мышечная. Я стараюсь не слушать ничего. Не слушать тишину, которая давит на уши. Не слушать скрип старых балок. Я замираю в плие, ладони лежат на бедрах, и пытаюсь услышать только свое дыхание.

Но сквозь него пробивается другое.

Бум.

Тихий, глубокий удар где-то в грудной клетке.

Мое сердце.

Оно не просто бьется. Оно хочет. Оно глупо, наивно, неисправимо. Оно хочет танца. Не этой пантомимы разогрева. Оно хочет вырваться наружу, заставить ребра треснуть, выплеснуться в движение. Этот тупой, живой мотор внутри меня все еще верит, что мы можем летать.

Я закрываю глаза. Отключаю голову. Позволяю этому глупому, стучащему желанию вести меня.

Первое движение рождается от спазма в диафрагме. Я вытягиваю руку вперед, не открывая глаз. Пальцы тянутся к чему-то невидимому. Потом шаг. Небольшой, осторожный. Вес тела переносится на левую ногу, правая вытягивается в невысокую, сломанную линию.

Пульс в колене. Первый.

Тупая, знакомая волна. Предупреждение. Сигнал «стоп».

Тычок предателя в спину.

Я не открываю глаз.

– Иди к черту, – шепчу в тишину зала. Голос мой хриплый, чуждый. – Я все равно продолжу.

И продолжаю. Я отталкиваюсь левой, делаю небольшой поворот. Руки поднимаются над головой, в резком, рубящем движении. Я вытряхиваю из себя гнев. Стыд. Унижение. Каждое движение – это плевок в лицо тому дню. Я думаю о невесомости, что была у меня украдена. И я требую ее обратно.

Движения становятся шире, увереннее. Я позволяю телу вспомнить скорость. Короткий бег через зал, прыжок-шассе. Приземление на обе ноги, мягко, как меня учили.

Пульс в колене. Второй.

Острее. Язвительнее. Как удар током. Боль пронзает сустав и отдает в бедро.

Я спотыкаюсь, но не останавливаюсь.

– Прекрати болеть! – кричу я уже громче, в пустоту. Это заклинание. Приказ. Ярость кипит во мне, подменяя адреналином страх. – Ты – часть меня! Так работай!

Я разгоняюсь снова. Зеркала мелькают, отражая алую вспышку в черной одежде. Я забываю про осторожность. Забываю про боль. Есть только ритм, который стучит в висках, и дикое, животное желание доказать. Себе. Пустым трибунам. Миру.

Я готовлю связку. Ту, самую простую, с которой мы начинали. Разбег, три быстрых шага, прыжок в группировке с поворотом. Детский сад. Для меня когда-то.

Я делаю разбег. Сердце колотится, вырываясь наружу. Воздух свистит в ушах.

Раз, два, три…

Толчок.

И в этот момент, в микросекунду, когда ноги отрываются от земли и все мое существо сосредоточено в животе, готовясь к взлету —

Пульс. Третий. Роковой.

Это щелчок. Знакомый до тошноты, до ледяного ужаса. Тихий, сухой, костный щелчок внутри сустава.

И за ним – резкая, белая, ослепительная молния, что прожигает колено насквозь.

Вопль застревает у меня в горле. Мое тело, лишенное команды, управления, просто обрушивается вниз. Я падаю как мешок с костями. Боком, со всего размаха, на твердый паркет. Удар отдает в плечо, в голову. Я лежу, зажмурившись, впиваясь пальцами в холодный пол. Дышу коротко, прерывисто, сквозь стиснутые зубы. В колене – ад. Чистый, неметафорический ад.

Слезы подступают, жгучие, бессильные. Я плачу от ярости. От полного, абсолютного поражения. Ты не смогла. Даже с собой. Даже в пустом зале. Ты – никто.

Я не знаю, сколько лежу. Пока боль не отступает до терпимого, пылающего угля. Я поднимаюсь на четвереньки, потом, цепляясь за барьер у зеркал, на одну ногу. Правая не слушается, она горячая и чужая. Я надеваю кроссовки, не зашнуровывая. Беру свой рюкзак. Гашу свет. Зал погружается во тьму, и я ухожу, хромая, оставляя там часть своего стыда.

Дорога домой растягивается в вечность. Каждый шаг – пытка. Каждый огонь уличного фонаря – допрос. Я чувствую на себе взгляды из темных окон, воображаемые, но от этого не менее реальные. Смотрите, неудачница. Смотрите, калека.

Общага встречает меня запахом дешевой лапши и старости. Мой этаж. Коридор, освещенный одной мигающей лампочкой. Я подхожу к своей двери, с трудом вытаскиваю ключ.

Дверь соседки приоткрыта. Оттуда льется теплый желтый свет и звуки сериала. И запах – корицы и чего-то домашнего, печеного. Это всегда выбивает меня из колеи. Как можно пахнуть так… уютно?

– Джен?

Из-за двери появляется лицо. Хлоя. Моя соседка. У нее круглые добрые глаза цвета лесного ореха и вечно растрепанные каштановые волосы. Она учится на диетолога и верит, что мир можно исцелить правильным смузи.

– Привет, – бурчу я, упираясь лбом в свою дверь, пытаясь вставить ключ в замочную скважину. Руки дрожат.

– О боже, Дженни, что с тобой? – Ее голос мгновенно наполняется тревогой. Она распахивает дверь шире. На ней пижама с единорогами. – Ты вся бледная. И хромаешь.

– Ничего. Упала, – выдавливаю я, наконец-то открывая дверь.

– Опять в зале была? – Хлоя не отстает. Она подходит ближе, и ее взгляд становится профессионально-оценивающим. – Это же безумие, так скоро после операции! Нужен покой, реабилитация…

– Мне нужен мир, Хлоя, – резко обрываю я ее. Звучит грубее, чем хотелось. Я вижу, как она слегка отстраняется. Но не обижается. Она никогда не обижается. Это сводит с ума.

– Ладно, ладно, – она поднимает руки в жесте капитуляции. – Не буду лезть. Просто… у меня тут осталась пачка замороженного гороха. От ушиба. Или… я могу сделать горячий шоколад? С зефиром. Это не диетично, но черт, иногда нужно.

В ее голосе столько искренней, глупой заботы, что у меня на мгновение перехватывает дыхание. Мир делится на два типа людей: на тех, кто смотрит на мое колено и видит слабость, ошибку, конец карьеры. И на Хлою, которая видит просто ушиб и предлагает горох и шоколад.

Я стою на пороге своей темной комнаты, держась за косяк.

– Горох, – наконец выдавливаю я. – Только горох.

Маленькая, победоносная улыбка трогает ее губы.

– Одну минуту!

Она исчезает у себя, а я, скрипя зубами от боли и чего-то еще, что подкатывает к горлу, вваливаюсь в свою клетку. Падаю на кровать лицом в подушку. Через минуту слышу осторожный стук.

Дверь приоткрыта. Хлоя засовывает руку с синим пакетом замороженного гороха.

– Лови. И… спи хорошо, ладно?

– Ага, – приглушенно говорю я в подушку. – Спасибо.

Дверь тихо закрывается. Я лежу в темноте, прижимая к распухающему колену холодный, колючий пакет. Слезы, наконец, вырываются наружу. Тихие, бесшумные. От боли. От стыда. От этого нелепого пакета с горохом в мире, который отнял у меня все.

Он так и лежит со мной до утра, пока горох не превратится в холодную бесформенную кашу. Как и мои надежды.

Глава 3. Аукцион неудач

Seoul City – JENNIE

Кафе “Midnight Espresso” было единственным местом в кампусе, где можно было спрятаться. В гуле кофемолок, в запахе пережаренных зёрен и сладкой выпечки. Здесь никто никого не знал, все уткнулись в ноутбуки или учебники. Я заняла свой привычный столик в углу, у стены, чтобы можно было прислонить ногу. Колено сегодня было злым, оно ныло глухим, угрожающим гулом, будто предвещая новую бурю. Я заказала двойной эспрессо. Горький, как мои мысли.

И только я потянулась к чашке, как почувствовала. Взгляд. Тяжёлый, неотрывный, сканирующий. Как будто меня рассматривают под микроскопом.

Я медленно подняла глаза.

За столиком напротив, через проход, сидела женщина. Она была диссонансом. В этом царстве потертых худи и растянутых свитеров она выглядела как икона стиля из делового журнала: идеальный тёмный костюм-двойка, под которым угадывалась тонкая водолазка, короткие, безупречные ногти, волосы цвета воронова крыла, собранные в низкий, гладкий пучок. Перед ней стоял макиато, но она не пила. Её ноутбук был закрыт. Всё её внимание было приковано ко мне.

Инстинкт кричал: отвернуться, сделать вид, что не заметила, уйти. Но что-то в её взгляде парализовало. В нём не было жалости. Был холодный, расчетливый анализ.

Она поднялась. Движения были плавными, без единого лишнего усилия. Тело танцовщицы. Или хищницы. Она пересекла зал и остановилась у моего стола, не спрашивая разрешения сесть.

– Дженни Роуэн, – сказала она. Голос был ровным, низковатым, идеально ложившимся на шум фоновой музыки. – Восемнадцать месяцев назад – восходящая звезда. Пятнадцать – разрыв ПКС, операция, уход со сцены. Двенадцать – попытка вернуться к классическому балету, откат. Девять – отчисление из танцевальной академии. Сейчас – специальность «история искусств». Ночные визиты в пустой спортивный зал. Хроническая боль. Отказ от физиотерапии.

Каждое слово было точным, леденящим ударом. Она знала всё. Каждый позорный поворот моего падения.

– Кто вы? – выдавила я. Голос прозвучал хрипло. – Коллекционер неудач?

– Скайлар Харт, – она представилась, наконец, присев на свободный стул. Её поза была собранной, прямой. – Я не коллекционер. Я – инвестор. Ищу активы с высоким риском, но с потенциалом сверхприбыли. Твой актив – твоя история. И твоя боль.

– Вы с ума сошли, – прошипела я, сжимая чашку так, что пальцы побелели.

– Напротив, я предельно рациональна, – она откинулась на спинку стула, сложив руки. – Слушай внимательно. Я набираю труппу для проекта «PHOENIX». Это – демо-лаборатория высшего уровня. Мы берём танцоров со сложной историей. С травмами. С провалами. С тем, что в обычной подтанцовке считается браком. И за три месяца выжигаем из вас всё лишнее, оставляя только сырую, ядрёную эмоцию, превращённую в движение.

Она сделала паузу, давая мне вдохнуть.

– В конце проекта – закрытый показ. На нём будут люди, которые решают судьбы карьер. Хореографы туров, музыкальные продюсеры, скауты крупнейших лейблов. Они ищут не просто технику. Они ищут лицо. Историю. Человека, в чьих глазах и в чьём теле зритель увидит драму. Им нужны со-авторы. Для мировых арен. Для тех, кто заполняет стадионы. Ariana Grande, The Weeknd, BLACKPINK, Dua Lipa, Bad Bunny, Rosalía…

Она перечисляла имена, и каждое из них было как удар током. Это были не просто звёзды. Это были символы. Вершины, на которые я когда-то зажмурившись смотрела, мечтая хотя бы об одном луче их софитов.

– Зачем… – я сглотнула комок в горле. – Зачем вам я? Я еле хожу.

– Потому что ты не просто травмирована, – её взгляд стал ещё острее. – Ты в ярости. На себя, на мир, на того парня, что тебя уронил. Эта ярость – чистый, неразбавленный драйв. Его нельзя подделать. Его можно только пережить. Я даю тебе шанс направить эту ярость на создание искусства, которое купят за миллионы.

Она достала из внутреннего кармана пиджака небольшой планшет, провела пальцем по экрану и повернула его ко мне. Там была фотография современного, светлого помещения с хромированным оборудованием. Кадры реабилитационного зала, больше похожего на космический корабль.

– И забудь про свою хромоту как препятствие. У «PHOENIX» есть собственный реабилитационный центр. Лучшие физиотерапевты, спортивные врачи, специалисты по биомеханике. Твой «актив» в виде разбитого колена мы будем не эксплуатировать, а капитально ремонтировать. Каждый день. Индивидуальная программа. У тебя будет уход, о котором обычные студенты-танцоры могут только мечтать. Мы вернём тебе ногу. А ты отдашь нам ту ярость, что копилась в тебе все эти месяцы.

Мир поплыл перед глазами. Это было слишком. Слишком цинично и слишком соблазнительно одновременно. Мне предлагали сделку с дьяволом. Моя боль, мой провал, моя ярость – в обмен на лучшую в мире реабилитацию и лотерейный билет в большой мир.

– Это… аукцион? – прошептала я. – Кто больше страдал, тот и получает контракт?

– Это естественный отбор, – поправила она холодно. – Я соберу двадцать человек вроде тебя. С разными историями. С разной болью. Три месяца мы будем варить вас в одном котле. Слабые сломаются. Сильные – закалятся. И только горстка лучших получит то, ради чего всё затевалось: билет на самый верх. Остальные уйдут ни с чем. Или с новой, ещё более жёсткой травмой. Риск колоссальный. Награда – абсолютна.

Она положила на стол передо мной чёрный пластиковый пропуск на шнурке. На нём светилась лазерная гравировка: «PHOENIX // TRIAL BY FIRE // ACCESS GRANTED» и адрес в индустриальной зоне.

– Завтра. 20:00. Если придёшь – станешь участником. Получишь доступ к врачам, к залу, к программе. И начнёшь бой не только с другими, но и с самой собой. Если не придёшь… – она встала, глядя на меня сверху вниз. – …значит, твоя ярость недостаточно сильна. И ты предпочитаешь медленно сгнить в своей боли, чем рискнуть всем ради шанса снова взлететь. Жаль. В твоём падении была чудовищная, невероятная сила. Такая сила – редкость. И она стоит денег.

Она развернулась и ушла, не оглянувшись, оставив после себя шлейф дорогих духов и леденящий холод. Я сидела, не в силах пошевелиться, смотря на пропуск. Он лежал рядом с моей пустой чашкой, как обвинение.

Реабилитация. Лучшие врачи. Шанс. Настоящий, осязаемый, пусть и безумный. И цена… цена была в том, чтобы вывернуть свою душу наизнанку на конкурсной основе.

Я взяла пропуск. Пластик был холодным и гладким. Я надела шнурок на шею. Он упал прямо на грудь, и холодок пополз по коже.

Сердце колотилось, смешивая страх, ненависть и дикую, запретную надежду. Она предлагала эволюцию. Через боль. Через конкуренцию. Через ад.

Я допила остывший эспрессо. Горечь была уже другой. Не безысходной, а… заряжающей.

Завтра. 20:00.

Я встала, и колено отозвалось привычной болью. Но теперь в этой боли был новый оттенок. Не просто страдание. Топливо. Топливо для прыжка в самое пекло.

Я вышла из кафе, и чёрный пропуск жёг кожу на шее, как клеймо. Клеймо избранного. Или обречённого. Пока не ясно.

Дорога до общаги слилась в одно пятно. Я шла, держась за пропуск на шее, как будто он был амулетом от злых духов или, наоборот, притягивал их. В голове гудело. Ariana. Врачи. Биомеханика. Три месяца. Ад.

Я толкнула дверь в наш коридор и наткнулась на Хлою. Она, в своих носках с кактусами, вытирала пыль с рамы своей двери, напевая что-то из мюзикла.

– О! Вернулась! – Она обернулась, и её улыбка тут же сменилась выражением экстренной медсестры. – Боже, Джен, ты выглядишь так, будто тебе предложили продать почку. Или… о, нет, колено снова? Я сейчас, у меня есть новый гель, охлаждающе-согревающий, парадокс какой-то, но…

– Хлоя, – перебила я её, чувствуя, как смех, истеричный и неуместный, подкатывает к горлу. – Мне предложили продать душу. Но по очень хорошей цене.

Она замерла с тряпкой в руке.

– …Это метафора? Ты записалась на донорство? Это благородно, но…

– Зайди, – сказала я, открывая свою дверь. – У меня есть новости. Настолько странные, что после них твой гель-парадокс покажется образцом логики.

Через пять минут мы сидели у меня на кровати. Я держала в руках тот чёрный пропуск, а Хлоя – кружку своего знаменитого «успокаивающего» чая, который пахнет лугом и легкой безысходностью. Я выложила всё. Про Скайлар. Про проект «PHOENIX». Про лучших врачей и реабилитацию, от которой у меня глаза на лоб полезли. Про закрытый показ. И про имена, которые звучали как заклинания из другой жизни.

– …и получается, – закончила я, ворочая пропуск в руках, – уже первого июня будет известно, получу ли я контракт. Или меня выкинут как отработанный материал. Три месяца ада. Прямо как в каком-то садистском реалити-шоу. «Последний герой: версия для инвалидов».

Хлоя слушала, разинув рот. Её глаза постепенно увеличивались, пока не стали размером с блюдца.

– Погоди-погоди, – наконец выдохнула она. – Ты говоришь… что тебя, возможно, возьмут танцевать для… BLACKPINK?

В её голосе был такой священный трепет, что мне снова захотелось смеяться.

– Ну, или отправят домой с разбитым коленом и новой психологической травмой. Две стороны одной медали. Аверс – мировая слава. Реверс – полное фиаско.

– Но врачи! – воскликнула Хлоя, как будто только это и услышала. – Лучшие врачи, Джен! Это же… это же фантастика! Ты будешь, наконец, лечиться не горохом из морозилки!

– Да, – кивнула я с мрачной иронией. – Вместо гороха будет какое-нибудь нано-крио-что-то. И все это лишь для того, чтобы я могла эффективнее разбивать себя в дребезги на их репетициях.

– Ты идёшь? – спросила Хлоя, пристально глядя на меня. В её взгляде не было сомнений. Была чистая, неподдельная вера. Как у щенка, который уверен, что ты сейчас бросишь ему мяч.

Я вздохнула, посмотрела на потолок, потом на своё колено.

– Похоже на то. Видишь ли, когда тебе предлагают лучших в мире физиотерапевтов в обмен на право растоптать твое достоинство… это чертовски убедительный аргумент. Как будто говорят: «Вот тебе супер-пупер аптечка. А теперь иди, побейся головой об стену, мы посмотрим, что из этого выйдет». Идеально для моего текущего уровня самооценки.

Хлоя хихикнула, а потом вдруг вскочила.

– Так это же надо отпраздновать! Это же шанс! Настоящий! У тебя будет график, команда, цель! Я… я испеку протеиновое печенье! С тёмным шоколадом! Для энергии!

– Хлоя, меня, возможно, ждёт душевная и физическая мясорубка, – напомнила я ей.

– Именно поэтому тебе понадобится печенье! – парировала она уже из коридора. – Три месяца ада, говоришь? Отлично! Значит, у меня есть три месяца, чтобы разработать для тебя идеальную диету для выживания в условиях экстремального стресса и высоких нагрузок!

Она скрылась у себя на кухне, и вскоре донёсся звук гремящей посуды и её довольное напевание.

Я осталась сидеть, слушая этот абсурдный симфонический оркестр надежды, который зазвучал в нашем затхлом коридоре. На моём лице, совершенно неожиданно для меня самой, появилась слабая, кривая улыбка.

Глава 4. Испытание огнём начинается у заднего входа

Illegal – PinkPantheress

Здание не просто соответствовало – оно кричало. Расположенное в отремонтированном лофте индустриального квартала, оно сверкало на фоне кирпичных громадин как огромный черный монолит из стекла и полированного бетона. Над массивной дверью из матового металла не было вывески, только лаконичная, светящаяся изнутри неоновая надпись: «PHOENIX». Без всяких объяснений. Либо ты в теме, либо проходи мимо. Я чувствовала себя мошенницей, стоя здесь с моим черным пропуском.