1991

Начало 1991 года она распланировала по часам и минутам. Уроки, дополнительные занятия, снова уроки. Дисциплина и отвага делали эту девочку красивой. Система школьного образования СССР предписывала учащимся школ РСФСР «быть достойными гражданами своей социалистической Родины, выполнять заветы Ленина», что означало «учиться, жить и работать по-коммунистически; участвовать в самообслуживании; заниматься физкультурой и спортом, закаляться; готовить себя к защите социалистической Родины; быть нетерпимым к аморальным антиобщественным поступкам; беречь и приумножать народное добро; на занятия приходить в форме и без украшений; овладевать богатствами культуры и искусства». Так было прописано в школьных дневниках.

В новой школе Сережи и Оли был лучший кадровый состав учителей города из бывших директоров школ, а директор из Горрайсполкома, что само по себе являлось признанием места. Биологию преподавала Нелли Фёдоровна, бесстрастным голосом транслируя матричные знания, подкрепляя примерами, которые, казалось бы, не имели отношения к самому предмету, но делали понятным и ясным весь материал. На уроках Нелли Федоровна показывала обучающие фильмы. Габаритный киноаппарат производил магический шум вращающейся пленки на бабинах. Класс замирал в черно-белой, как кадр, оторопи, и фильмы о генетике казались лучшим событием дня. В предмет влюблялись все. Оля ходила на факультатив по биологии. Однажды она взяла с собой Сережку смотреть кровь лягушки в микроскоп. Мальчишка увлекся так, что сломал экземпляр с кровью, крутя и крутя увеличитель, пока тот не уперся в стекло. Обращение к биологии не первое в семье. Двоюродная сестра Оли Иринка, препарировала лягушек не первый год на любимом БХФ (биолого-химическом факультете) университета. Радостью и светом в глазах исполнялся только кот, который сжирал высушенных, набитых ватой и подколотых английскими булавками, лягушек, выплевывая на ходу вату и булавки.

Примеры мудрой, большой, неуклюжей, но необычайно обаятельной Нелли Федоровны, убеждали любого. Разный взгляд на мир был представлен следующим образом. Взрослая дочка Нелли Федоровны говорит: «Смотри, какое платье», а Нелли Федоровна отвечает: «Смотри, какая бабочка!» Как часто мать и дочь являют пример разных сторон монет и платья. Шелковая лицевая и изнаночная холщевая, светлая и темная, они уравновешивают в семье весы противоречий. Гармония природы устанавливается в генетической спирали.

В советских школах строго следили за подобающим внешним видом учащихся. За внешний вид учащихся в школе Оли и Сережи отвечал строгий рыжий учитель физики. Его густые брови в половину лба делали лицо внимательным. Он выхаживал по светлым коридорам широким шагом, бодрой походкой и взглядом орла всматриваясь в юных особ. Серёжки в ушах вызывали громкий глас на весь коридор: «От горшка два вершка и туда же!» Серёжки моментально снимались с ушей, а руки с накрашенными ногтями прятались в карманы фартуков. Лак в то время достать было сложно: выдавали по заводским талонам или привозили из Москвы. Оля красила ногти лаком для дерева, добавляя туда чернила, – получался дизайнерский синий глянец. В 1991 году уже не измеряли длину подола юбки, чтобы от колена было не больше 10 сантиметров, школьную форму постепенно отменяли. Стало проще, свободнее, и физик уволился.

Физики менялись в школе раз в год. Дети их любили, мужчин преподавателей было мало. Программисты (информатики), физруки, трудовики, к сожалению, быстро спивались. Так, Юрий Андреевич, бывало, обопрется на широкий и длинный стол для экспериментов в кабинете физики, очки в квадратной оправе пальцем на переносице поправит и говорит: «Знаете, волшебство – это когда картошку варишь. Пузырьки приклеиваются к ней, поднимаются со дна кастрюли, вот чудо». Дети смеялись, но каждый в будущем хоть раз вспомнил фразу про чудо пузырьков в момент закипания воды.

Кроме общего, Оля получала классическое для воспитанных девиц из заводской семьи образование: хоровое пение, фортепиано, музыкальная литература, сольфеджио. Сережка учиться музыке не стал. У него было дзюдо, для улицы хорошо, да и тренер Яныч стал авторитетом для пацанов.

А вот дисциплина в музыкальной и спортивной школах была схожа. Уроки по 2 часа, летние лагеря, поездки и гастроли, новые города и люди добавляли характеру юных певцов и спортсменов выдержанности и сдержанности. Подавленная чувственность девочки восполнялась на уроках фортепиано, где мудрая Валентина Николаевна заставляла учениц играть с повязанными шарфом глазами. Девочки играли на фортепиано, а Валентина Николаевна на их спинах, пальцами вжимая стаккато и легато глубоко в нерв и память тела.

Экзамены и зачеты проходили в разных вариациях: «Технический зачет», «Классический репертуар», – итого три раза в год. Ученики волновались, Оля в особенности. Она понимала, что особого таланта к инструменту у нее нет, особой тяги к музыке тоже. Хор привлекал ее дисциплиной и бесконечными музыкальными штудиями, позволял отпустить чувства в серебряном голосе. С переходом в старшие классы солирующее звонкое сопрано сменилось сопровождающим партии бархатным альтом.

Как-то в пятом классе перед экзаменом Оля выпила валерьянку и уснула у теплой батареи в низком классе перед выходом к роялю на экзамене. Это был красивый ритуал. Каждый ученик торжественно вставал в центр зала, объявлял произведение, вытирал холодные влажные пальцы хлопчатобумажным платком и садился за рояль. Невероятно, но в маленьком городе был рояль фирмы «Stainway & sons» под наблюдением того же настройщика. Чтобы привыкнуть к его звучанию, учителя с учениками записывались в график репетиций за несколько недель. Рояль придавал значимость и благородство звучания классическим произведениям.

Гаммы в течение 8 лет стоили больших усилий Оле и всей семье Милоевых. Алексей Леонидович не мог спать после ночной смены, Сережка убегал гулять, Кешик не выдерживал арпеджио и громко завывал, закинув мордочку куда-то за пределы низкого потолка дома и высокого горизонта. Оля училась «снимать» плавно руки в Ре мажоре и «не нырять» на первый палец в си миноре. Даже кукла из красивого лирического произведения «Болезнь куклы» П.И.Чайковского в исполнении настройщика пианино выздоравливала, в исполнении Валентины Николаевны болела, а в исполнении Оли умирала. Валентина Николаевна, не выдержав, кричала на уроке: «Стоп! Стоп! Умерла уже! Еще раз!»

Оле хватало критического отношения к себе, чтобы осознать, что она способна благодарно воспринимать, но не воспроизводить музыку. При отборе учеников в класс «фортепиано» учителя знали, что Алина Алексеевна уже купила инструмент, как знали и то, что это самая дорогая вещь в доме, потому записали девочку в группу, оценив ее способности к музыке как средние.

В последний день января после уроков Оля и Таня шли неспешно. Солнце было северное, большое и низкое, отчего казалось, что оно свисает тяжелой каплей молока, которая сейчас лопнет и разбрызжется по всему городу маленькими молекулами.

– Ольк, сегодня день счастья!

– Как это?

– Я целый год собирала счастливые автобусные билетики, еще мама и папа помогали, мне отдавали, сегодня пришло время раскидывать счастье!

– Дарить счастье! А как?

– Вот, смотри, сейчас мы пойдем по ветру, день сегодня морозный, северный, будем подбрасывать вверх билетики, а они сами и улетят.

– Давай!

И девочки от школы в сторону дома стали подкидывать билетики. Те лететь не хотели, вальса не получалось. Таня расстроилась.

– Нет, не так, это будет не так, – искала Таня выход, – сейчас мы поднимаемся ко мне на балкон и с 6 этажа выбрасываем их в открытый полет!

– Может, их сделать легче? Ну, чтобы они кружились?

– Да, – подхватила Таня, – рвем их на кусочки и подбрасываем в ветер! И будет счастливая метель!

Девочки рвали билетики и подкидывали вверх. Кружение получилось, счастье походило на снегопад или манну небесную, которая сыпалась с 6 этажа.

– А представляешь, сейчас счастье кому-нибудь на голову свалится?

– Ага, скажет этот кто-то, вот счастье то привалило!

И был счастливый январь.

Крылатый февраль

Февраль. «Достать чернил и плакать». Анюта боялась сумерек. Глаза не видели, мысли засыпали. Страх сумрака, мрака и смерти сливались для нее в одну опасную тень, с которой она встретилась в возрасте восьми лет. Как только на стрелку часов садился мрачнеющий лиловый горизонт, с 16 часов она не находила себе места. Плакала, ложилась спать, но не засыпала, видела обрывки снов, но не склеивала их. Анюта спасалась бегством от зимнего заката.

В те белые дни Бог взбивал подушки с пухом. Хлопья снега наполняли глаза непроснувшихся зимних людей маленького провинциального города, попадая внутрь тела и сознания. Неметеные дорожки протаптывались заводскими рабочими. Уверенные в своем дне, они шли на рабочую смену, а после смены, уверенные в своем вечере, шли в Рюмочную отметить окончание трудового дня. Это повторялось изо дня в день с точностью до минуты утреннего подъема, грамма вечернего объема жидкости и угла наклона бутылки к краям стеклянной граненной стопки.

Алексей Леонидович снова запил, в доме слышалась брань. Страх перед возвращением отца с работы накалял детское сознание подобно спирали электроплиты. Семья определяла количество выпитого спиртного по манере открывания ворот и походке отца. Утренние и вечерние скандалы становились своеобразным ритмом дня, без которого не игралась мелодия повседневности.

Дети в классе Оли были из типичных рабочих семей. Алкоголизм отцов считали обстоятельством, с которым нужно жить. Каждая семья переживала этот факт биографии по-разному. Одни прятались у друзей и родственников в ожидании, что отец проспится, другие вступали в открытую войну с алкоголизмом. То и другое тяжело отражалось на психике детей и воюющих сторон. Дети ходили друг к другу в гости и знали, что трезвые отцы делали экспериментальную пиццу с картошкой и какой-то мелкой рыбешкой, готовили салаты, много шутили и читали. Алексей Леонидович, к примеру, был записан в городскую библиотеку и раз в неделю брал книги про советскую деревню. С отцом Наташи Волковой вся семья смотрела фильмы Тарковского по телевизору, и Виктор Валерьевич комментировал и объяснял символику и ассоциации фильмов. Оля боялась актеров «Сталкера». Они казались бывшими или настоящими алкоголиками, непредсказуемыми в отношении к другим. «Солярис» ей показался красивым, особенно сцена прощания сына с отцом и его возвращение в дом. Ее девичья память уложила, что в тот февральский вечер было в квартире Волковых тепло и хотелось, аж сил не было, сладкого чая. Димка, Наташин брат, спросил: «Мам, я вытащу сгущенку, которую ты в диване прячешь?» Наташина мама рассмеялась, она вообще была хохотушка, и все стали пить чай под фильм Андрея Тарковского. Сгущенное молоко нежилось на языке, утверждаясь в юном сознании со вкусом «зоны» Океана Соляриса.