Юридические конструкции и символы в уголовном праве

Остается непреложным, например, тот факт, что презумпция знания уголовного закона, уголовно-правовых предписаний имеет, прежде всего, уголовно-правовое, материальное значение. Согласно ст. 9 УК, «преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния». Это положение отталкивается от того важного для констатации субъективного основания ответственности момента, что лицо знало о наличии запрета и тем не менее пошло на его нарушение. Действующее уголовное законодательство исходит, по сути, из бесспорности знания гражданами уголовно-правовых запретов (неопровержимости презумпции). На самом же деле вполне мыслимы ситуации ошибок в запрете, что непосредственным образом должно сказываться на форме вины и на возможности ответственности в целом. Проект Уголовного кодекса РФ эти ситуации предполагал регламентировать, устанавливая правила уголовно-правовой (материальной) оценки ошибок в запрете, однако без должных, на наш взгляд, оснований законодатель в окончательный текст эти положения не включил.

Материальный характер имеет и презумпция, касающаяся возрастных границ субъекта преступления: действует предположение, что лица, не достигшие 14-летнего возраста, не имеют того уровня духовной зрелости, который необходим для осознания социальной значимости своего поведения и возможности предвидения вредного результата. И напротив, все лица, достигшие 16 лет, полагаются имеющими минимальный уровень духовной зрелости. Прежнее уголовное законодательство (УК РСФСР 1960 г.) считало применительно к обеим ситуациям презумпцию неопровержимой, ибо не предусматривало каких-либо изъятий (не считая состояния невменяемости – ст. 11 УК). Первую брешь в этом попытался пробить Пленум Верховного Суда СССР, указав в постановлении от 3 декабря 1976 г. № 16, что с учетом умственной отсталости несовершеннолетнего – субъекта преступления – суд «может ограничиться в отношении его применением принудительных мер воспитательного характера»[138 - Сборник постановлений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР (Российской Федерации) по уголовным делам. М., 1995. С. 149.].

Совершенно ясно, что это разъяснение было направлено на ограничение, а не на устранение ответственности. Иным выглядит решение этого вопроса в УК РФ: в ч. 3 ст. 20 указано, что и в случае достижения возраста, предусмотренного ч. 1 или 2 ст. 20 УК, субъект «не подлежит уголовной ответственности», если вследствие отставания в психическом развитии, не связанном с психическим расстройством, во время совершения общественно опасного деяния он не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими. Таким образом, применительно к данной ситуации презумпция становится опровержимой – при сохранении неопровержимости ее вместе с тем применительно к лицам, не достигшим 14-летнего возраста.

Если презумпция зиждется на приравнивании «вероятного (или, по меньшей мере, возможного) к истинному», то фикция «идет по линии сознательного отождествления истинного с неистинным»[139 - НашицА. Указ. соч. С. 222.]. Общее же в них заключается в том, что эти средства используются законодателем для обеспечения формальной определенности права, большей стабильности общественных отношений.

Фикция как средство законодательной техники не столь уж редко применяется в законоположениях. Так, согласно ст. 86 УК РФ лица, фактически судимые, при оговоренных в ч. 2, 3 и 5 условиях признаются не имеющими судимости, т. е. судимость как бы исчезает, хотя фактически она и имеет место. «Погашение или снятие судимости, – обоснованно подчеркивается в одном из Комментариев УК, – означает, что имевшийся в прошлом факт осуждения лица за совершенное им преступление утратил юридическое значение и не может более влечь неблагоприятные последствия, установленные нормами права для лиц, имеющих судимость. Однако этот факт, как и всякий другой, не поддается ни погашению, ни снятию»[140 - Уголовный кодекс Российской Федерации: Научно-практический комментарий. С. 175.]. Ту же функцию, по сути, выполняло это средство и относительно признака неоднократности (бывшая ст. 16 УК РФ)[141 - Неоднократность исключена из Уголовного кодекса Федеральным законом 2003 г. (см.: Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848).]: последняя в уголовно-правовом смысле отсутствовала, если: а) в отношении первого преступления истек срок давности; б) снята или погашена судимость; в) законом устранена наказуемость деяния, которое лицо совершило в прошлом; г) за совершенное ранее преступление лицо было освобождено от уголовной ответственности или от наказания по нереабилитирующим основаниям[142 - См.: ст. 16 УК РФ; Сборник постановлений Пленумов… С. 184.].

Невнимание к законодательному средству – фикциям в уголовном праве – не позволяет осмыслить многие возникающие вопросы теоретического и практического плана: каковы предназначение данного средства в этой отрасли законодательства и пределы его использования; насколько удачна сфера приложения его в настоящее время; до конца ли последовательно избранное законодателем решение? Так, в ст. 57 УК РСФСР умалчивалось, что же дает судимому в прошлом лицу погашение и снятие судимости; ч. 6 ст. 86 УК РФ на этот вопрос содержит относительно четкий ответ: «Погашение или снятие судимости аннулирует все правовые последствия, связанные с судимостью».

Что же касается приемов законодательной техники, то они «суть способы построения нормативных предписаний, в том числе соединенные с использованием определенного средства (приемы примечания, дефиниции, непосредственно-определенный и ссылочный приемы). Как прием следует квалифицировать и применение технического средства (например, способы использования языковых единиц)»[143 - Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. С. 11. – Следует, однако, уточнить, что, помимо ссылочного, законодателем используется и отсылочный прием (отсылает не к иной статье уголовного закона, а к другому нормативному правовому акту), а в своей совокупности они могут быть названы опосредованно-определенным приемом в противовес непосредственно-определенному.].

Заслуживает дополнительного осмысления высказанное в уголовно-правовой литературе положение о том, что первичные компоненты законодательной техники – средства, приемы (а также правила, регулирующие использование средств и приемов) – при их сочетании могут образовывать и более крупные единицы – методики как вторичные компоненты: методики построения санкции, языкового выражения нормативных предписаний, структуризации нормативного акта[144 - См.: Там же.].

Глава 2

Юридические конструкции: понятие, виды, применение в уголовном праве

§ 1. Понятие, виды и значение юридических конструкций

Конструкция (от лат. constructio) – строение, устройство чего-либо. Современный энциклопедический словарь также трактует это слово как устройство, механизм, строение, составные части которого находятся в статическом и (или) динамическом взаимодействии[145 - См.: Советский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 629.]. Поэтому в теории под конструкцией обоснованно понимают характер, тип связей между составными частями, разновидность «набора» или сочетания последних. Если согласиться с выделением внутренней и внешней законодательной (а равно юридической техники в целом)[146 - См. об этом, например: Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Автореф. дис. …канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2003. С. 12-13.], то юридические конструкции относятся к внутренней ее стороне, т. е. применяются при компоновке содержания и определении структуры права в ряду таких средств, как презумпции, фикции, символы, аксиомы и т. д. Не случайно В. Н. Кудрявцев характеризует конструкции в праве как характер, тип связей между составными частями, разновидность «набора» или сочетания последних[147 - Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 1999. С. 73.].

Наряду с позицией, игнорирующей бытие и роль в праве юридических конструкций[148 - См.: Бабаев В. К., Баранов В. М., Толстик В. А. Теория права и государства в схемах и определениях. М., 1998. С. 82-89.], существует мнение, что последние весьма значимы и находятся где-то на стыке правотворчества и правоприменения, «между техническими приемами разработки и систематизации правовых норм и техническими приемами, способствующими толкованию и применению этих норм»[149 - НашицА. Правотворчество. Теория и законодательная техника. М., 1974. С. 216.]. Думается, однако, что в действительности юридические конструкции: 1) это не приемы, а средства законодательной техники; 2) представляют собой схемы, модели, типовые образцы (или, по выражению В. М. Горшенева, трафарет[150 - См.: Горшенев В. М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Сов. государство и право. 1978. № 3.]), используемые законотворцем для формулирования правовых норм, построения права, его систематизации, с их помощью возводится «скелет» права[151 - Алексеев С. С. Проблемы теории права: В 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 144 и сл.]. Конструкции в уголовном праве используются для придания соответствующей формы как отдельным нормативным предписаниям, так и правовым институтам.

Термины «юридическая техника», «юридическая конструкция» далеко не новы. Еще Рудольф фон Иеринг, сопоставляя толкование с более глубокими формами познания правовых явлений, называл первое из них низшей юриспруденцией, противопоставляя ей как высшую – анализ, конструкцию и систематизацию. Но характеризовал он эту «высшую юриспруденцию» в качестве общих приемов изучения права, научных исследований. Согласно его концепции, наука обобщает знание, стремясь прийти к выводам, применимым к целым группам сходных явлений и заменяющим поэтому знание всех частных явлений, относящихся к исследуемой группе. Но для этого на первом этапе необходимо наблюдаемый материал подвергнуть известной обработке, анализу, отыскать общие элементы, из различных комбинаций которых составляется все разнообразие наших представлений. На втором этапе с помощью выявленных общих элементов строятся для целей науки различные комбинации, конструкции. Наконец, на третьем этапе полученные путем конструкции научные понятия систематизируются, подвергаются классификации, соединению их в группы, руководствуясь их сходством и различием[152 - См.: Иеринг Р. Юридическая техника / Пер. с нем. СПб., 1906.].

Таким образом, в представлении ученого конструкции выполняют лишь гносеологическую, познавательную функцию, не имея отношения к процессу право(законо)творчества, к нормативной функции.

Проф. С. А. Муромцев связывал юридические конструкции с особенностями юридического воззрения, имеющего «лишь условное практическое значение»[153 - Муромцев С. А. Определение и основное разделение права. М., 1879. С. 931.]. Под критическим углом зрения теория Р. Иеринга (а равно взгляд С. А. Муромцева) была рассмотрена и получила дальнейшее развитие в «Лекциях по общей теории права» крупного русского ученого Н. М. Коркунова[154 - См.: Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб., 2003.]. Ученый полагал, что анализ и конструкция, о которых говорит Иеринг, – это не приемы юридической техники и не исключительные особенности юридической науки, а частное применение общих научных приемов обобщения (с. 423), «общий логический прием», «общий прием научного обобщения» (с. 425), а правовая конструкция есть «приноровленное для целей юридического исследования идеальное построение» (с. 427). Нетрудно заметить, что и в представлении этого ученого конструкция в юриспруденции – способ научного познания, а не построения права.

Серьезные изменения во взглядах на юридические конструкции произошли в результате научных изысканий проф. А. Ф. Черданцева[155 - См.: Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993. Те же идеи им проводились в статье: Черданцев А. Ф. Юридические конструкции, их роль в науке и практике // Правоведение. 1972. № 3.]. Во-первых, он доказал, что юридические конструкции обладают свойствами юридических моделей, а следовательно, имеют дело с явлениями со сложным строением. «Разновидностью моделей в правоведении, – писал он, – являются юридические конструкции…» (с. 131). И далее, применительно к правоотношениям, он отмечает: «Правовые конструкции как модели возможны именно потому, что исследуемые правоотношения и их элементы могут… рассматриваться как явления сложные, структурные, имеющие определенное системно-структурное отношение и состоящие из элементов» (с. 133). Во-вторых, автор сделал серьезную подвижку в определении функций моделей, конструкций. С одной стороны, в его работах также превалировал взгляд на них как на мысленные, воображаемые явления, как на средство, метод познания. «Модель в собственном (специальном) смысле слова выступает как вспомогательное средство познания, промежуточный этап построения образа теории объекта», – писал он (с. 123). В этом плане он подкорректировал мнение В. А. Штоффа, который придерживался следующего определения: «Под моделью понимается такая мысленно представляемая или материально реализованная система, которая, отображая или воспроизводя объект исследования, способна замещать его так, что ее изучение дает нам новую информацию об этом объекте»[156 - Штофф В. А. Моделирование и философия. М., 1966. С. 19.]. Разделяя в принципе эту дефиницию, А. Ф. Черданцев замечал, что модель может и не влечь получение новой информации, выполняя, например, описательную, демонстративную функцию (с. 124), на что обращают внимание и философы[157 - См.: Глинский Б. А., Гоязнов Б. С. и др. Моделирование как метод научного познания. М., 1970. С. 137-138.]. По поводу конструкций он утверждал: «Разновидностью моделей в правоведении являются юридические конструкции – гносеологическая категория, инструмент, средство познания правовых явлений. Юридическая конструкция – это модель урегулированных правом общественных отношений или отдельных элементов, служащая методом познания права и общественных отношений, урегулированных им» (с. 131); термины «юридическая конструкция» и «идеальная модель» – фактически идентичны (с. 138). Таким образом, автор тяготел к сложившейся до него трактовке конструкции в праве как гносеологической категории.

Между тем он полагал, что «применительно к юридической науке можно выделить три разновидности моделей в зависимости от того, какого рода информация положена в основу моделей: идеологическая, нормативная и реальная» (с. 128). Поскольку юридическая конструкция суть разновидность моделей, можно вести речь о тех же ее видах. В частности, «важная роль моделям, в особенности юридическим конструкциям, – заявляет А. Ф. Черданцев, – принадлежит в процессе нормотворчества. В этом процессе юридические конструкции выступают в качестве средств построения нормативного материала, т. е. средства юридической техники» (с. 149).

И далее: «Юридические конструкции, которые находят определенное закрепление и выражение в нормах права, можно бы назвать нормативными юридическими конструкциями, в отличие от теоретических юридических конструкций, используемых правовой наукой в качестве метода познания права» (с. 150).

Говоря о связи теоретической и нормативной функций юридической конструкции, автор приходит к справедливому выводу о том, что «нормативная юридическая конструкция может находить свое выражение в конструкциях юридической науки, и наоборот, конструкции юридической науки могут превратиться в нормативные конструкции» (с. 150). В итоге, по его мнению, можно говорить о единой юридической конструкции, используемой в различных целях, осуществляющей различные функции: гносеологическую или нормативную (там же).

Таким образом, заслуга А. Ф. Черданцева видится в том, что им осуществлен «перенос идеи существования общей структуры однородных правовых явлений в законодательно-техническую плоскость»[158 - Иванчин А. В. Указ. соч. С. 15.], хотя необходимо признать, что познавательная функция конструкций все же в его представлении превалировала. Следует согласиться с тем, что основной, генеральной функцией юридических, в том числе уголовно-правовых, конструкций, «в которой раскрывается их роль и предназначение, должна считаться правотворческая». Сказанное ни в коей мере не умаляет роль науки в познании, толковании и совершенствовании юридических конструкций. У идеологических моделей (и у правовых конструкций как вида моделей) роль программирующая и прогностическая[159 - Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 154.].

Сторонник концепции А. Ф. Черданцева – В. Б. Исаков также полагает, что юридические конструкции – это образования материально-идеального характера, а в некоторых случаях они представляют собой юридико-фактические образования. Таким образом, речь идет об образовании «научно-практического назначения»[160 - См.: Исаков В. Б. Фактический состав в механизме правового регулирования. Саратов, 1980. С. 29-30.] (с. 29-30).

А. Ф. Черданцев выделил следующие черты юридических конструкций: они представляют собой идеальную модель, служат формой отражения действительности; в этом качестве являются упрощенным, огрубленным образом отражаемого объекта; имеют сходство с последним лишь на уровне существенных признаков, т. е. аналогичны отражаемому объекту, но не тождественны ему[161 - См.: Черданцев А. Ф. Юридические конструкции, их роль в науке и практике. С. 12-13.].

Думается, в юриспруденции будущее за юридическими конструкциями как средством именно юридической техники, как правовой реальностью. К этому склоняются и те ученые, которые посвятили этому феномену в последние десятилетия отдельные работы. Так, Т. А. Доценко определяет юридические конструкции как комплексы правовых средств, которые образуют типизированные модели[162 - См.: Доценко Т. А. Сущность юридических конструкций // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 321.]; А. В. Иванчин – как средство внутренней законодательной техники, представляющее собой структурную модель группы однородных правовых явлений, определенную комбинацию элементов которой законодатель наполняет юридически значимой информацией, регламентируя тем самым соответствующую разновидность данных явлений[163 - Иванчин А. В. Указ. соч. С. 16.]; третьи характеризуют конструкции как средство построения нормативного материала[164 - См.: Марксистско-ленинская теория государства и права. Основные институты и понятия. М., 1974. С. 104.], «архитектурный элемент» нормотворчества[165 - Баранов В. М., Мареев Ю. Л. Юридические конструкции: сценарий компьютерного урока // Проблемы юридической техники. С. 729.].

«Создание конструкций (в праве, как и в других отраслях науки), – справедливо отмечает Р. Лукич, – трудное, ответственное и опасное дело. Трудным оно является потому, что необходимо найти лучший способ понимания и отражения чрезвычайно сложной правовой реальности; ответственным и опасным потому, что последствия недоброкачественных или излишних конструкций могут оказаться весьма тяжелыми»[166 -

Лукич Р. Методология права. М., 1981. С. 278.].

Ф. Бэкон в свое время также писал, что хорошим может считаться только тот закон, который отличается «точностью того, что он предписывает»[167 - Бэкон Ф. О достоинстве и об усовершенствовании наук. Собр. соч. Ч. 1. СПб., 1874. С. 587-588.]. В этом плане юридические конструкции должны быть «пригодной формой для наглядного и точного воспроизведения всех свойств правовых явлений и их взаимного соотношения. Пригодность для этой цели установившегося приема юридической конструкции как конструкции отношений лучше всего доказывается успешным ее применением на практике»[168 - Корку нов Н. М. Указ. соч. С. 427.]. Действительно, нечеткие предписания, допускающие двусмысленность, различную трактовку, непонимание мысли законодателя, порождают противоречивую, а то и явно ошибочную практику их применения. В качестве примера можно привести предложенный Федеральным законом от 21 ноября 2003 г.[169 - Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848.] вариант диспозиции ч. 1 ст. 222 УК РФ, что было вызвано стремлением правотворца исключить из круга предметов незаконного оборота гладкоствольное оружие. Напомним, что УК 1960 г. (ст. 218) устанавливал ответственность за незаконный оборот огнестрельного оружия {кроме гладкоствольного охотничьего), боевых припасов и т. д. Из УК 1996 г. упомянутое в скобках было удалено, но затем законодатель пришел к выводу об ошибочности такого шага. Однако восстановлена диспозиция статьи была не в прежней редакции, а в иной, расширенной. Говорилось: «(за исключением гладкоствольного)», с сохранением указания далее на боеприпасы и т. п. предметы. Подобная редакция статьи породила двоякого рода вопросы: 1) неужели стал ненаказуемым незаконный оборот любого гладкоствольного оружия, в том числе боевого (пушек, минометов, пулеметов и т. д.); 2) как реагировать на незаконные приобретение, хранение и т. д. боеприпасов к огнестрельному гладкоствольному оружию?

Приведем пример из судебной практики. Приговором районного суда г. Ярославля С., совершивший разбойное нападение, был осужден также и за то, что незаконно приобрел, хранил и носил короткоствольный многозарядный пистолет и два патрона к нему. В кассационном порядке приговор изменен: исключен из круга предметов осуществленного С. незаконного оборота оружия пистолет, поскольку по заключению эксперта тот относился к категории гладкоствольного огнестрельного оружия. Что же касается такого предмета, как боеприпасы (2 патрона к пистолету), осуждение С. за незаконное обращение с ними было признано обоснованным[170 - Архив Ярославского областного суда. Дело № 2525/03/60-2004.]. Как видим, нечеткая (добавим, весьма спорная и по существу) редакция ст. 222 УК РФ породила дважды судебные ошибки. Не случайно Федеральным законом от 30 июня 2004 г. диспозиция этой статьи вновь изменена и ныне она выглядит так: «Незаконные приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение огнестрельного оружия, его основных частей и боеприпасов (за исключением гражданского гладкоствольного, его основных частей и боеприпасов к нему), взрывчатых веществ или взрывных устройств…»[171 - Федеральный закон «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации // Российская газета. 2004. 28 июля.] В итоге устранены сомнения по обоим возникавшим вопросам, упомянутым в предыдущем абзаце.

В теории права предпринимались неоднократные попытки сформулировать правила (или, по терминологии Р. Иеринга, законы) юридических конструкций. Р. Иеринг к ним относил условия: 1) совпадения с положительным материалом, 2) непротиворечия, 3) красоты и 4) простоты[172 - См.: Иеринг Р. Указ. соч. С. 82 и далее.]; Н. М. Коркунов – а) полноты, б) последовательности, в) простоты, естественности[173 - Коркунов Н. М. Указ. соч. С. 427-428.]; Т. А. Доценко – 1) полноты, целостности, 2) последовательности, непротиворечивости и 3) простоты, совершенности[174 - Доценко Т. А. Указ. соч. С. 319.]. А. Ф. Черданцев, рассматривая этот вопрос в плоскости значения рассматриваемого феномена, писал: «Юридические конструкции придают нормам права логическую стройность, последовательность, ясность их изложения, предопределяют связь между нормами права, способствуют полному, беспробельному, четкому урегулированию тех или иных общественных отношений или их элементов»[175 - Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 149.]. Безусловно, юридические конструкции как постоянные, относительно устойчивые элементы, не меняющиеся с каждой переменой законодательных определений[176 - См.: Коркунов Н. М. Указ. соч. С. 421.], вместе с тем представляют собой абстракцию, обобщение, соотносясь при их приложении с действительностью, соответствуя «положительному материалу». И в это смысле Р. Иеринг абсолютно прав.

Конструкции в праве призваны вкупе с другими средствами законодательной техники упорядочить нормативный материал, придать институтам и нормам права стройность, простоту, естественность. Должны быть соблюдены также условия: а) полноты – она налицо, когда конструкция покрывает собой всевозможные частные случаи, и б) последовательности. «Правильная конструкция, – считал Н. М. Коркунов, – должна быть последовательна и притом в двояком отношении. Она сама не должна составлять исключения из более общих юридических положений, она должна быть согласована с ними. И, кроме того, она должна быть такова, чтобы решение всех частных вопросов, относящихся к данному отношению, получалось как необходимый логический вывод»[177 - Там же. С. 428.]. Здесь речь идет скорее об идеале, к которому законодателю следует стремиться; в действительности же, как будет показано далее (см. § 2 настоящей главы и поел.), эти условия законодателем неоднократно нарушаются, что и приводит к пробелам, неясностям, неизбежности толкования уголовно-правовых норм.

Юридические конструкции, безусловно, связаны с содержанием. Но если содержание определяет, что нормативно следует отразить, закрепить, то юридические конструкции позволяют ответить на вопрос, как это все отразить, закрепить. На такого рода связь обратил внимание еще Р. Иеринг. В теории права не раз подчеркивалось важное значение юридических конструкций при формулировании правового материала: без них право представляло бы собой «авгиевы конюшни», как характеризовал в свое время английское право Шустер[178 - Цит. по: Шаргородский М. Д. Избранные работы по уголовному праву. СПб., 2003. С. 163.], сумбурный набор нормативных положений, в которых крайне трудно, если вообще возможно, было бы разобраться даже весьма квалифицированному юристу. Юридические конструкции облекают правовой материал в определенную форму, способствуют приданию нормативному акту стройности, четкости и определенности, последовательности изложения, полноте и беспробельности нормативного предписания. Н. С. Таганцев не без оснований критиковал уложения о наказаниях 1845 и 1885 гг. за игнорирование средств и приемов законодательной техники. Он писал, что в этих уложениях правоведов поражало «отсутствие обобщений, способов обработки материала, оказавшейся весьма неудовлетворительной». «В связи с казуистичностью стояло отсутствие и юридической техники: составители, по-видимому, и не додумались до необходимости особых приемов законодательной техники, они упустили из виду даже такое основное требование, чтобы определения закона не заключали в себе ничего излишнего… Крайне неудачной являлась столь излюбленная уложением ссылочная санкция»[179 - Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Т. 1. СПб., 1902. С. 222-224. – О ссылочной санкции речь пойдет в последнем параграфе данной главы.].

Итак, юридическая конструкция как одно из средств правотворческой техники представляет собой абстракцию, разновидность нормативной модели (что отражает сложное строение соответствующих явлений), призванной придавать праву внутреннюю форму, строение. Это «архитектурный элемент» нормотворчества, тип, «образ», помогающий «строить» право, придавать ему логически завершенный характер.

По вопросу о видах юридических конструкций мнения высказаны самые разнообразные, что отнюдь не случайно, ибо деление, согласно науке логики, мыслимо по различным признакам, основаниям[180 - См.: Кириллов В. И., Старченко А. А. Логика. М., 1982. С. 52; Гетманова А. Д. Учебник по логике. 2-е изд. М., 1994. С. 46-47.]. Так, А. Ф. Черданцев полагает, что можно говорить: а) о нормативных юридических конструкциях – они находят определенное закрепление и выражение в нормах права, и б) о теоретических юридических конструкциях – они используются правовой наукой в качестве метода познания права[181 - См.: Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 150.]. Кроме того, встречаются деления их на: 1) универсальные (общие), межотраслевые и отраслевые (примером межотраслевых может служить конструкция правонарушения, а отраслевых – конструкция преступления);

2) статические и динамические; 3) нормативные и теоретические; 4) истинные и ложные, фиктивные и ошибочные[182 - См.: Баранов В. М., Мареев Ю. Л. Указ. соч. С. 734. – Деление, упомянутое в п. 4, нам представляется далеко не бесспорным.].

Следует согласиться с С. С. Алексеевым, что в каждой отрасли права существуют устоявшиеся конструкции: в уголовном праве – типические схемы (модели) составов преступления, в гражданском праве – разнообразные конструкции договоров, конструкция «ответственность без вины» и т. д. Использование данного средства в любой отрасли права позволяет облегчить формулирование юридических норм, придает нормативной регламентации общественных отношений четкость и определенность[183 - Алексеев С. С. Указ. соч. С. 276.]. А. В. Иванчин, различающий законодательные и уголовно-правовые конструкции, выделяет пять видов последних, говоря о конструкции: 1) преступления, 2) деяния, совершенного при обстоятельствах, исключающих его преступность, 3) наказания, 4) освобождения от уголовной ответственности и 5) освобождения от наказания[184 - См.: Иванчин А. В. Указ. соч. С. 19.]. Думается, этот круг конструкций применительно к уголовному праву не является полным. Любопытно, что еще в начале XIX в. появились работы, посвященные юридическим конструкциям, в частности форм виновности[185 - См.: Фельдштейн С. Г. Психологические основы и юридические конструкции форм виновности в уголовном праве. М., 1903.], что также может свидетельствовать о несводимости видов юридических конструкций к упомянутым выше пяти видам.

§ 2. Конструкции основных составов преступлений

В уголовном праве наибольшее внимание, пожалуй, уделяется именно конструкциям составов преступлений. По подсчетам В. Н. Кудрявцева, теоретически мыслимы 576 различных конструкций состава, в зависимости от комбинации категорий признаков[186 - См.: Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 77.]. В действительности же их число значительно меньше ввиду того, что многих комбинаций в законе не встречается.

В соответствии со ст. 8 УК РФ состав преступления входит в основание уголовной ответственности: последним признается совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного Кодексом. Под составом преступления в теории уголовного права принято понимать совокупность объективных и субъективных признаков, характеризующих содеянное в качестве преступного. Или, в иной интерпретации, – совокупность необходимых и достаточных признаков для признания поведения преступным. Свойство достаточности означает, что никаких иных признаков не требуется для констатации в содеянном преступления. Требование необходимости предусматривает, что при отсутствии хотя бы одного из признаков состава нельзя вести речь о наличии в поведении лица преступления.

Какие же признаки признаются необходимыми? Принято выделять четыре группы признаков состава преступления, характеризующие: объект; объективную сторону; субъективную сторону; субъекта преступления. Если говорить о признаках, непременно фигурирующих в каждом составе, то наибольшим их числом представлен субъект преступления: в любом составе указывается, что речь идет о лице: 1) физическом, 2) вменяемом и 3) достигшем минимально установленного законом возраста уголовной ответственности. Субъективная сторона, как это единодушно признается отечественными юристами – теоретиками и практиками, во всех случаях представлена виной в форме умысла или неосторожности (либо одновременно или в альтернативе в обеих этих формах). Сложнее определиться с «представительством» двух других элементов. Один из них – объект: ясно, что им не может быть, скажем, факультативный его вид (поскольку, как следует из самого наименования, он присутствует не всегда), равно как и любой вид объекта, выделяемый «по вертикали» – общий, родовой и т. д. (поскольку он един для всего массива преступлений или, по крайней мере, для больших либо меньших их групп). Объективная сторона во всех составах представлена деянием (действием или бездействием) и, по мнению значительного числа ученых-юристов, также общественно опасными последствиями и причинно-следственной связью. С этим добавлением можно было бы согласиться, будь в законодательстве все составы «материальными». Однако ныне в большинстве своем составы в УК РФ – «формальные»[187 - Ю. Е. Пудовочкин и С. С. Пирвагидов применительно к бланкетным диспозициям утверждают, что конструкция материального состава «является самой распространенной», однако никаких данных, подтверждающих этот вывод, не приводят (см.: Пудовочкин Ю. Е., Пирвагидов С. С. Понятие, принципы и источники уголовного права: сравнительно-правовой анализ законодательства России и стран Содружества Независимых Государств. СПб., 2003. С. 177).], т. е. они не содержат указания на последствия преступления (а следовательно, и на причинную связь). В условиях, когда эти признаки отсутствуют в абсолютном большинстве предусмотренных в законе случаев (порядка 70%), некорректно признавать их безусловно обязательными.

Таким образом, всякий состав преступления состоит как минимум из шести признаков: основной объект; общественно опасное деяние (действие и бездействие); вина (в форме умысла или неосторожности); физическое лицо; вменяемое лицо; лицо, достигшее установленного уголовным законом возраста. Конкретный его вид включает в себя помимо упомянутых и иные, дополнительные, признаки. Поэтому вряд ли можно найти в УК РФ состав, состоящий исключительно лишь из упомянутых шести признаков. Кроме них, законодатель дает указание на дополнительный объект, предмет и потерпевшего (из группы элементов, характеризующих объект преступления); на преступные последствия, причинно-следственную связь, место, время, обстановку, орудия и средства, способ совершения преступления (из блока элементов, характеризующих объективную сторону преступления); на мотив, цель, эмоции (из группы элементов, характеризующих субъективную сторону); на специальный субъект (из блока элементов, относящихся к субъекту преступления). В случае вхождения в состав эти признаки становятся для данного вида состава обязательными.

То, что в юриспруденции именуют признаком состава, есть не что иное, как признак преступления, «возведенный» в ранг признака состава. Говоря иначе, всякий признак состава преступления есть одновременно и признак преступления, однако не всякий признак преступления обретает статус признака состава. В логике словом «признак» обозначаются любые черты, стороны, состояния предмета или явления, которые так или иначе характеризуют этот предмет или явление, помогают распознать их среди прочих предметов или явлений[188 - См., например: Горский Д. П. Логика. М., 1963. С. 30-31.].

Как отмечается в литературе[189 - Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 94-95.], при правильном построении законодательства признаком состава следовало бы считать лишь такой признак преступления, который соответствует совокупности следующих требований: а) он вместе с другими признаками определяет общественную опасность, противоправность, виновность и наказуемость деяния; б) выражает его отличие от других преступлений и правонарушений; в) прямо указан в законе или однозначно вытекает из него при толковании; г) не является производным от других признаков; д) присущ всем преступлениям данного вида. Между тем изложенные требования нуждаются в определенной корректировке, поскольку полностью ориентированы на признаки основного состава преступления и не учитывают, что квалифицирующие признаки – это тоже признаки состава.

В частности, с этой позиции неприемлем и. «г», ибо в уголовном законодательстве немало квалифицирующих признаков, производных от других. Например, «совершение преступления в крупном размере» – «в особо крупном размере» (см. ст. 171, 171

, 172, 285

и др.), существенный вред, существенные нарушения – тяжкие последствия (см. ст. 201, 285, 286 и др.). Кроме того, по нашему мнению, нуждается в выделении еще одно требование: а

) он (признак) способен и сам по себе «дозировать» общественную опасность деяния (например, тайно – открыто; насилие – угроза применения насилия; насилие опасное – насилие, не опасное для жизни или здоровья).

Раскрытие (описание) содержания признака состава преступления большей частью осуществляется не в уголовном законодательстве, а в разъяснениях Пленума Верховного Суда РФ. Следует заметить, что это не лучший путь обеспечения единой законности в осуществлении правосудия. Обращает на себя внимание та особенность, что в настоящее время национальные законодательства многих стран взяли курс на выделение в Уголовном кодексе глав, посвященных толкованию употребляемых в последнем терминов и понятий. Именуются они по-разному: «Поясняющие положения», «Общие положения», «Толкование некоторых терминов и выражений в уголовном законе», «Дополнительное положение. Разъяснение некоторых терминов», «Другие положения», и т. п. К сожалению, подобная идея, заложенная в теоретической модели Уголовного кодекса[190 - См.: Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования. М., 1987.], не воспринята УК РФ 1996 г.

Вместе с тем действующий Кодекс применительно к некоторым главам и группам составов преступлений содержит законодательные определения отдельных признаков, например: понятия крупного и особо крупного размера (ущерба; см. примечания к ст. 158 и 169 УК), понятия должностного лица и представителя власти (см. примечания к ст. 285 и 318 УК), понятия субъекта воинского преступления и преступлений против военной службы (см. ст. 331 УК). Кроме того, хотя и редко, используется практика аутентичного толкования отдельных признаков состава преступления. Все это, несомненно, сказывается благотворным образом на правоприменительной деятельности.

Напомним, что в теории уголовного права выделяются признаки состава: позитивные и негативные, постоянные (признаки точного значения) и переменные, а среди последних – бланкетные и оценочные.

Что касается составов преступлений в целом, то существует несколько их классификаций. В зависимости от оснований деления различают составы: материальные, формальные и усеченные; основные, квалифицированные и привилегированные; простые и сложные (с альтернативными признаками, двумя объектами, двумя действиями, двумя последствиями, двумя формами вины). Некоторые ученые выделяют также общие и специальные, конкретизированные и обобщенные составы[191 - См.: Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. М., 1957. С. 97 и далее.]. В случае, если логическое основание не выдерживается, классификация приобретает искаженный вид типа: материальный, формальный, усеченный, сложный[192 - См.: Доценко Т. А. Указ. соч. С. 322.].