Снег. или соло, мой друг

А сменщик кричит только два раза. Сначала:

– Сорок раз.

Потом:

– Семьдесят один раз.

Многие спрашивают, как это мы можем всё время следить за песочными часами, смотреть на падающий песок и не уставать. Но любой труд состоит из однообразных действий, и даже любимая работа большей частью – рутина, и меньшей – праздники.

И потом мы не смотрим всё время на песочные часы. У нас годами выработан навык чувствовать ритм часов. Он сродни неторопливому журчанию речушки в лесной чаще, с голосами птиц и насекомых, среди которых слышишь кукушку и считаешь. Ещё это похоже на беспокойство, нарастающее и в нужный момент подсказывающее, что пора переворачивать часы, чтобы песчинки, не переставая, падали из одной стеклянной колбы в другую.

Горловина, через которую они ссыпаются – это наше настоящее. В верхней колбе – наше будущее, в нижней – прошлое. И когда переворачиваешь песочные часы, всякий раз познаёшь истину, что прошлое и будущее – это одно и то же, и всё меняется только в них, а настоящее неизменно. И слышишь шорох времени и видишь через стекло вечность.

Покой легко увидеть за городской стеной, где нет ни леса, ни реки, ни голоса кукушки – бесконечный красный песок до самого горизонта, а в Городе, за высокими стенами, царит жизнь. Другими словами – суета и хаос, другими словами – люди, живущие не настоящим. И для того, чтобы беспорядка было меньше, нужны мы, выкрикивающие в усилитель голоса точный отсчёт времени. Пятьдесят раз – это сигнал открывать городские ворота, возле которых ждут торговцы, путешественники, рабочий люд и просто сброд перекатный. Восемьдесят раз – это значит, что наступает время отдыха и всем, находящимся в Городе, следует прекратить работать. Сто двадцать четыре раза – это сигнал, что невыносимая дневная жара закончилась. Сорок раз – это сигнал для тех, кто привык зарабатывать на сомнительных удовольствиях и превращает вечернюю жизнь Города в безумное веселье. А когда Город слышит «семьдесят один раз» – улицы пустеют и огромные ворота закрывают стражники на ночь.

Надо ли говорить вам, как сильно хочется многим ускорить «пятьдесят раз», продлить «восемьдесят раз», прибавить к «сорок раз». Не знаю, почему я отказывался от таких предложений. Разве я боюсь, что люди в белых шляпах раскроют мой обман? Они заняли очередь возле башни Точного Отсчёта и мечтают занять место Временщика, моё место. Сидят на широких ступенях главного входа и точно так же переворачивают свои песочные часы, но их отсчёт времени никто не признаёт.

Я умею отыскивать в людях дурные наклонности. Не один раз я сталкивался с изощрённой корыстью, скрывающейся за маской дружелюбия и даже любви. Ради своих сиюминутных целей люди подсылали ко мне женщин, сами набивались ко мне в друзья, проявляли участие в моей жизни, дарили особенные подарки. Но, на самом деле, расставляли сети. Нас никто не учил уметь разбираться в людях – это приходит с опытом, когда долго смотришь на песок времени, падающий вниз, а потом переворачиваешь часы, и песок снова падает вниз, едва взлетев. Несколько раз я ошибался в людях. Один раз не поверил чувствам женщины, потому что я умею различать только дурные наклонности. А в другой раз не смог простить друга.

Сменщика у камня с песочными часами не было. Уйти он мог только навсегда. Я перевернул часы и стал считать. Так уже было: ждёшь-ждёшь сменщика, а его уже нет. Сообщаешь Начальству, и в следующий раз приходит мальчик из тех, что сидят на ступенях главного входа в белых шляпах, и думаешь: «Поздравляю! Теперь тебе повезло». Но вслух не говоришь – плохая примета. И смотришь на падающий песок, и где-то там находишь сменщика, среди песчинок за стеклом, в другом Городе, куда таким, как я, не пришло время войти – то ли в прошлом, то ли в будущем.

Справедливость

Когда долго ищешь своё место в жизни, всюду сталкиваешься с несправедливостью и думаешь, что мир состоит исключительно из неё. И тогда острее всего реагируешь на отношение окружающих. Начинаешь делить мир на золы и принимаешь всегда ту, которая меньше. Но её тебе мало. Ты веришь в высшую справедливость – вершину мироустройства, а несправедливость – это твоя бесприютность.

Алхимик тщетно ищет рецепт философского камня, а ты ищешь рецепт правильного мироустройства, который действует без оглядки на лица, с завязанными, как у Фемиды, глазами, в любой дыре отечества, и чтобы никто больше не страдал. Пусть сначала средство будет несовершенно, ошибки неизбежны, но их будут своевременно исправлять, как исправляют ошибки в компьютерных программах.

Доходишь до того, что проводишь черту, за которой часть мира считаешь необратимо плохой и достойной уничтожения, а сам ты стоишь на другой стороне, перед экраном монитора, смотришь на цель в перекрестье электронного прицела, на экране мигает надпись ярко-красного цвета «Sodom and Gomorrah!», её сменяет автоматическая команда «Fire!», и ты не вмешиваешься в алгоритм действий запрограммированной на уничтожение техники и с нарастающим чувством благодарности смотришь на яркую белую вспышку и чёрный дым внизу, и чувствуешь, как в финале фильма – боевика, что злодея и злой мир в этой точке настигло возмездие. Сатисфакция!

Что такое справедливость? Один и тот же поступок может быть справедливым, а может и не быть, – всё зависит от текущей повестки дня и верховного суждения. Вчера ты мог лишиться за свой поступок всего, стать похожим на бомжа и, как Иов, стенать, что справедливости нет. А назавтра тебя вытащат из говна за тот же поступок, отмоют в шампанском «Mo?t & Chandon», и ты пойдёшь в рост в мире, мгновенно убеждённом, что ты всё правильно делал в жизни.

Но насколько долго так будут считать?

Чувство справедливости коварно. Думаешь про справедливость, что это женщина с завязанными глазами, а иначе и думать не можешь. Не понимаешь, как плотнее завязать повязку, закрывающую глаза. Но потом, когда силы глаз под повязкой не хватает объяснить бардак вокруг, бежишь к обезьяне, закрывающей рот. Или уши. И долго так блуждаешь, шарахаясь от одной справедливости к другой. И можно так сгинуть без следа, если вовремя не поймёшь, что справедливость – лишь чувство. Так его и называют.

Чем я занимался до тридцати лет? Сначала ставил пломбы на себе, а потом на ключах аварийной защиты космических кораблей. Ниже меня были только уборщицы. И не было более изощрённого унижения, чем слушать торжественную речь Директора Звездостроя сразу после успешного старта космического корабля. Я присутствовал на нескольких стартах (больше не успел) и на каждом директор говорил речь, которая мало, чем отличалась от предыдущей.

– Не думайте, – казалось, искренне говорил он, – что труд уборщиц и пломбировщиков менее значим в строительстве космического корабля, чем работа менеджеров, юристов, экономистов, конструкторов, инженеров, наладчиков, водителей, рабочих. Я вот, как на духу вам заявляю, это не так. Мы делаем общее дело. Мы – единая команда. И от вклада каждого из нас зависит результат – успешный старт космического корабля. В нашем деле нет мелочей. Мельчайшая ошибка может погубить миллиарды у. е., репутацию нашего предприятия. Плохо сделанная пломба похоронит труд сотен людей, наконец. Поэтому я так говорю, что вы все здесь важны. Без исключения. Все мы, в этом смысле, равны. Поэтому давайте поаплодируем друг другу, мы снова это заслужили!

Вроде бы хорошо он говорил, от души, а душу точила мысль, что со мной поступили несправедливо. «Последний станет первым! – с горечью думал я. – Только когда я стану этим первым? С такой-то ничтожной должности!»

Когда образовалась свободная вакансия у закручивальщиков контрольных гаек последней ступени, я перешёл туда и несколько месяцев был счастлив. Случай позволил встать на ступеньку выше. Показалось, что я нашёл смысл в новой должности и в новых обязанностях. В новой ответственности, как сказал, напутствуя меня, начальник участка. Но смысла в этом никакого не было. Я быстро научился премудростям медленного закручивания гаек в очках-микроскопах, и снова мир стал скорее несправедлив, чем справедлив.

Я слышал, что и те, кто занимал самые высокие должности, не считают жизнь справедливой, хотя, спрашивается, им с чего так считать. Я раньше думал, что сильные мира сего и есть справедливость и несправедливость мира, ведь всё в их руках. Они могут сделать жизнь лучше и могут превратить её в невыносимый ад. Кто они есть, как не подражающие творцу всего, который и есть самый сильный. Который сказал Иову, что мир справедлив, и тогда Иов увидел, что мир и вправду справедлив. Но у сильных мира так не выходило.

Комната Ло решила мои проблемы.

Ло придумал поверхность, которая полностью поглощала свет и при этом, как хамелеон, маскировалась под пространство, в котором находилась. Военные поначалу ухватились за его идею, не жалели средств на разработку аппарата-невидимки и первые полёты были отмечены самыми лестными оценками со стороны высшего руководства. На засекреченной базе в пустыне, где проходили испытания, они не могли отличить струившийся горячий воздух от лёгкого искажения пространства, репродуцированного экранами аппарата – невидимки.

Я в тот момент продолжал закручивать контрольные гайки и не рассчитывал, что в ближайшие годы поднимусь, хотя бы на одну ступень выше, но на базе у Ло лётчики-испытатели стали вести себя странно.

Что они делали во время испытаний? Они садились в правильный куб из экранов Ло, летали по Городу и смотрели, как живут люди. Лётчики выполняли задания, но вместе с тем смотрели на жизнь людей, как будто они были невидимыми ангелами. В комнате Ло не было оружия, поэтому лётчики не вмешивались, когда видели уличное насилие или другие преступления. Ло говорит, что экраны куба сначала аккумулируют свет, а потом транслируют происходящее лётчику, то есть искажают реальность. Мы видим окружающий мир подобным образом. Искажённый взглядами тех, к кому любим прислушиваться, и принимаем реальность их глазами. Вот и лётчики считали, что мир справедлив и совершенно не нуждается в переменах, потому что таким он был в комнате Ло. Я спрашивал Ло, как же это возможно, так обманываться? Если видишь, как малолетние преступники отнимают деньги у немощного старика, или как одни, не считая денег, веселятся, а у других на ужин – пакет «Доширака», и никто не хочет делиться, – как при этом мир справедлив? Ло молчал.

Теперь я тоже молчу. После комнаты Ло понимаешь, что можно найти нужные слова, а можно сказать, что справедливость – это чувство, и наши сильные чувства могут быть вызвано и какой-нибудь ерундой, и страшной трагедией, не случайно, в первом случае, просят, чтобы мы себя не накручивали, ничего страшного не случилось, а в другом – стараются успокоить.

После случившихся метаморфоз с лётчиками-испытателями, военные свернули проект. Зачем им лётчики, не видящие врага? Но дали возможность Ло продолжать работать с комнатой. Почему они так сделали? Они хотели сэкономить средства и надеялись, что Ло, продолжая свои эксперименты, найдёт, как они называли, изъян конструкции. Но вместо этого Ло нашёл группу единомышленников, а самое главное – состоятельного инвестора, заинтересовавшегося возможностями комнат. Этот инвестор был двоюродным братом начальника отдела кадров Звездостроя. Однажды я к нему пришёл и выложил всю свою ржавчину, накопившуюся на душе, как психотерапевту, выложил начистоту, что почти каждый день хочу недокрутить контрольную гайку, потому что уверен, что со мной поступают несправедливо, что боюсь этого, но с каждым днём сдержаться всё труднее. И он предложил мне попробовать себя в качестве испытателя у Ло. Сначала я испугался и стал отказываться, но хорошо, что в итоге согласился.

Первое, что видишь, перед тем как войти в комнату Ло, это надпись на двери: «Что не убивает, то делает сильнее». А когда заходишь внутрь, то видишь другую надпись: «Что делает сильнее, то становится слабым» В комнате было много таких надписей на стикерах.

Я стал летать, невидимый, среди людей, как дух. И мне кажется, что я уже не человек, что я не принадлежу этому миру, и мне не нужны справедливость, правда, истина, место в жизни. Ничего не нужно, если я в комнате Ло.

Сила

Не могу быть слабым. Это всё ровно что уступить в чём-то главном. Мужчина должен быть сильным, такова наша культура, слабость – женское оружие. Стоит признать, что кто-то сильнее тебя, показать свою хрупкость и всё, вернуться обратно невозможно. Изменил самому себе.

Серафим, мой напарник, каждую свободную минуту тренируется. Меня раздражают его занятия. Сижу, смотрю в окно и вижу Серафима, занимающегося силовыми упражнениями на брусьях и на турнике, или как он вверх вниз на одних руках по лестнице лазает. Или мы разговариваем с ним о всяком, а он не теряет времени, тренирует руки эспандером. Я его спрашиваю всё время:

– Зачем тебе это? Мы и так неуязвимы.

– Это в Костюме, – отвечает Серафим, – а я хочу без Костюма обладать сверхсилой.

– Без Костюма! – смеюсь над ним я. – Это невозможно!

– Зато шансы возрастают, если что.

– Если что, – иронично повторяю я.

Если что, нам никто не позавидует. Тех, кто в Костюмах, люто ненавидят. В новостях показывали, что происходит, если что. И закрывали мутными шашечками, чтобы не травмировать психику зрителей этим зрелищем.

Никто не помнит первый день своего рождения, мать помнит или врач-акушер, может отец, если присутствовал при родах, но день своего второго рождения я запомнил на всю жизнь. Это и немудрено, если впервые чувствуешь себя по настоящему счастливчиком. А как не почувствовать? Сначала попал в спецотряд, потому что я, как и Серафим, с малых лет совершенствовал своё тело и стал очень сильным и ловким, говорю без хвастовства, такая у меня была цель всю жизнь, а потом меня пригласили на секретную презентацию Костюма.

Презентация была похожа на воскресную проповедь. Воскресные проповеди я запомнил благодаря родителям и ох, как хорошо. Перед нами стоял седой старец, длинноволосый и длиннобородый, я думаю, это была бутафория – для большего эффекта, как и, в пол, белая рубаха, чтобы подготовить нас к восхищению. Старец читал сороковую главу из книги Иова. На слух я запомнил только стих: «Такая ли у тебя мышца, как у Бога?». И стал размышлять про свои мышцы. Старец долго читал, но никто и не думал скучать, наоборот, он как будто управлял нашим вниманием и в нужный момент – хопа! – сдёрнул чёрное покрывало, под которым лежал Костюм, и словно втопил педаль газа в пол и включил нашим эмоциям режим «форсаж», мы повскакивали с мест и стали свистеть, хлопать, и кричать, как на рок-концерте.

Костюм и, правда, был чудом, человека в нём могла уничтожить только естественная смерть – это я вам, как первый испытатель говорю. Что со мной только не делали, когда я был в Костюме: меня сбрасывали в жерло действующего вулкана, топтали слоны, стреляли прямой наводкой из оружия, какое только есть на Земле. Однажды подростки-афроамериканцы целый час били меня металлическими трубами, а я только смеялся, чтобы под конец они в ужасе встали на колени и стали просить прощения. Меня можно было связать и бросить в ледяную воду, в Костюме я всё ровно ничего не чувствовал. Я выполнял самые сложные задания, которые у нас называли «работаем».

В награду за одно особо деликатное и сложное задание мне и Серафиму отдали Костюм в вечное пользование. Как раньше на наградное оружие наносили гравировку, так и у нас на внутренней стороне Костюма была благодарственная надпись. Пусть вас не смущает, что Костюм мне отдали в вечное пользование, это значит, что я могу передать его по наследству. В будущем, когда у меня появятся дети.

С тех пор я постоянно ношу Костюм. Без него я себя уже не представляю, без него я голый и хрупкий и, что ещё ужаснее, слабый. На меня нападает страх, когда отдаю Костюм в плановый ремонт.

На время ремонта всем предоставляют Светлую Комнату. Светлая Комната – это самое безопасное место в мире, безопаснее бронированного лимузина президента. Но я и там не чувствую себя в безопасности, особенно в первые дни. Без Костюма всюду мерещиться опасность, как будто это взаимосвязано, и её выпускают из клетки, а, скорее всего, меня сажают с ней в клетку. Чтобы не истязать себя страхом в Светлой Комнате, я выбрал другой вариант – забытьё. В состояние забытья вводит врач с помощью препаратов, и эти дни получаются просто вычеркнутыми из жизни.

Куратор называет нас героями. Он говорит, что в древности боги наделяли героев сверхчеловеческими возможностями, чтобы они выполняли их волю и следили за порядком на Земле.

– А кто у нас боги? – спросил Серафим.

– Боги – это наше дело, – ответил Куратор, и нам всё сразу стало ясно.

Меня ничего не страшит в Костюме, я уязвим без него, но время слабости можно пережить, зато потом Сила снова со мной. На много месяцев такая Сила, которую невозможно даже представить, если у тебя нет Костюма.