Проблема выбора. Том II

Возле дверей моей спальни стояли аж два гвардейца. Возле них топтался Криббе, но они ни в какую его не пускали и не говорили, на месте я вообще, или куда уйти изволил. У одного из гвардейцев на щеке наливался великолепный бланш. Похоже, воспитательная беседа командира с подчиненными прошла весьма удачно.

– Ну что же, Наумову сегодня повезло, обойдемся без сокрытия трупов, – пробормотал я себе под нос и подошел к Криббе. – Тебя не пускают, Гюнтер, по моему приказу.

Он даже не вздрогнул, заметил мое приближение. Откинув резким движением головы с лица длинные темные пряди, которые почему-то никак не хотел завязывать в хвост, Криббе неспешно повернулся ко мне лицом.

– Давно пора, ваше высочество, отдать подобное приказание.

– Пошли, поищем для меня кабинет, где я и буду принимать отныне посетителей, – и я пошел к одной из незанятых комнат. Криббе, заложив руки за спину, двинулся за мной.

Комната вполне подходила под поставленные задачи. она была просто и функционально обставлена: большой стол, несколько кресел, пара книжных полок и небольшой диванчик – этого вполне хватит, чтобы обустроить здесь кабинет, а потом у меня будет свой дворец, в котором я смогу делать, что хочу.

– Я велю принести сюда письменные принадлежности и канделябры со свечами, – кивнул Криббе, подходя к окну и трогая тяжелую зеленую портьеру.

– Тебе удалось что-то узнать? – я подошел к нему совсем близко и встал рядом.

– Да, ваше высочество. Как оказалось, вашей аудиенции хочет получить некто, называющий себя Георг Гольштейн-Готторпский. Он прибыл сюда в Петербург инкогнито, и именно он привез ошеломляющие новости.

– Рассказав их сразу же по прибытии прусскому послу, – я покачал головой. – Вот что, Гюнтер. Будет лучше, если ты поедешь в Москву к моей тетушке в качестве говорящего письма. Так будет быстрее, чем ждать ответа, в котором, скорее всего, будут требовать объяснений и уточнений. Я же хочу выехать в ближайшее время, чтобы на этот раз проехать по Европе летом, а не зимой. Потому что возвращаться все равно придется поздней осенью или зимой. Ты же все объяснишь и добьешься разрешения на поездку, и разрешение взять с собой гвардейцев. Я же пока приму родственника со всем почтением и выясню все подробности. Да и дела здесь в Петербурге надо закончить, чтобы вернуться уже тогда, когда большая часть порученного будет выполнено, – Криббе кивнул, соглашаясь с моим планом, я же старательно гнал от себя мысль, что могу и вовсе не вернуться.

Глава 4

– Что это? – я смотрел на раскатанный на столе чертеж и пытался понять, что здесь изображено. Точнее, я прекрасно понимал, что здесь изображено, все-таки чтение различных чертежей – это была моя работа. Вот только я никак не мог понять, как то, что я сейчас видел соотносилось с тем, что здесь по идее должно было быть начерчено.

– Кавалерийский корпус, как вы, ваше высочество, изволили выразиться, – Растрелли поджал губы, а я попытался абстрагироваться от происходящего, считая мысленно до десяти. Мне нужно срочно выписать из Индии какого-нибудь гуру йоги, который своими: «Оу-м-м», будет возвращать мне душевное равновесие, которое почти все пытаются так или иначе нарушить.

– Сеньор Растрелли, я просил вас построить кавалерийский корпус, – медленно произнес я, стараясь не сорваться на крик. – То есть: казармы, небольшой административный корпус, конюшни, и несколько вспомогательных зданий, таких как арсенал, склад и кузня, чтобы лошадей подковывать. Я не просил вас строить еще один дворец! Что из того, что я перечислил, здесь изображено? Может быть, конюшня?

– Но я строю дворцы, ваше высочество! – итальянец, много лет проживший в России, почему-то решил, что может повышать голос в моем присутствии. – Я строю великолепные здания, которые в веках останутся, чтобы вызывать восхищение! Я не строю казармы и… конюшни! Я…

– Вы строите то, что вам будет приказано построить! – ну вот, все же сорвался. Но я вообще в последние дни на взводе, еще и этот архитектор решил мне нерв поднять. – И если я приказываю вам строить казарму, то вы будете строить казарму! В противном случае, вы отправитесь в Сибирь, строить бараки для каторжников, я доступно объясняю перспективы, сеньор Растрелли? – произнося последние фразы я уже шипел.

– Да, ваше высочество, все предельно ясно, – он очень быстро снизил децибелы и скатал чертеж, убрав со стола. Ничего, кому-нибудь впарит. Петербург активно строится, может, кто-то захочет нечто подобное.

– Дворцы сейчас строят все, кому не лень, сеньор Растрелли, – я сверлил его взглядом, сложив руки на груди. – Кому лень, те тоже дворцы хотят. А вы попробуйте построить казарму, чтобы она была, прежде всего, функциональной, и радовала бы глаз, не без этого. А коли вы не знаете, как выглядят казармы, то начните изучать вон с казарм Ингерманландского полка. Подполковник Наумов вас проводит, все покажет и объяснит. Только, сеньор Растрелли, у меня есть несколько требований, включающих в себя водоснабжение, и канализационные сливы…

– Что? – он невольно нахмурился и потер лоб. – Я не понимаю, ваше высочество.

– Неважно, – я отмахнулся. – Просто учитывайте в будущих чертежах трубы, очень много труб. Через неделю я вас жду с новыми чертежами, – и я повернулся к Гагарину, показав таким образом Растрелли, что аудиенция закончена. Архитектор очень быстро и сноровисто убрался, я же внимательно смотрел на камергера, пытаясь понять, это он намеренно ввел Растрелли в заблуждение, или тоже не понял, что я хотел в итоге получить от этого строительства.

– Я говорил ему, и Федотов может подтвердить каждое мое слово, что приказано на выбранном месте возводить именно что корпус для размещения полка, – развел руками Гагарин. – Может быть, сеньор Растрелли рассчитывал произвести на вас впечатление, чтобы вы начертанный дворец утвердили вместо корпуса кавалеристского, ваше высочество?

– Я не знаю, о чем думал сеньор Растрелли, и мне это, если честно, не интересно, – я продолжал в упор смотреть на Гагарина. – Вот только, может так случиться, что очень скоро я вынужден буду ненадолго отлучиться. И тогда вся ответственность за строительство ляжет на вас, Сергей Васильевич и на Бецкого. И не дай Бог, вместо заявленной казармы я по возвращению обнаружу на выбранном месте очередной дворец. – В глазах Гагарина промелькнул вызов, вроде бы он спрашивал: «Ну и что ты тогда сделаешь?». И я решил ответить на этот невысказанный вопрос. – Думаю, что Андрею Ивановичу Ушакову будет интересно поработать с делом о возможной растрате казенных средств, выделенных на основание достойной резиденции нынешнего Великого князя, да и будущих Великих князей, вероятно.

Я не хотел никому угрожать, но только времени на уговоры у меня не было, поэтому приходилось действовать максимально жестко, тщательно следя за тем, чтобы палку не перегнуть. Гагарин первым отвел взгляд, что я посчитал за маленькую, но весьма важную победу. Я уже хотел отпустить его, пускай идет делами займется, тем более, что запрошенных инженеров я так и не получил, как дверь приоткрылась и зычный голос произнес.

– Иван Данилович Шумахер, Федор Иванович Миллер и Михаил Васильевич Ломоносов, просят принять их, ваше императорское высочество, – надо же, вот что пиз… тумаки животворящие и нанесенные вовремя делают. Похоже, Игнат Наумов действительно принялся наводить порядок во вверенном ему полку. А вот что здесь делают академики? И почему они притащились именно ко мне?

– Можете идти, Сергей Васильевич, и попросите господ академиков зайти, сделайте милость, – по виду Гагарина было видно, что вот сейчас он бы с большим удовольствием остался. Вот только именно сейчас мне свидетели были не нужны, потому что я просто задницей чую, что они пришли с очень серьезной темой для разговора. – Да, и пусть позовут Штелина, может быть, он, как приближенная к этому кругу персона скажет мне, что происходит.

Гагарин колебался еще секунд десять, пока медленно шел к двери, видимо, лихорадочно придумывая причину, по которой он мог остаться, но, так и не придумав ничего, вышел из комнаты, которую Криббе перед самым отъездом сделал максимально похожей на кабинет.

Как только он вышел, двери снова распахнулись и вошли ученые мужи во главе с Шумахером. Я имел несчастье познакомиться со скандальным немцем, еще до поездки в Москву, но, к счастью, дальше знакомства дело не зашло. Теперь же он почему-то решил, что в отсутствии других представителей власти, которые почитай всем составом ломанулись за Елизаветой в Москву, можно прийти к Великому князю с какой-то проблемой. Это, конечно, было лестно, вот только, не совсем понятно, потому что в Петербург вернулся вместе со мной человек, действительно могущий принять решение, и у вице-канцлера было право некоторые вопросы решать полностью автономно. Но, вместо Бестужева, Шумахер пришел ко мне, и это очень интересный момент на самом деле. В глаза бросилась немного помятая морда лица шедшего за Шумахером господина, которого я не знал, и который, методом исключения, мог являться только Миллером. За Миллером шел Ломоносов. Вид у Михайло Васильевича был, мягко говоря, недовольный, и он с мрачным видом рассматривал кулаки, которые, скорее всего, и являлись причиной некоторой помятости лицо господина Миллера. Очень интересно и опять-таки не понятно, при чем здесь я. Войдя, все трое поклонились, приветствуя меня. Ну что же, скоро выясним, зачем вы сюда пришли.

В кабинет незаметно проскользнул Штелин, глядящий заинтересованно, по всей видимости пребывающий в неведении относительно причин появления здесь непрошенных гостей.

– Здравствуйте, господа, – я не приглашал их садиться, и сам продолжал стоять, разглядывая каждого их них. – Что привело вас ко мне?

– Ваше высочество, я хочу подать жалобу от лица Академии наук, и от лица господина Миллера на господина Ломоносова. Его выходки давно уже стоят у нас как кость в горле, но сегодняшнее происшествие перечеркнуло все предыдущие.

– Я так понимаю, причиной стал личный конфликт господина Ломоносова и господина Миллера, – Шумахер ответил согласием, я же только пожал плечами. – Ну так подавайте жалобу на высочайшее лицо, коим является ее величество Елизавета Петровна, в надлежащем порядке, я-то здесь при чем?

– Нам с господином Миллером хотелось бы, чтобы вы, ваше высочество, были в курсе причин конфликта, – быстро добавил Шумахер. – И смогли дать кое-какие пояснения ее величеству, когда жалоба дойдет до ее пресветлых очей. – Ого, ну, теперь хотя бы понятно, почему Шумахер все еще держится на плаву и имеет достаточно власти, чтобы кошмарить Академию наук. Лизоблюд он реально знатный.

– Так в чем причина конфликта? – довольно равнодушно спросил я, всем своим видом давая понять, что мне это не интересно.

– Он, – Миллер весьма пафосно указал на Ломоносова указательным пальцем. – Порвал мою статью, которую я готовил уже в течение года, и которая должна предшествовать выходу моей книги…

– Это не книга! – Ломоносов просто взревел. Похоже, господа ученые забыли, что я нахожусь с ними в одной комнате. – Это ересь, как она есть! Поклеп и унижение самой истории Российской! Как он вообще посмел прикоснуться к святому, к нашей истории? Как, я вас спрашиваю?

– Так, стоп, – я поднял руку, заставляя Ломоносова замолчать. – Я не понял. Господин Миллер пишет что-то по истории России?

– Он пишет пасквиль на историю России, – мрачно ответил Ломоносов, не глядя на меня, продолжая сверлить взглядом своих оппонентов. – Вы, конечно, извините меня, ваше высочество, но я никак не сумел сдержаться.

– А мне может кто-нибудь объяснить, почему историю России пишет немец? У нас что, своих ученых не хватает, которые, кроме всего прочего, способны понять некоторые нюансы, исходя и того, что имеют с изучаемыми одни корни? – в комнате воцарилась тишина, которая прервалась неуверенным восклицанием Штелина.

– Ну как же, ваше высочество, как же так можно, ведь обучение ведется на латыни и немецком языках…

– Что-о-о? – я почувствовал, как меня начинает потихоньку заполнять ярость. – Вы хотите сказать, – начал я очень тихо, прищурившись, оглядывая всех собравшихся в комнате взглядом, который не предвещал ни одному из них ничего хорошего, – что я из кожи вон лезу, чтобы изучить русский язык, проникнуться русским духом, стать ближе к российскому народу, чтобы как будущий государь, понять все чаянья и надежды его, в то время, как все остальные ученики изучают Российскую историю на латинском языке, написанную немцем? – в конце я уже шипел, и, похоже, излучал такую волну негодования, что Штелин и Шумахер, стоящие рядом попятились. – А почему тогда господин Ломоносов в Мюнхенском университете не преподает немецкую историю на французском языке?

– Но, ваше высочество… – Штелин попытался как-то исправить положение, в которое совершенно случайно угодило абсолютно все Российское образование этого мира, о котором я имел весьма смутные представления, потому что не мог пока выбрать время, чтобы даже показать проект указа, созданного теми же немцами.

– Вот вы, Яков Яковлевич, сейчас вообще зря рот открыли, – резко и грубо прервал я его, только сейчас сообразив, что говорили мы как раз-таки по-немецки. Это почему-то окончательно вывело меня из себя. Я-то думал, что уже могу отличать переходы с одного языка на другой, но, как оказалось, что нет, не могу. События последних дней настолько выбили меня из колеи, что я начал действовать, повинуясь безусловных рефлексам. – Вот теперь я понимаю, почему вы пришли ко мне, потому что фактически я все еще немец, не так ли, господа? Так вот, вы ошиблись в своих предположениях. Я ничего не сделаю, что вам как-то помочь. Более того, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы обучение во всех русских школах проводилось исключительно на русском языке. Чтобы родные языки народностей, проживающих на территории Российской империи, остались родными, но, чтобы они достаточно овладели русским, чтобы изучать науки. Русским, а не латынью и не немецким! И уж конечно я добьюсь, чтобы история, написанная не русским ученым, или же не одобренная тремя русскими учеными, никогда не увидела свет. А то, что русские ученые – это не сказка, вон, господин Ломоносов прекрасное тому подтверждение. – Я отвернулся от них, подойдя к окну, чтобы немного успокоиться.

– Ваше высочество…– проблеял явно не ожидавший подобного напора Шумахер.

– Лучше замолчите, – предупредил я его, резко оборачиваясь. – Надеюсь, вы хорошо изучили историю государства Российского, и помните, как началось правление Романовых?

– После Смуты? – Штелин снова подал голос, на этот раз довольно неуверенно.

– Верно, – я прикрыл глаза, и сильно фальшивя негромко пропел:

И ляx в глубокий снег вступал, не ведая беды.

A ветер волосы трепал и заметал следы.

Сокрыв проходы тайных троп, что ведомы ему,

B глухих лесах седой холоп их молча вел во тьму.