BMW Маяковский

Квартиру,

лестницу,

подъезд.

Их

порождающее

лето,

Кусок

которого —

весна.

Бычок,

не ставший сигаретой,

В два раза больше,

чем она.

Дописав, он встал у окна и прочел. Гости, которые были такими же хозяевами, как и он, выслушали и сказали устами Тэффи:

– Маяковский, что за философия на мелких местах? Когда ты им был – Платоном или Аристотелем?

– А вот представьте себе – им стал.

– Ну браво тогда, – пожал ему руку Блок, а Есенин позвал всех завтракать, обедать и ужинать в едином лице.

Действительно, картофель дымился, как Парфенон, и созывал всех, кто был рядом, тушить себя ртами, наполненными сочными поцелуями, не отличающимися от звезд, состоящих полностью из воды.

15

Ели, жуя лаваш, в который завернули кинзу, чанах и предсмертные мысли Бродского, не умершего, конечно же, но родившего подобные мысли. Запивали светом из люстры и вином, разбавленным водой, хоть чуть-чуть. Лавировали между небом и небом и были безмерно счастливы этим.

– Все умерли потому, что для этого нет ни одной причины, – нацепила картофелину на вилку Тэффи. – И мы живы потому, что поняли это.

– Поняли – поняли, еще как, – включил электрический чайник Есенин.

Он через несколько минут налил в стаканы кипяток, добавил сахар и кинул пакетики с надписью «Есенин».

– У моего дома продают такой чай, – улыбнулся виновато он и сделал глоток воздуха, опьянев от него в хлам.

– Попробуем, – промычал Маяковский и стал обдумывать новый стих, не придумав притом ничего.

Картофель таял во ртах, как куски арматуры и бетона, исчезал, уходил, громко хлопая дверью и напоследок бросал:

– Я вкусен, как дважды два.

– И их результат – четверка? – спрашивал я, суя голову в портал экрана и навещая своих героев.

– Тройка или пятерка.

Тэффи помыла посуду или не сделала ничего такого, села за чай «Есенин», выпила его, пока он остывал у других, предложила сыграть в шахматы Маяковскому, тот кивнул, расставили фигуры и стали богами, сотворявшими мир, где Бог был белыми фигурами, Дьявол – черными: такая вот игра или фильм, где герой есть ты сам. Тэффи играла белыми, победила, сама того не поняв, но почувствовав, что Маяковский поддался, хмыкнула, сказала:

– Не верю, черные все равно победят, но станут при этом белыми.

Кинула в рот жвачку и выдула пузырь не меньше Земли. Щелкнула по нему пальцами, взорвала и создала поток ветра, от которого их дом улетел на пик Эвереста, посидел там пару часов и вернулся на место.

– Ну как я, могу? – спросила она.

– Еще как, – прошептал Есенин и перекрестился тремя пальцами – Блоком, Маяковским и Тэффи.

– Рифмованный стих – водка в магазине, самогон – это белый стих, разбитые водка и самогон – тот же верлибр, – выпалил Маяковский и закурил сигарету, вынутую из космоса, а не из пачки. – Самый конченый поэт – самый великий поэт. Просто пока никто не умеет читать.

– Вообще? – удивилась Тэффи.

– Ну, совсем, – чугунно посмотрел на нее Владимир и искупал ее в двух ванных своих глаз, где зрачки – тот же слив.

Переместились в комнату и включили телевизор, начав смотреть фильм «Поющие в терновнике». Да, весь мир был этими поющими там, он пел и пел, а дети швыряли камнями в него, отчего мир плакал, принимал, глазами камни, выдавливал их жерновами полушарий и тек слезами из мелкого щебня. И этим щебнем щебетали птицы вокруг, говоря о том что идет рассвет из спелой черешни, которая будет бесплатной и поэтому не кончится никогда.

16

Проснулись в объятиях друг друга, удивились немного – все вчетвером, напряглись, но ночи вспомнить не смогли.

– Была ночь любви? – задала себе и другим вопрос Тэффи, но никто ничего не ответил.

– Это уже не имеет значения, – закурил Маяковский и добавил: – Секс и сигарета равны. Но раз нет пениса там, растущего изо рта, то мы курим и оплодотворяем своими мыслями воздух.

– Прекрасно, – сказал Есенин и пригласил всех остальных принять вместе душ.

Душевая кабина позволила это, и вскоре четыре великих тела, поскольку великими были их умы и души, брызгались водой, соприкасались и были счастливы, как Ева с тремя Адамами. На что Тэффи ответила:

– Это все цензура, Каин и Авель – это еще два супруга Евы. А детьми они названы потому, что были парой яичек, не ставших к тому времени членом. А Адам им был.

– То есть я, – хмыкнул Маяковский.

– Конечно, – посмотрела на него Тэффи, – вот в память о тебе мы едим кулич, в память об Авеле и Каине бьем два яйца.

Она поцеловала в губы Владимира и случайно коснулась рукой причинного места Есенина.

– Ой, – отдернула руку она, – меня укусила змея.

– Конечно, – усмехнулся Блок, мыля голову, – и от этого укуса мы будем жить вечно.