Его величество Чай

А тем временем давайте попьем чая. Полуденный зной озаряет деревья бамбука, фонтаны бурлят с восхищением, шелест сосен слышен в нашем чайнике. Давайте помечтаем о чем-то бесконечно малом, мимолетном и задержим на мгновение свое внимание на красивом безрассудстве вещей…

Школы чая

Приготовление чая – это искусство, и оно нуждается в руке мастера, который способен выявить самые благородные качества этого напитка. У нас есть хороший и плохой чай, так же как и у вас есть хорошая и плохая живопись (превалирует обычно последняя). Не существует единого рецепта приготовления идеального чая, как и не существует правил для создания такой живописи, которая принадлежит кисти Тициана или Сессона. Каждая заготовка листьев имеет свой собственный метод, свои специфические приемы, связанные с водой и теплом. Главное, что в этом процессе должна всегда присутствовать истинная красота. Поэт Ли Чилай печально заметил: «В мире есть три вещи, достойные сожаления: молодость, которую портит плохое воспитание, оскорбление хороших картин, которые рассматривают невежды, и расточительство хорошего чая, который неправильно готовят».

Шукей Сессон (1504–1589) – японский дзен-буддистский монах и живописец. Его работы – пример классической росписи тушью, которая была перенята японцами от китайских художников.

Ли Чилай – китайский поэт периода правления династии Сун (960—1279).

Подобно любому искусству, приготовление чая имеет свои школы. Три их направления можно разделить по трем главным методам приготовления: кипяченый чай, обданный кипятком чай и настоянный чай. Каждый метод приготовления напитка превалировал в обществе в зависимости от духа времени (современные любители чая принадлежат к последней школе).

Так же как в Европе в разные исторические периоды отдавалось предпочтение тем или иным маркам вина, так и различные настроения в японском обществе определяли предпочтение видов чая и его приготовления. Прессованный кипяченый чай, порошковый чай, обданный кипятком, и листовой настоянный чай отражали различный эмоциональный настрой в китайских императорских династиях Тан, Сун и Мин. Если позаимствовать терминологию из классификации искусства, то можно определить эти школы чая как классическая, романтическая и натуралистическая.

Основателем династии Тан (618–907) был феодал Ли Юань. Военачальник Чжао Куанинь основал династию Сун (960—1279). Все три столетия правления этой династии прошли под знаком успешного давления на Китай северных степных народов. Затем последовали три века монгольского владычества. В результате длительной борьбы в середине XIV века монголы были изгнаны. К власти пришел один из руководителей восстания – сын бедного китайского крестьянина Чжу Юаньчжан, основавший династию Мин (1368–1644).

Чай – коренной уроженец Южного Китая, известный с самых ранних времен китайской ботаники и медицины под различными названиями. Этот напиток высоко ценили за то, что он мог облегчать усталость, услаждать душу, укреплять волю и улучшать зрение. Чай не только употребляли внутрь как напиток, но часто применяли наружно в виде пасты, которая смягчала ревматические боли. Даосы утверждают, что он является важным ингредиентом эликсира молодости и бессмертия. Буддисты широко используют его для предотвращения сонливости и вялости по время долгих часов медитации.

К IV–V векам чай стал излюбленным напитком жителей долины реки Янцзы. Поэты этого периода оставили несколько фрагментов стихов, в которых проявили свое обожание «жидкого нефрита». В ту пору императоры изредка сами готовили чай своим министрам в качестве награды за выдающиеся заслуги. Способ приготовления чая тогда был примитивным до крайности. Листья варились на пару, размельчались в ступке, формировались в прессованный брусок и кипятились вместе с рисом, имбирем, солью, цедрой апельсина, специями, молоком и иногда с луком! Этот обычай сохраняется в настоящий момент среди тибетских и монгольских племен, которые из этих ингредиентов приготовляют весьма вкусный сироп. Следует указать еще и на использование долек лимона русскими, которые научились употреблять чай у торговцев в китайских караванах. Этот факт указывает на то, что древняя методика еще жива.

Понадобилось появление династии Тан, чтобы освободиться от зависимости и ограничений, вывести чай из его незрелого состояния и привести к конечному идеалу. Поэт Лу Ю в середине VIII века стал первым проповедником чая. Он родился в эпоху, когда буддизм, даосизм и конфуцианство искали пути взаимного синтеза. Время требовало такого символа, который бы отражал всемирное, всеобщее в частном. Лу Ю увидел в чае ту гармонию и порядок, которые были свойственны всему мирозданию. В своей знаменитой работе «Ча цзин» («Чайный канон») он сформулировал свод законов о чае и чаепитии. С этого времени началось поклонение чаю.

Китайский поэт Лу Ю (733–804) ребенком осиротел во время войны. В 3-летнем возрасте он был принят в буддийский монастырь, где и получил свое имя. В 13 лет, не желая быть монахом, он сбежал из монастыря. В последующие годы бродяжничества он был клоуном, комедиантом, автором пьес для труппы странствующих артистов. В 760 году он поселился близ Хучжоу, чтобы исследовать процесс выращивания и приготовления чая. Двадцать лет его исследований закончились написанием книги «Ча цзин», изданной в 780 году. Позже он опубликовал другую книгу о двадцати источниках прекрасной воды. Лу Ю стал известен в народе как бог чая.

«Ча цзин» состоит из трех томов и десяти глав. В первой главе Лу Ю рассказывает о природе растения чая, во второй – об инструментах для сбора листьев, в третьей – о селекции и отборе листьев. По его мнению, «чайный лист должен был смят, как сапог всадника, изогнут, как подгрудок вола, и раскрыт, как дымка, поднимающаяся из ущелья. Он должен обладать блеском, как гладь озера, тронутая легким ветерком, и быть влажным и мягким, как прекрасная земля, только что политая дождем».

Четвертая глава посвящена перечислению и описанию двадцати четырех предметов чайной церемонии, начиная с медного треножника и заканчивая бамбуковым кабинетом для хранения всей этой утвари. Также интересно проследить в этой связи влияние чая на китайскую керамику. Прекрасный, божественный фарфор, как это хорошо известно, появился при попытке воспроизвести изысканную тень нефрита. В результате у мастеров династии Тан получилась голубая (на юге страны) и белая (на севере) глазурованная посуда. Лу Ю считал, что голубой цвет является идеальным для чайного сервиза, так как он придает дополнительную зелень напитку, в то время как белый цвет фарфора делает чай розоватым и неприятным (это было связано с тем, что он использовал прессованный чай). Позже, при династии Сун, начали применять чай в порошке, предпочитая тяжелые сосуды темно-синего и темно-коричневого цветов. В эпоху Мин наслаждались настоянным чаем в посуде из белого фарфора.

В пятой главе Лу Ю описывает метод приготовления чая, исключающий все ингредиенты, кроме соли. Он дискутирует по поводу распространенного вопроса о выборе воды и способе ее кипячения. По его мнению, горные ключи и родники являются лучшими, речная вода и вода из источников следуют в списке далее. Существуют три этапа кипячения воды: первый – когда мелкие пузырьки, как рыбьи глаза, плавают по поверхности; второй – когда пузырьки похожи на кристальные бусинки, плавающие в фонтане; третий – когда вода в чайнике бурлит. Плитку прессованного чая разогревают на огне до того состояния, пока она не станет мягкой, как рука младенца. Тогда ее мельчат в пудру между листьями тонкой бумаги. Соль добавляют на первом этапе кипячения, чай – на втором. На третьем этапе кипячения полный ковш холодной воды выливают в чайник, чтобы чай осел. Затем напиток разливают в чашки и выпивают. О, какой нектар!

Был и такой напиток, как дымчатый листок, подвешенный, подобно чешуйчатым облакам в чистом небе, или плывущий, подобно водным лилиям в изумрудных потоках. О нем Ло Тунг (поэт периода правления династии Тан) написал так: «Первая чашка смачивает мои губы и горло, вторая чашка разбивает мое одиночество, третья чашка охватывает мои бесплодные внутренности. Четвертая чашка заставляет меня немного вспотеть – все зло жизни выходит через поры. На пятой чашке я уже очищен. Шестая чашка призывает меня в царство бессмертия. Седьмая чашка – ах, я не могу уже больше пить! Я только чувствую дыхание прохладного ветерка, который поднимается у меня в рукавах. Где Хорайзан? Позвольте мне пробраться туда по сладкому ветерку».

Хорайзан – это некий недоступный китайский остров, занимающий весьма важное место в японской мифологии. Он переводится как «Остров сокровищ» (сродни Аваллону – средневековому европейскому «острову блаженных»). Этот же термин употребляется ныне в значении «места размышления» как немаловажной детали японского сада. Типичные японские сады обычно включают в себя воды, обегающие несколько островков, соединенных мостиками. Один только Хорайзан не соединен ни с какой другой частью сада: этот остров не имеет ни мостов, ни дорожек. Его изолированность и красота символизируют царство счастья, недоступное смертным. Все другие островки японского сада связаны мостиками друг с другом и с сушей, и их можно посещать.

Оставшиеся главы «Ча цзин» повествуют о вульгарности обычных методов чаепития, об историческом списке самых выдающихся любителей чая, об известных чайных плантациях в Китае и возможных вариациях чайной церемонии. В них даны иллюстрации приборов для чайной церемонии.

Появление книги «Ча цзин» стало настоящей сенсацией того времени. Лу Ю стал другом императора Таисунга (763–779), а его слава и мастерство породили многих последователей. Некоторые современники умели отличать чай, приготовленный Лу Ю, от чая его учеников. Это считалось хорошим тоном. Имя одного мандарина вошло в историю только благодаря тому, что он не сумел оценить чай великого мастера.

В период правления династии Сун ошпаренный чай вошел в моду и создал вторую школу чая. Листья мололись в пудру в маленькой каменной мельнице, а приготовленный чай обдавался горячей водой при помощи маленькой метелки, сделанной из расщепленного бамбука. Новый процесс привел к некоторым изменениям в чайном сервизе и в выборе листьев. Соль была исключена навсегда. Энтузиазм по отношению к чаю не знал границ. Эпикурейцы соперничали друг с другом в открытии новых разновидностей чая, а регулярные соревнования проводились для того, чтобы выявить превосходство одного из них. Император Киа Сан (1101–1124), который был слишком хорошим художником и артистом, чтобы быть прилежным правителем, настолько расточительно относился к своим сокровищам, что вырастил редкие сорта чая. Он даже написал диссертацию о двадцати видах чая, среди которых особо оценил белый чай за его редкостное и прекрасное качество.

Идеал чая при династии Сун отличался от идеала при династии Тан, как различались и их понятия о жизни: при династии Сун пытались актуализировать то, что их предшественники старались символизировать. Для неоконфуцианского ума космический закон не отражался в феноменальном мире, но феноменальный мир был сам по себе космическим законом. Концепция даосов, гласящая, что бессмертие находится в вечных переменах, повлияла на образ мышления. Человек оказался лицом к лицу с природой. Чаепитие стало не только приятным времяпрепровождением, но и значимым процессом, искусством жизни и одним из методов самореализации.

Поэты писали о силе незапятнанной чистоты, таившейся в чае и вызывавшей истинную человеческую добродетель. В его честь произносили хвалебные речи: «Чай наполняет душу, а его деликатная горечь напоминает о послевкусии от хорошего совета».

Среди дзен-буддистов одного китайского монастыря сформировался тщательно продуманный ритуал чаепития: монахи собирались перед образом Будды и пили чай из одной емкости, одновременно соблюдая священное действие. Это был тот самый ритуал дзен, который в XV веке перерос в Японии в чайную церемонию.

К сожалению, внезапное вторжение монгольских племен в XIII веке, результатом которого было опустошение, разорение и завоевание Китая под управлением монгольской династии Юань, разрушило все плоды культуры Сун. Коренная династия Мин, которая предприняла попытку возвращения национальной культуры в середине XV века, была измотана внутренними проблемами, и Китай снова попал под иностранное правление маньчжуров в XVII веке. Манеры и обычаи изменили многое и не оставили ни одного свидетельства прежних времен. Чай в порошке был полностью забыт. Мы находим комментатора эпохи Мин в затруднении: он не может вспомнить форму венчика для помешивания чая, о котором упоминается у одного из классиков в период правления династии Сун. Чай сейчас готовится путем настаивания листьев в кипятке, налитом в чайник или чашку. Причина, по которой Европа не знает о древнем методе приготовления чая, объясняется тем, что она познакомилась с традицией чаепития только в период правления династии Мин.

Современный китайский чай является, бесспорно, вкусным напитком, но не идеалом. Долгие несчастья этой страны лишили чай изюминки и пикантности. Он стал современным и при этом старым – освобожденным от иллюзий. Он потерял ту возвышенную веру в иллюзии и мечты, которые являются основой молодости, которые придают силу и энергию поэтам и мыслителям. Чай ныне стал эклектичным и вежливо принимает традиции всего мира. Человек играет, забавляется с природой, но не стремится завоевать ее. Нынешний листовой чай – просто замечательный напиток с похожим на цветы ароматом, но романтика церемоний Тан и Сун не присутствует в его чашке.

Япония, которая тесно следовала по стопам китайской цивилизации, знала чай на всех его трех стадиях. Уже в 729 году мы читаем об императоре Шому, который дарует чай сотне монахов в своем дворце в Наре. Листья, возможно, были завезены японскими послами ко двору Тан и приготовлены по тому способу, который тогда был в моде.

В 801 году монах Сайхо привез немного семян чайного куста в Японию. Множество чайных кустов были посажены в последующие века. В среде аристократов и священства восхищались чайным напитком.

Чай по методу, распространенному в эпоху Сун, появился в Японии в 1191 году с возвращением монаха Йесаи Зенджи, который ездил в Китай для изучения южной школы дзен. Новые семена, которые он привез, были удачно выращены в трех местах, одно из которых – округ Удзи близ Киото. Он до сих пор считается лучшим чаем в мире. Южная школа дзен распространялась с огромной скоростью, а с ней – чайный ритуал и чайный идеал династии Сун. К XV веку под патронажем cёгунов династии Асикага чайная церемония была создана полностью. Она совершалась как светское представление. С того времени тиизм всецело утвердился в Японии.

Употребление настоянного чая в более позднем Китае сравнительно близко нам, так как он стал известен в Японии только с середины XVII века. Он заменил порошковый чай в повседневном потреблении, хотя последний все еще продолжает занимать свое место как один из лучших видов чая.

Именно в японской чайной церемонии мы видим кульминацию идеалов чая. Успешное противостояние Японии монгольскому вторжению в 1281 году дало нам возможность продолжить традицию Сун, которая была так жестоко прервана в самом Китае из-за нашествия кочевников. У нас чай стал более чем идеальным напитком – он превратился в своего рода религию и стал частью искусства жизни. Напиток стал воплощать поклонение чистоте, изяществу и утонченности. Чайная церемония стала священнодействием, во время которого хозяин и гость соединялись, чтобы достичь высшей степени блаженства в светском общении. Чайная комната была оазисом в унылой пустыне повседневного существования, где уставшие путешественники могли встретиться, чтобы испить из общего источника и насладиться беседой. Церемония была импровизированной драмой, сюжет которой был основан на чае, цветах и живописи. Ни один цвет не должен был беспокоить спокойные тона интерьера комнаты, ни один звук не должен был исказить ритм вещей, ни один жест не должен был нарушить гармонию, ни одно слово не должно было разбить единство обстановки. Все движения следовало выполнять просто и естественно – таковы были цели чайной церемонии. Странно, но это довольно часто удавалось. Тонкая философия лежала за всем этим: тиизм был переодетым даосизмом.

Даосизм и дзен-буддизм

Связь дзен-буддизма с чаем является легендарной. Мы уже заметили, что чайная церемония была следствием ритуала дзен. Имя Лао-цзы, создателя даосизма, также тесно ассоциируется с историей чая. В разделе китайских школьных учебников о происхождении привычек и обычаев написано, что церемония предложения чая гостю началась с Кваниня, хорошо известного ученика Лао-цзы, который предложил философу чашку золотого эликсира в дверях. Можно сомневаться в подлинности подобных сказок, но они ценны тем, что подтверждают факт раннего использования этого напитка даосами. Наш интерес к даосизму и дзен-буддизму здесь заключен главным образом в их идеях по отношению к жизни и искусству, которые воплощены в том, что мы называем тиизмом.

Перевод всегда несет в себе изменение и, как замечает один из писателей эпохи Мин, в лучшем случае может быть только обратной стороной парчи: все нити есть нет только нежности и утонченности цвета и рисунка. И какую из великих доктрин после этого возможно растолковать? Древние мудрецы никогда не приводили свои учения в систему. Они говорили парадоксами, так как боялись произнести правду наполовину. Они начинали с того, что их принимали за глупцов, а заканчивали тем, что делали мудрыми своих слушателей. Сам Лао-цзы со своим необычным и странным юмором говорил: «Если люди с низким интеллектом слышат о дао, они громко смеются». И он сам не стал бы дао, если бы над ним не смеялись.

Слово «дао» в дословном переводе означает «путь», «тропа». Это слово переводилось по-разному: «дорога», «абсолют», «закон», «природа», «верховный разум», «метод», «обычай». Эти интерпретации не являются ложными, так как использование термина даосами отличается в соответствии с содержанием вопроса. Лао-цзы сам говорил об этом следующее: «Есть вещь, которая содержит в себе все, которая появилась до небес и земли. Какое безмолвие! Какое одиночество! Эта вещь остается в одиночестве и не меняется. Я не знаю ее названия и потому называю путем. Неохотно я называю ее бесконечностью. Бесконечность – это течение, течение – это то, что исчезает. А то, что исчезает, может возвратиться». Дао – это путь. Это больше, чем тропа. Это дух космических изменений – вечный рост, который возвращается к себе самому, чтобы производить все новые формы. Он отделяется от себя самого подобно дракону – любимому символу даосов. Он складывается и разворачивается подобно облакам. О дао следует говорить как о Великом Пути. Дао – это настроение Вселенной, а абсолют даосизма – относительность и взаимность.

В первую очередь следует помнить, что даосизм и его законный последователь – дзен-буддизм представляют индивидуалистические направления духа и образа мышления Южного Китая. Им противостоит коммунистическое мышление Северного Китая, которое выразилось в конфуцианстве. Территория между ними такая же большая, как Европа. Она ограничена двумя великими речными системами – Янцзы и Хуанхэ (которые являются соответственно как бы Средиземноморьем и Балтикой). Даже сегодня, несмотря на несколько веков объединения страны, Южный Китай отличается по мышлению и верованию от северного брата, как южные представители Римской империи отличались от северных. В древности и в феодальный период, когда общение и коммуникации были сложнее, чем сейчас, эта разница была особенно явной. Искусство и поэзия Севера и Юга дышали отличными друг от друга атмосферами. У южанина Лао-цзы и его последователей, а также у поэтов, воспевших природу Янцзы, присутствовал идеализм, достаточно несовместимый с прозаичными этическими понятиями их современников среди северных писателей.

Зачаток даосских размышлений можно найти задолго до появления Лао-цзы: например, архаичные записи «Книги перемен» предвещают его мысли. Но великое уважение к законам и обычаям классического периода в китайской цивилизации, кульминацией которого стало возникновение династии Чжоу в XI веке до н. э., долго сдерживало развитие индивидуализма. Только с упадком и раздроблением Чжоуского государства на ряд самостоятельных независимых царств стало возможно развитие свободы мысли. Южанин Лао-цзы стал самым великим представителем этого нового направления. С другой стороны, северянин Конфуций имел своей целью сохранить наследственные и родовые обычаи. Даосизм невозможно понять без некоторых знаний о конфуцианстве (как и наоборот).

Мы ранее сказали, что даосский абсолют – это что-то относительное и взаимное. В этике и морали даосы упрекали и ругали законы и правила морали общества, так как для них «правильное» и «неправильное» являлись относительными понятиями. Определение – это всегда ограничение; «зафиксированность» и «неизменность» являются терминами, которые выражают остановку роста. Кузуген сказал: «Мудрецы двигают мир». Стандарты морали порождаются прошлыми потребностями общества, но всегда ли общество остается одним и тем же? Соблюдение общественных традиций постоянно требует жертвовать индивидуальным перед общественным. Образование, вместо того чтобы сохранить могущественную иллюзию, поощряет невежество. Людей учат не как стать добродетельными, а как вести себя прилично. Все мы злобные, безнравственные и порочные оттого, что чересчур уж рациональны, отдаем себе отчет в своих действиях и поступках. Мы взращиваем свое сознание, потому что боимся сказать правду другим. Мы прибегаем к гордости, потому что боимся сказать правду самим себе.

Как кто-либо может серьезно относиться к миру, когда сам мир является смехотворным и нелепым! Дух товарообмена царит повсюду. Честь, слава, чистота и целомудрие! Остерегайтесь благодушного торговца, говорящего про добро и правду. Мы можем даже купить так называемую религию, которая по общепринятой морали благословляет цветами и музыкой. Лишите Церковь ее аксессуаров, – и что от нее останется? Даже вера чудесно растет, так как цены абсурдно малы: молитва – как билет на Небеса. Диплом – как показатель благочестивого гражданина: за него можно спрятаться, пока реальная непригодность не станет известна миру. Почему мужчины и женщины так любят рекламировать себя самих? Может быть, это тот самый инстинкт, который передался нам со времен рабовладельческого строя?

Мужество и зрелость идеи лежат не в ее силе прорываться сквозь современную мысль, а в ее возможности к доминированию над последующими действиями. Даосизм был активной властью в эпоху правления династии Мин – в тот самый период объединения страны, когда и появилось ее название «Китай». Надо отметить взаимное влияние эпохи и принадлежащих ей философов, математиков, алхимиков, художников и поэтов, воспевших природу Янцзы. Нельзя игнорировать тех мыслителей, которые сомневались и задавались вопросом: лошадь белая, потому что она по-настоящему белая или потому что она так мне видится? Ни один из мыслителей шести династий не наслаждался подобно философам дзен-дискуссиями, касающимися Чистого и Абстрактного. Кроме того, следует отдать должное даосизму за то, что он сделал для формирования характера нации Поднебесной, дав ей способность для совершенствования «обратной стороны нефрита».

Китайская история богата анекдотами, аллегориями и афоризмами, повествующими, как сторонники даосизма, подобные принцам и отшельникам, слепо следовали за различными интересными моментами своего вероисповедования. Если бы мы последовали за ними, то поссорились с восхитительным императором, который никогда бы не умер, потому что никогда не жил. Мы могли бы идти по ветру с Ли-цзы, и при этом он был бы абсолютно спокойным, потому что мы сами являлись бы ветром. Мы жили бы среди воздуха со стариком, который обитал между небом и землей, потому что не принадлежал ни одному, ни другому. Столько гротеска и абсурда, богатства воображения и абстрактных образов невозможно найти ни в одном другом учении, кроме даосизма.

Ли-цзы – мифический китайский философ. Едва ли что-нибудь конкретное известно о его жизни. Некоторые авторы даже считают, что это был всего лишь аллегорический образ, придуманный Чжуан-цзы, и называют его «философом, который никогда не жил». Более серьезным аргументом является то, что древнекитайский историк Сыма Цянь (145—86 до н. э.) ни разу не упоминает что-либо, связанное с Ли-цзы. Причиной, конечно, могло быть и то, что его записки исчезли к тому времени, когда жил историк. С другой стороны, Чжуан-цзы цитирует Ли-цзы и относится к нему как к реальному персонажу, порой подражая его стилю письма. Наиболее вероятно, Ли-цзы родился около 450 года до н. э. Что касается событий его жизни и творчества, то мы почти ничего о них не знаем. Известно лишь, что он отклонил предложение принца о работе во дворце. Он был беден, голодал и жил благодаря помощи своих учеников.

Но главный вклад даосизма был сделан в сфере эстетики. Китайские историки всегда говорили о даосизме как об «искусстве существования в мире», так как он имеет дело с настоящим временем – с нами. Именно в нас Бог встречается с Природой, а Вчера расстается с Завтра. Настоящее – это движущая бесконечность, законная сфера Относительного. Относительность ищет Регулирования и Приспособления, а Регулирование – это Искусство. Искусство жизни основано на постоянном приспособлении ко всему, что нас окружает. Даосизм принимает все светское таким, какое оно есть. В отличие от конфуцианства и буддизма, он пытается найти красоту в нашем мире скорби и беспокойства.

Восхитительная аллегория эпохи Сун о трех дегустаторах уксуса объясняет общее направление трех доктрин. Однажды Будда, Конфуций и Лао-цзы встали перед кувшином уксуса – символом жизни, – и каждый погрузил в него свой палец, чтобы попробовать его вкус. Лишенный воображения Конфуций нашел его кислым, Будда назвал его горьким, а Лао-цзы признал его сладким.

Даосы утверждали, что комедия жизни может стать более интересной, если каждый будет сохранять единство и сплоченность. Сохранить пропорции вещей и уступить место другим, не теряя своей собственной позиции, все это являлось секретом успеха в мирской драме. Мы обязаны знать пьесу целиком, чтобы сыграть должным образом свою конкретную роль: концепцию общего никогда не следует терять в концепции индивидуального. Это Лао-цзы иллюстрирует при помощи своей любимой метафоры – вакуума. Он утверждал, что только в вакууме лежит истинная суть. Реальность какойнибудь комнаты, например, может быть найдена в свободном пространстве, ограниченном крышей и стенами, но не в самой крыше или стенах. Полезность и пригодность кувшина для воды состоит в пустоте, в которую можно налить воду, а не в форме кувшина или в материале, из которого он сделан. Вакуум является всемогущим, потому что он содержит все. Только в вакууме допустимо движение. Тот, кто сможет сделать из себя вакуум, в который другие будут свободно входить, станет хозяином всех ситуаций. Целое всегда может доминировать над частью.

Эти даосские идеи в значительной степени повлияли на все наши теории действия, даже на теории фехтования и борьбы. Джиу-джитсу (японское искусство самозащиты и нападения без оружия) обязано своим названием трактату «Дао дэ цзин» (древнее название труда Лаоцзы). В джиу-джитсу мы пытаемся вызвать и истощить силы противника, не оказывая сопротивления и тем самым сохраняя свои силы для победы в финальном сражении. В изобразительном искусстве важность той же самой идеи проявляется внушением (советом). Шедевр непреодолимо приковывает внимание очевидцев еще до того, как они фактически становятся частью этого шедевра, и всегда оставляет что-либо недосказанным, давая тем самым очевидцам шанс дополнить идею. Постигая шедевр, можно заполнить свой духовный вакуум эстетическими эмоциями.

Тот, кто способен сделать себя мастером искусства жить, станет настоящим даосом. При рождении человек вступает в царство мечты и снов и возвращается к реальности только со смертью. Он смягчает свою собственную яркость, чтобы слиться с темнотой и мраком других. Он «неподдающийся, как тот, кто пересекает реку зимой; нерешительный, как тот, кто боится соседей; уважительный, как гость; дрожащий, как лед, который вот-вот растает; скромный и непритязательный, как кусок дерева, еще не обработанный; свободный, как долина; бесформенный, как волнующиеся воды». Для него существуют три ценности жизни: жалость, экономия и скромность.

Если мы обратим свое внимание к дзен-буддизму, то обнаружим, что он придает особое значение даосизму. Слово «дзен» происходит от санскритского слова, означающего медитацию. Утверждается, что через посвящение себя медитации можно достичь высшей самореализации. Медитация – это один из шести способов, с помощью которых можно достичь состояния нирваны (освобождения). А последователи дзен-буддизма утверждают, что Шакьямуни (Будда) придавал особое значение этому методу в своих последних учениях и завещал его секрет Кашьяпу, своему главному ученику. Кашьяпа, первый патриарх буддизма, поделился секретом с Анандой, который в свою очередь передал его последующим патриархам, пока секрет не дошел до Бодхидхармы, двадцать восьмого буддийского патриарха.

Ананда – двоюродный брат и любимый ученик Шакьямуни. В течение всей своей жизни он повсюду сопровождал Будду в качестве слуги. Предание утверждает, что после смерти Шакьямуни собрались все его ученики на первый буддийский собор. По памяти трое из них, в том числе Ананда, воспроизвели все философское учение Будды: нормы и правила монашеского общежития, дисциплинарный устав, проповеди и поучения (сутры). Так возник буддийский канон «Трипитака» («Три корзины»; в Древней Индии писали на пальмовых листьях, которые носили в корзинах). Со слов Ананды был составлен свод поучений «Сутрапитака», ставший центральной частью канона. В традиции дзен-буддизма Ананда почитается как второй буддийский патриарх. Он часто изображается рядом с Буддой и Кашьяпой. Умер Ананда в возрасте 120 лет.