Храмы Плёса. На Золотом кольце России

В 1890 г. из Плёса художник предпринял путешествие в город Юрьевец, находящийся на берегу Волги, примерно в 80 км от Плёса. Там И. И. Левитан сделал наброски Кривоозерского монастыря, которые потом использовал при написании картины «Тихая обитель»[16 - Собрание семьи Н. С. Голованова, Москва.]. Исполнив карандашные наброски монастыря, берегов, монахов за рыбной ловлей[17 - ГТГ. Альбом рисунков 1890—1895 гг. – Л. 23, 24, 31, 33, 34, 34 об., 35, 36.], И. И. Левитан продолжил работу уже в Плёсе. Неизвестно, написал ли он здесь саму картину или только эскиз к ней масляными красками, а картину по нему писал уже в Москве зимой.

С. П. Кувшинникова так рассказывает историю создания картины: «Здесь же в Плёсе, была написана им и еще одна из лучших его картин – «Тихая обитель». Эта картина, которой А. Н. Бенуа приписывает такое большое значение в развитии творчества художника, связана была для Левитана с очень значительным переживанием. Еще раньше, во время жизни в слободке под Саввиным монастырем, Левитан сильно страдал от невозможности выразить на полотне все, что бродило неясно в его душе. Однажды он был настроен особенно тяжело, бросил совсем работать, говорил, что все для него кончено и что ему не для чего больше жить, если он до сих пор обманывался в себе и напрасно воображал себя художником… Будущее представлялось ему безотрадно мрачным, и все мои попытки рассеять эти тяжелые думы были напрасны.

Наконец я убедила Левитана уйти из дому, и мы пошли по берегу пруда, вдоль монастырской горы. Вечерело. Солнце близилось к закату и обливало монастырь горячим светом последних лучей, но и эта красивая картина не разбудила ничего в душе Левитана. Но вот солнце стало заходить совсем. По склону горы побежали тени и покрыли монастырскую стену, а колокольни загорелись в красках заката с такой красотой, что невольный восторг захватил и Левитана. Зачарованный, стоял он и смотрел, как медленно все сильнее и сильнее розовели в этих лучах главы монастырских церквей, и я с радостью подметила в глазах Левитана знакомый огонек увлечения. Скоро погасли яркие краски на белых колоколенках, и, освещенные зарей, они лишь слегка розовели в темнеющем небе, а кресты огненными запятыми загорелись над ними. Картина была уже иная, но чуть ли не еще более очаровательная…

Невольно заговорил Левитан об этой красоте, о том, что ей можно молиться, как богу, и просить у нее вдохновения, веры в себя, и долго волновала нас эта тема. В Левитане точно произошел какой-то перелом, и когда мы вернулись к себе, он был уже другим человеком. Еще раз обернулся он к бледневшему в сумерках монастырю и задумчиво сказал: «Да, я верю, что это даст мне когда-нибудь большую картину».

Ничего подобного, однако, он тогда не начал, а мы со Степановым не хотели об этом заговаривать и напоминать Левитану о его мрачных думах.

Прошло два года. Левитан поехал из Плёса в Юрьевец в надежде найти там новые мотивы и, бродя по окрестностям, вдруг наткнулся на ютившийся в рощице монастырек. Сам он был некрасив и неприятен по краскам, но был такой же вечер, как тогда в Саввине: утлые лавы, перекинутые через речку, соединяли тихую обитель с бурным морем жизни, и в голове у Левитана вдруг создалась одна из лучших его картин, в которой слились в одно и Саввинские переживания, и вновь увиденное, и сотни других воспоминаний. Сам Левитан очень любил эту дивную картину и написал ее повторение с группой богомольцев на мостках»[18 - И.. Левитан. Письма. Документы. Воспоминания. – С. 169—170.].