Киевская Русь. Волк

«Ясно, мужика давно не было, раз так трясется. Пора действовать!» –заключил про себя Ярослав.

– Ты не бойся меня, дева красная, – шептал он боярыне, слегка касаясь горячими губами ушка девичьего. – Я как увидел тебя, так и понял: судьба моя. Я каждый взгляд твой ловил, каждое слово, что ты молвила своими устами сладкими. Не ответишь ласкою мне, помру я нынче же ночью.

Ярослав лил в ушки боярыне речи сладкие, а его рука талию жестче обхватила. Знал, что бабы силу любят. Так и сталось. Задрожала боярыня от напора молодецкого. Губки приоткрыла.

– Ты пусти меня сегодня в свою горницу, я любить тебя буду, так любить буду, что вовек меня не забудешь, – говорил он ей томно, а сам стал рукой по спине поглаживать, вызывая у боярыни сладкую рябь. Эх, по молодецкой силе-то как соскучилась.

– Приходи, – еле вымолвила боярыня, самой себе не поверив. – Приходи на Копченый переулочек, там терем видный стоять будет. С левой стороны окошко открою в горницу.

– Вот и славно. Чтоб готова была. Любить крепко-крепко стану, – мурлыкал сладко Ярослав, поглаживая горячей рукой ее спину.

Та еще более задрожала. Никто ей никогда такого не говорил.

– Да как зовут тебя, раскрасавица? – спросил мучитель ее нежный, заглядывая в очи девичьи карие.

– Любой зовут, – не смогла отказать в имени молодцу, как заглянула в очи его серые. И поняла, что пропала. Тот смотрел на нее взглядом хищника, своего никогда не упускающего. Если решил, что она его будет, значит, так тому и быть. Прочитала то во взгляде его повелительном.

– Люба – любовь, значит, – продолжал Ярослав как ни в чем не бывало, сразу заметив, что выиграл, во взгляде боярыни прочитал свою победу. – Вот и буду любить тебя, да до утренней зорьки ласкать ночкой сегодняшней.

И резко отдернув руку, отошел прочь. Та аж чуть не упала, лишившись опоры горячей. Быстро опомнилась, что имя молодца не спросила, да обернувшись, не нашла уже. Людей больно много на ярмарке было. Да и никто молодца рядом с ней и не видел, будто не было его. Только знала Люба, что придет он сегодня, обязательно придет. Такие, как он, слов на ветер на бросают. Да и отметил он ее своим волчьим взглядом, как приговорил, никуда не денешься. Сама не пустит, так он сам в дом влезет.

– Ну что? – донимали Ярослава друзья, как только он к ним возвернулся.

– Откроет окошко свое боярыня, – гордо ответил новгородец.

– Ну и ну, – присвистнул Мстислав, – я уже и сам стал разувериваться, уж больно долго ты с ней там шептался.

– Ты погоди, – остановил друга Радомир, – пусть он после ночки с боярыней принесет вещицу ее личную, чтобы мы точно знали, что не обманул. Пусть принесет бусики ее, что на ней сейчас, малахитовые.

– Да не любят молодухи, чтобы вещи их личные брали, мужей боятся, – строго ответил Ярослав.

– Ничего, не маленькая, скажет муженьку, что потеряла на ярмарке, – не унимался Радомир. – А то как докажешь, что бывал у нее, а?

– Ладно, принесу, – согласился Ярослав. Не хотел позориться перед другом старшим. Хоть тот и был по булаве лучшим, пока Ярослав опыта набирается в сложном для него оружии, но по жёнкам новгородца никому не обскакать, даже другам верным.

Глава 2

В доме купца Никиты Кузьмина все стояло вверх дном. Сундуки посреди комнат распечатаны, тряпки на полу валяются. А все потому, что глава семейства, Никита Емельянович, собирался отплывать с другими купцами в Корсунь дальнюю, дабы торговлю славную ладить. Все в доме суетились да шумели, давая друг другу указания, кроме одной девицы, дочери самого купца, Святославы. Сидела она у окна грустная, опечаленная. Щеки раскраснелись после рыданий долгих. Любила Святослава отца своего. И не могла отпустить в столь долгий путь. Хоть отец обещался до зимы воротиться, все равно полгода ждать – долгий срок. Ранее он только по Руси торговал, да на месяц-два хаживал, а тут в Заморье собрался. И не было на душе дочери его старшей радости. А няньки да служанки все шуршали по дому одеждами и утварью, нужной в плавании.

Вот и вечер наступил. Посадил Никита Емельянович семью свою у стола прощального да обратился к ним.

– Отплываем мы на зорюшке утренней, поэтому я должен уже сегодня на корабль пойти, чтобы завтра не задерживать. Таков указ нашего старшего.

В ответ купцу тишина. Святослава сидит бледная, как полотно, а сын младший еще мал, чтобы понять, что батя надолго уезжает, всего шесть годков ему только исполнилось.

– Ты, Святослава, за главную остаешься, – обратился купец к дочери, хоть и знал, как больно той слушать речи его, так сильно батюшку своего любила. Поэтому и замуж еще не шла, хоть пятнадцать годков уже стукнуло и женихов много хаживало. Боялась, что батюшке без нее грустно и одиноко будет, вот и не решалась его оставить.

– Будешь за челядью приглядывать, – продолжил купец, невзирая на молчание дочки, – порядок в доме чтоб был да хозяйство не померло. Смотри, чтобы Ивашка свиньям и коровкам каждый день свежий корм клал да сено и воду менял.

Святослава лишь согласно кивнула наказам батюшки.

– Смотри, чтобы меньшой брат твой читать учился да меньше голубей гонял по улицам, – Святослава снова молча кивнула, – а с тобой я тетку да дядьку твоих оставлю, чтобы присматривали да женихам от ворот порот давали до моего возвращения. Да еще Степан за тобой приглядывать будет и везде хаживать, чтобы не уволокли мою девицу охотнички до молодушек. Смотри, Святослава, честь свою береги. Коли полюбишься кому, моего возвращения жди, из дома не смей уходить без моего на то разрешения. Коли прознаю, что честь не сберегла, сам… – не успел закончить свою суровую речь отец, как Святослава вскинулась из-за стола, посмотрела взглядом гордым на батюшку любимого:

– Все обо мне печешься, батюшка, али не ты меня воспитывал? Али не матушка меня учила девичьим уставам? А если не доверяешь мне, зачем тогда так далеко собрался? Зачем дочку свою единственную оставляешь? На что оставляешь… – и не выдержала Святослава, расплакалась. А потом кинулась к себе в горницу по лестнице, оставив за столом отца сидеть с сыном младшим да с дядькой и теткой. Это и была вся семья купца, женка-то еще при родах сыночка померла. Больно поздно они его надумали. Да, видно, судьбе так угодно было.

А Святослава вся в мать пошла. Златовласая, ясноокая, щечки розовые да упругие, носик маленький да аккуратненький, но не вздернутый, а благородного греческого профилю. Святослава в свои пятнадцать лет раскрасавицей стала, стройная, как лань, и прыткая. А когда дочка смеялась, зубки свои белоснежные и ровные раскрывая, все в доме озарялось светом ее внутренним, чистым. Понимал Никита Емельянович, что негоже такую девку одну в доме на полгода оставлять. Был бы рад, если б женкой славному да знатному молодцу она стала до его отъезда. Но Святослава всем женихам отказывала, не хотела отца одного бросать. А теперь вот он ее бросает. И не хотел того, но обещание уже дал товарищам купцам своим, что поможет им в Корсуни, ведь он лучше всех договариваться умел на цену низкую. Да и выгодой славной это плавание лично для него обернется. Привезет злата да шелков красных византийских, и выдаст сразу дочь свою за сына боярского. Тем побуждением и решился ехать в земли далекие. Да Святослава разобиделась на отца. Вон, даже попрощаться толком не может, опять в слезы ударилась.

Решил Никита Емельянович к ней сам в комнаты пойти попрощаться. Любил он дочь свою и у самого сердце болело, что оставляет ее одну в Киеве.

Поднялся он по лестнице вслед за ней, подошел к двери, что в покои девичьи вела, да и услышал рыдания дочкины за дверью. Плачет Святослава, аж разрывается от горечи. И не решился Никита Емельянович в комнату войти, лишь рукой по двери погладил. Ничего, успокоится, поймет отца, только жаль, что не попрощаются.

Когда поздно вечером Никита Кузьмин вышел на крыльцо дома своего, чтобы отправиться на корабли торговые, его уже повозка ждала с возницей, нагроможденная сундуками нужной утвари и одежд. Поклонился купец домочадцам всем своим на прощенье, а они ему в ответ. Только Святославы на крыльце не было. Не вышла она отца провожать, лежала на подушках в комнате замерши.

«Ну, ничего, – подумал про себя купец, – как вернусь с подарками знатными, простит меня Святославушка».

Сел купец рядом с возницей и тронулся сразу к гавани. Обернулся лишь на прощанье на дом посмотреть, где сердце свое оставлял, да крикнул сестре и брату:

– Святославу мне берегите, а то шкуры живьем прикажу спустить, коли что не так будет!

– Сбережем, родненький, – крикнули те в ответ, – такая же девка будет, как до твоего отъезда!

И успокоилась душа купеческая. В надежных руках оставлял дочку свою. Дядька да тетка зорко следить будут за дочерью. Да и в Святославе был уверен. Зря он ей суровостей за столом наговорил. Знал, что дочка честь сбережет и не посрамит отца, ведь сам ее воспитывал да маменька ныне покойная скромность девичью ей с детства привила. Да, не стоило Святославе, душе его, такие наказы несправедливые давать, его дочь лучше него знала, что такое честь девичья. И соседи не раз говаривали, что Святослава красотой своей повода никому не дает, очи изумрудные опускает, как молодца повстречает, никому не улыбается попусту и хвостом не виляет.

– Вот и хорошо все будет, – сказал купец сам себе и велел вознице быстрее ехать.

***

Святослава сидела одна в своей горнице посреди подушек расшитых. Лицо девичье заплакано, глаза изумрудные грустью наполнены. Тут в дверь кто-то постучал. Святослава не ответила. Тогда дверь тихонько приотворилась, и в горницу нянька ее проскользнула, женщина в возрасте, маленькая и пухленькая. Она матушке покойной теткой приходилась и Святославу с детства воспитывала.

– Что ж ты, родненькая, с отцом не вышла на крылечко попрощаться, в пояс ему не поклонилась? – ласково упрекнула хозяйку няня.

– Уехал? – лишь спросила дочь купеческая.

– Уехал уже, Святославушка, уехал. Тебя все надеялся увидеть, да не стал уже ждать, и так припозднился.

– Он простит меня, поймет, почему не вышла. Не хотела снова разрыдаться. Тогда точно славное прощание получилось бы, – горько причитала Святослава.

– А хоть бы и так, девица. Да только что отца не проводила, нехорошо это. Мало ли что может с ним случиться в плавании дальнем.

– Уйди! – крикнула няньке девица. – Прочь уйди со словами своими змеиными!

Нянька обомлела и тут же за дверь шмыгнула. Знала, что Святослава на расправу быстрая, а теперь еще и главная в доме осталась, гляди и выкинет на улицу няньку свою приживалку.

Святослава же, как дверь закрылась, на подушки упала, опять рыдать принялась. А ведь нянька-то права. А вдруг с ее батюшкой что приключится, а она даже не благословила его на путь дальний. И еще горше на душе стало у девицы. Любила она отца своего больше всех на всем белом свете! Души в нем не чаяла. Батюшка сколько пытался на замужество ее уговорить, а она все отказывалась, не хотела отца оставлять. Все говорила, что старой девой при нем останется, лишь бы дом родимый не покидать. А отец только и смеялся, что, мол, такую красоту старой девой оставлять негоже. А однажды вовсе пригрозил, что коли до семнадцати годков жениха себе не найдет, сам ее выдаст замуж, пусть и силой.

А теперь Святослава на полгода одна останется, а то и больше. Хоть батюшка и обещался до зимы возвернуться, да мало ли… Может, и вправду нянька не зря упрекала?

Святослава всхлипнула. Почувствовала, что неправа была, что как дочь старшая должна была в руки себя взять и отца проводить. Да не вернешь уже того, что не сделано, время ушло. Отплывет батюшка ее на зорьке ранней в земли дальние.