Евдокия. Смотритель чужих грехов

– Пошел ты к черту.

– Ого. Какие мы сердитые. – Как вести себя с влюбленными малолетками Илья, пожалуй, подзабыл. Все его девушки ловко припудривали истинные чувства и умело доставали сущность из пудры-нафталина по мере разумной необходимости. А тут, гляди-ка ты, какая первозданная нетронутая чепуха нарисовалась. – Ладно, подруга, считай – проехали. Не трогаю я твоего щека… Как его кстати, зовут? Вечно имена путаю.

– Моего брата зовут Константин.

Ба. Неужто ошибся?! Неужто у нас тут «сорок ласковых сестер»?

– Лады. Брат так брат, все остальное ваше дело.

– Да не воруем мы!.. То есть я не ворую! Взяла на время!

– Тихо, тихо, не кипишись! Мое дело – сторона. Пропустите на балкон – и мы в расчете.

Евдокия не могла представить, как приведет этого гадкого мажора к Костику!

Кусала губы, чтобы не расплакаться, и морщила лицо: господи, ну до чего же не везет!! Ну почему все так противно обернулась?! Вначале привела охранника и шефа прямиком к подъезду, потом наткнулась на этого самодовольного болвана!

(Пока события развиваются по всем законам жанра: двух молодых антагонистов запирают в темной каморке, испарения лакокрасочных материалов туманят незрелые мозги, бушуют независимые страсти… Он полон равнодушия, в ней вспыхивает ненависть.

Что, разумеется, есть полнейшая красота и почва для потенциального романа.

Даже в кромешной темноте он отметит, что у нее стройные ножки и выразительные глазки, она чуть позже поймет, что он не полное дерьмо, а мило притворяется. Мизансцена в каморке вполне может завершится невинным (либо случайным) поцелуем.

Потом на сцене появится парочка чистопородных негодяев антигероев: Константин и Берта.

Что дальше? Заревнует ли (наконец-то!) коварный брат почти сестру? Что предпримет убийственно неверная жена и подлая мачеха? Где батюшка-миллиардер?! И будет ли свадебное платье от Лагерфельда и обручальное кольцо с брильянтом размером в кошкин глаз?

Обождем маленько.

Пока что у него пожар, а у нее потоп. Авось: объединят усилия и постепенно влюбятся. Загасят его пожар ее потопом. Вся история политики и дипломатии на том стоит.

А пока же два человека задыхаются от испарений краски и наощупь пробуют найти консенсус.)

Понимая, что никчемный, от скуки, интерес может все испортить, Илюша Зубов наступил любопытству на горло. Состроил добродушное лицо, взъерошил волосы:

– Проехали, подруга. Мне ваш промысел до лампочки. Пропустите через балкон и мы в расчете – я не при делах.

С губ Дуси Землероевой рвались горячие, оправдательные речи. Стыд распирал изнутри, огнедышащим, пылающим драконом летел из Дуси наружу: ее признали воровкой!! Уничтожили благодушным призрением! Вогнали в стыд, в прах, в ничтожество!

Вытерпеть это невозможно. В голове клокотали и бестолково множились сумбурные слова, глаза намокли и сверкали из потемок безумными фонарями.

Упреки совершенно справедливы. И от признания страшного факта становилось еще горше и гаже. От невозможности оправдаться или взорваться Землероева не нашла ничего лучшего, как разрыдаться. Из самого нутра, из самых разобиженных глубин разодранной души, из мысленного бурелома и терновых дебрей выплеснулся в темноту тихий щенячий скулеж.

Опустившись на диван и сдвинув колени, Дуся разрыдалась в полный голос. Вначале пыталась приказать себе: «Прекрати, тупица, сырость разводить! – Потом с каждым новым всхлипом все больше уходила в самозабвенные рыдания и начинала получать от судорог диафрагмы карающее, мучительное удовольствие. Вываливала, вытряхивала наружу кошмарную нервотрепку, прополаскивала душеньку в слезах…

Жесть. Что делать с рыдающими любовницами Зубов знал прекрасно. Как успокаивать подвывающих барсеточниц, на части режь – не мог представить!

Влепить пощечину? К себе прижать, обнять?!

Девица, кажется, рыдала в истерическом экстазе. Захлебывалась, маму поминала, обреченно заходилась в выразительных конвульсиях…

Не жесть, а жопа. Тут скоро Галя с зонтом вернется, а эта клуша на весь подъезд страдает!

Зубов стремительно спорхнул с бидона, облапал Дусю, уткнул зареванное лицо себе в грудь.

– Тихо, тихо, дурочка… Не надо плакать…

Все бабы одинаковы. Хоть воришки, хоть любовницы, хоть клуши распоследние. Едва в приятной близости появилась мужская жилетка (пардон, футболка) и впитала слезы, всхлипы пошли на убыль, прорезались слова:

– Мы это… Не хотели!! – скулила девчонка, поливая футболку слезами.

– Конечно.

– Мы это… Все назад вернем!!

– Еще бы.

– Мы это… Мы не воры!! Мы просто…

– Кто?

Дуся подняла на Зубова измазанное тушью личико, провела под мокрым носом ребром ладони.

– Мы не хотели.

Ревущих баб Илья не выносил. А эта еще и рассопливилась не вовремя.

– Успокойся, веди себя тихо, если не хочешь, чтобы соседи вызвали наряд. Понимаешь?

– Угу, – судорожно всхлипнув, кивнула воришка. – Я, правда…

– Мне нет никакого дела до твоих закидонов, – перебивая, строго произнес Илья, поскольку знал, как быстро, только позволь, возвращаются истерики. – Я просто прошу тебя вести себя тихо. Понимаешь?

Девчонка покорно кивнула, отстранилась.

Зубов вернулся на бидон и отвернулся, дабы всхлипывающая клуша не видела, как гуляют под кожей скул желваки и презрительно кривятся губы. Нарвался! Наткнулся на истеричку с проблемами, застрял на этой зачуханной помойке.

Над головой по лестнице топали ноги жильцов, брякали дверные ключи, пару раз собаки тявкали. Из темного угла едва слышно доносились затихающие всхлипы.

– А ты как хотел над Бертой подшутить? – минут через десять раздался тихий сиплый голосок воровки.

«Не суй свой нос», – вначале захотел оборвать Илья. Делать ему нечего, перед барсеточницей распинаться.

– Она ведь твоя мачеха, да?

Сарафанное радио в доме поставлено.

– Она… ничего себе… красивая.