История балов императорской России. Увлекательное путешествие

Дядя, граф В. Г. Орлов, был человек иного склада, чем «Алехан», хозяйственный, рассудительный, по складу своего характера он не мог заменить графине Орловой отца – одного из самых ярких представителей XVIII столетия.

Граф А. Г. Орлов-Чесменский доживал свой век в Москве. «Какое-то очарование окружало богатыря Великой Екатерины, отдыхавшего на лаврах в простоте частной жизни, и привлекало к нему любовь народную. Неограниченно было уважение к нему всех сословий Москвы, и это общее уважение было данью не сану богатого вельможи, но личным его качествам». Сердца москвичей покоряли не только могучая сила духа, радушие и доступность графа, но и следование русским традициям в обыденной жизни. Один из современников Орлова, заслуженный профессор Московского университета П. И. Страхов, в своих воспоминаниях рисовал картину появления графа на улицах Москвы: «И вот молва вполголоса бежит с губ на губы «Едет, едет, изволит ехать». Все головы оборачиваются в сторону к дому графа А. Г.; множество любопытных зрителей всякого звания и лет разом скидают шапки долой с голов, а так, бывало, тихо и медленно опять надеваются на головы, когда граф объедет кругом.

Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный, и вместе добрый, приветливый взгляд! Такое-то почтение привлекал к себе любезный москвичам боярин, щедро наделенный всеми дарами: и красотой разума, и силой телесной».

Во время московских гуляний граф красовался на знаменитом своем коне Свирепом, выезжая в пышных поездах с огромной свитой.

В манеже А. Г. Орлова, находившемся в его усадьбе Нескучное, устраивались карусели, на которых дочь графа Анна Алексеевна поражала зрителей тем, что на всем скаку копьем выдергивала ввернутые в стены манежа кольца и срубала картонные головы манекенов в чалмах и рыцарских шлемах. В определенные часы в манеже собирались известные любители верховой езды, среди них – княгиня Урусова, княжны Гагарины, Щербатова, Е. А. Карамзина, муж которой, известный историк Н. М. Карамзин, ездил ежедневно по утрам для моциона.

Жихарев упоминает в своем дневнике, что в конце марта 1805 года у графа Салтыкова «затевается большая карусель, только не условились еще в назначении распорядителя».

Помощник Кина, отличный наездник красавец берейтор Шульц, стал главным берейтором последней конной российской карусели, состоявшейся в 1811 году в Москве. Ее инициаторам был генерал от кавалерии С. С. Апраксин, участник крымских походов Потемкина, с 1803 года – военный губернатор Смоленска.

Главным судьей карусели 1811 года был главнокомандующий граф И. В. Гудович. К числу судей этого состязания принадлежали выдающиеся люди своего времени, среди них – русский посланник в Париже князь И. С. Барятинский, московский гражданский губернатор Н. В. Обресков, герой битвы при Аустерлице Ф. П. Уваров. Главным церемониймейстером карусели стал князь В. А. Хованский, а герольдмейстером – родной дед графа Л. Н. Толстого – И. А. Толстой.

Московская карусель 1811 года устраивалась частными лицами по подписке. Список почетных членов включал 31 человека. Первое место принадлежало графине А. А. Орловой-Чесменской. Второй шла Е. В. Апраксина, урожденная княгиня Голицына, дочь победительницы первой карусели 1766 года Н. П. Голицыной.

Список почтенных членов украшали известные литераторы того времени – князь И. А. Долгоруков и сенатор Ю. А. Нелединский-Мелецкий, герой Турецкой кампании (1806–1810 годов) генерал-майор А. Н. Бахметев и юный камер-юнкер князь П. А. Вяземский.

Среди жертвователей был и П. Г. Демидов, подаривший Московскому университету свою библиотеку, на его же средства в 1805 году было открыто в Ярославле Демидовское высших наук училище. Взносы почетных гостей пошли на приобретение костюмов, призов, устройство бала и другие расходы. Для проведения карусели напротив Александровского дворца и Нескучного сада по проекту Ф. И. Кампорези был выстроен амфитеатр в окружности до 350 саженей с галереями и ложами для 5 тысяч человек.

Москва была взбудоражена предстоящими состязаниями, участие в которых для молодого дворянина было делом чести. Карусель проводилась 20 и 25 июня 1811 года. По первому сигналу на карусельную арену выезжали рыцарские кадрили: Военная, Галльская, Венгерская и Рыцарская Русская. Все рыцари были на лошадях редкой красоты с богатыми чепраками. Проехав несколько раз перед ложами, рыцари производили упражнения с копьем, пистолетом и шпагой. Завершив туры, кавалер останавливался в центре арены перед судейской ложей. Судьи подсчитывали набранные каждым участником очки и определяли четырех призеров, которым дамы вручали призы под звуки труб и литавр.

Победителем карусели 20 июня был признан двора его императорского величества камер-юнкер граф А. И. Апраксин, награжденный пистолетами Кухенрейтера. За первое место на карусели 25 июня получил золотую медаль граф А. И. Апраксин. Среди победителей карусели 1811 года – князь Д. П. Волконский, А. Л. Демидов, А. И. Шепелев. Специального приза от дам – красного шарфа с надписью: «Отважность в юности – залог доблести зрелых лет» – удостоился неизвестный рыцарь за «ловкую, быструю и красивую езду». Когда он поднял забрало, все узнали Александра Всеволодовича Всеволожского.

Карусель 1811 года была благотворительной. Собранную сумму кавалеры раздавали находящимся в Москве раненым солдатам, бедным офицерам, вдовам и другим нуждающимся. Деньги шли также на выкуп тех, кто находился за долги под арестом. С той поры карусели в России пошли на убыль. Они стали проводиться уже без воинских упражнений, в сущности, это было исполнение дамами и кавалерами на лошадях различных танцев.

Императрица Александра Федоровна не знала равных в грациозности не только на бальном паркете, но и в манеже. Среди светских дам одними из лучших наездниц своего времени считались А. О. Смирнова-Россет и А. А. Оленина.

Как справедливо отмечает в своем исследовании, посвященном графине А. А. Орловой-Чесменской, граф С. Д. Шереметев: «Графиня Анна и ее подруги были женщины сильного духа, крепкого закала, возвышенного строя мыслей и незаурядного по тому времени образования». Для подрастающего поколения они являлись «примером долга и христианской добродетели». А. А. Орлова представляла настоящую старую не «грибоедовскую» Москву, о которой блестяще написал князь П. А. Вяземский: «Пора наконец перестать искать Москву в комедии Грибоедова. Это разве только часть закоулков Москвы. Рядом и над этой выставленною Москвою была другая, светлая, образованная Москва. Вольно же было Чацкому закабалить себя в темной Москве. Впрочем, в каждом городе не только у нас, но и за границей найдутся и другие лица, сбивающиеся на лица, возникшие под кистью нашего комика. Суетность, низкопоклонство, сплетни и все тому подобное – не одной Москвы прирожденное свойство: найдешь их и в других европейских городах».

Москва стремилась ни в чем не уступать Петербургу, в том числе и в удовольствиях светской жизни. Гений танцевального искусства господин Иогель давал в Благородном собрании маскарады для своих учеников, на которые съезжалось до двух тысяч гостей. А по воскресеньям юных москвичей сажали в карету (по восемь человек) и отправляли на бега на Москву-реку, где за пятак серебром можно было купить у продавцов конфеты, сладости (каждая по копейке) и, раскрыв разные фигурки дома, достать оттуда билетики со стихами.

В конце XVIII – начале XIX столетия отношения детей и родителей не были такими панибратскими. С родителями общались утром, во время обеда, чая и за ужином. В разговор дети вступали только после того, как старшие обращались к ним с каким-либо вопросом. «Мы наших родителей боялись, любили и почитали. Теперь дети отца и матери не боятся, а больше ли от этого любят их – не знаю <…> и, право, лучше было, больше чтили старших, было больше порядку в семействах и благочестия…» – вспоминала Е. П. Янькова о годах своего детства в начале 50-х годов XIX столетия.

Своих старших дочерей Елизавета Петровна возила обучаться танцевальному искусству к Пушкиным, которые жили в 1809–1810 годах «где-то за Разгуляем, у Елохова моста».

Дочери Елизаветы Петровны обучались танцевальному искусству вместе с А. С. Грибоедовым и О. С. Пушкиной (сестрой поэта), М. С. Грибоедовой (впоследствии талантливой арфисткой, сестрой А. С. Грибоедова) и другими детьми.

Александр Пушкин не отличался особой грацией, он был весьма неловок, а потому над ним часто посмеивались. Обиженный, он уходил в угол, где мог весь вечер просидеть на стуле.

Бабушка поэта М. А. Ганнибал, женщина дельная и рассудительная, не раз говорила о своем внуке: «Не знаю, матушка, что выйдет из моего старшего внука: мальчик умен и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком: то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернется и расходится, что его ничем не уймешь; из одной крайности в другую бросается, нет у него средины. Бог знает, чем это все кончится, ежели он не переменится».

Доставалось Александру Сергеевичу и за свой внешний вид. В сравнении с А. С. Грибоедовым он выглядел «рохлей и замарашкой», но при этом обладал удивительными, очень живыми глазами, «из которых искры так и сыпались».

В 1814 году семья Пушкиных переехала в Петербург, а до их приезда в июле 1811 года сюда был привезен будущий поэт для определения в Царскосельский лицей.

Радушная, хлебосольная Москва осталась в детских воспоминаниях, взрослая жизнь начиналась в Петербурге, где молодые люди из лучших дворянских фамилий стремились поступить на службу в гвардию.

С начала воцарения Александра I общественная жизнь Петербурга заметно оживилась.

В зимние дни на Дворцовой и Английской набережных, между двенадцатью и тремя часами, вы всегда могли встретить представителей высшего света: блестящих офицеров, важных государственных лиц, иностранных дипломатов, великосветских львов и конечно же очаровательных дам, щеголявших в нарядах, сшитых по последней французской моде.

Это было время двух европейских правителей. Один, стоявший тогда во главе еще Французской республики, уже успел наполнить Европу славой своего имени, завоевал Египет, победил при Маренго. Но Наполеону еще предстояло стать императором, в то время как Александр Павлович был им не только по крови, но и по духу, при этом не стоит забывать, что добродетели отражаются в манерах, и, чтобы убедиться в этом, отправимся днем на прогулку на Дворцовую набережную.

В наше время даже трудно вообразить, что глава державы просто так, запросто, прохаживается по улицам города, останавливается, обмениваясь несколькими словами с представленными ему лицами, и даже иногда заходит невзначай к знакомым.

Так в один из зимних дней фельдмаршалу Салтыкову сообщили, что государь вошел в прихожую, спросил о здоровье своего наставника и поднимается по лестнице.

Подойдя к большим креслам, в которых сидел старый фельдмаршал, император стоя разговаривал с ним, пока тот не пригласил его сесть словами: «Садись, батюшка».

«Благородные манеры – признак благородной души и просвещенного ума». Наши предки хорошо помнили эту истину.

Здесь же, на набережной, в каретах, появлялись императрицы, в сопровождении наставников прогуливались великие князья Николай и Михаил, реже всех показывался Константин Павлович.

Император жил летом в Каменноостровском дворце, а общество селилось на соседних островах. Оставшиеся в городе отправлялись гулять на острова и на Черную речку. По Неве и ее протокам скользило множество лодок. За лодкой знатного лица следовала лодка с духовой музыкой или с певцами-лодочниками, услаждавшими слух то отрывками из опер, то танцевальными пьесами, то народными песнями. Эту чудесную картину можно было наблюдать вплоть до восхода солнца.

Русская щедрость привлекала многих заезжих знаменитостей.

Отсутствие Александра Павловича заметным образом оказывало влияние на характер светской жизни Петербурга начала XIX столетия.

В 1807 году, находясь в Петербурге, Жихарев вновь попал в ситуацию, с которой примерно год назад столкнулся в Москве. Как и тогда во время отсутствия гвардии, в городе почти не осталось хороших танцоров, и, чтобы «помочь горю», граф Соллогуб набрал из штатских «мастеров бального дела».

Одной из дам, протанцевавшей у графини Салтыковой целую ночь (от десяти часов вечера до пяти утра), Жихарев посоветовал беречь себя и свою красоту, которая от бессонных ночей и от «неумеренных танцев» может пострадать.

«А на что мне красота? – возразила она. – Я замужем и прельщать никого не намерена. Годом прежде, годом после, а все же надобно будет подурнеть и состариться: по крайней мере, пока время не ушло, напрыгаюсь и навеселюсь вдоволь, а там и примусь за нравоучения своим детям». Это в своем роде также логика. Я спрашивал, справилась ли с кавалерами? «Множество их было, – отвечала она, – я всякого разбора; ловких и неловких; но для меня все равно, какие эти господа ни были бы, лишь бы шаркали по паркету». Ну, и это дело, подумал я. Следовательно, «Vous n'etes pas pour les grands sentiments?»[8 - Вы не поклонница высоких чувств? (фр.)] – спросил я опять премилую мою хозяйку. «Eh? Mon dieu, monsieur, je n'ai jamais-etudie la metaphysique, et en verite, je ne sais pas a quoi peuvent ils servir»[9 - Ах, месье, я никогда не изучала метафизики и, право, не знаю, на что они нужны (фр.).].

После этой выходки для меня все стало ясно как день, я и вышел от красавицы с новыми познаниями в физиологии женщин. «Courte et bonne» (коротко и хорошо), говорят французы; «Kurz, aber lustig» (коротко, но весело) – повторяют немцы; а какой смысл дать этим фразам на русском языке – я еще не придумал».

Русские дамы были далеко не так сентиментальны, как принято о них думать.

Дочери «безумного и мудрого» XVIII столетия в большинстве своем обладали твердой волей, чувством достоинства, достаточно неплохо разбирались в литературе, живописи, музыке, не говоря уже о том, что знание нескольких европейских языков было обычным явлением в дворянской среде.

Светская беседа изящна по форме, но не поверхностна. Дам высшего света трудно понять, «зато не любить невозможно».

Бальные платья, напоминавшие античные туники, демонстрировали все более укоренявшиеся в дворянской среде основные идеи римского морального кодекса, что не могло не сказаться на самом стиле придворной жизни. Поэтому военная молодежь без колебания отвергала в 1807 году приглашения на балы к французскому посланнику, несмотря на Тильзитский договор между Россией и Францией.

Система ценностей определяет правила поведения человека, который, руководствуясь ими, способен изменить мир к лучшему.

В то же время наследники «екатерининских любимцев» стремились не отставать от своих отцов по части устройства великолепных празднеств. В 1913 году в Петербурге состоялась выставка, посвященная придворной жизни с 1613 по 1913 год. В каталоге выставки мы находим описание праздника, устроенного А. Л. Нарышкиным 8 февраля 1808 года.

«Хозяева, ожидая высоких к себе посетителей, употребили всевозможные украшения для дома, где, между прочим, комната, приготовленная для принятия во время ужина Высочайшей Фамилии, отделана была первым декоратором Г. Гонагою, совершенно в новом вкусе, соединяющем в себе великолепие с простотой, богатство с приятностью. Так же отделаны им были две комнаты, сопредельные оной; в прочих отделка была лучших в городе мастеров; одним словом, хозяева ничего не щадили, чтобы можно было угостить наилучшим и приятным образом.

В саду, простирающемся от самых окошек дома и оканчивающемся на другой противолежащей улице, устроены были ледяные горы, украшенные архитектурой и освещенные разноцветными огнями.

В восемь часов вечера начался съезд. В девять часов присутствовал уже тут Его Императорское Высочество Государь Цесаревич и Великий Князь Константин Павлович. В половину десятого прибыть соизволил Государь Император с Императрицами и со всею Высочайшею Фамилией; и когда их Императорские Величества выходили из карет, в то время у крыльца загремела музыка, а хозяева имели счастье тут встретить и препроводить их в среднюю залу, где находилось уже более семи сот приглашенных особ, и где вдруг, к общему всех удивлению, стена, в конце зала сего находящаяся, исчезла, представя декорацию в действующими в полной красоте (произведения живописца г. Корсини), она изображала гроту, которой глубина теряясь из виду, представляла ниспадающие с вершин утесов два источника, в стремлении своем составляющие в разных местах каскады и ручейки, где нимфы резвились, наяды плавали, тритоны катались на дельфинах, а посреди оных на камне, исходящем из воды, сидел амур. При подошве гроты окруженной приятными видами рощи и пригорков, произведены были танцы, составленные г. Дидло из воспитывающихся в Императорской театральной школе. Балет сей как замысловатым своим расположением, так и разнообразием приятнейших видов групп во время танцев, привел всех в восхищение, особливо танец госпожи Икониной был пленителен.

По окончании оного начался бал и катанье с гор; а через несколько минут в том месте, где пред сим была сцена, поднят был занавес и открылось новое отделение комнат, ведущих к тому месту, где были учреждены были ужинные столы для Высочайших Фамилий и для всех прочих посетителей. В час пополуночи бал прерван был возвещением об ужине изобилием и роскошью приуготовленным.