Сторно

На склоне высотки в темноте замаячили немцы. Не знаю, как уж они пробрались через грязную низину и проволочную путанку.

– Гранатами огонь!!

Немцы плотно насели, приблизившись на «дистанцию плевка». По ушам хлестнула волна взрывов, земля мучительно вздрагивала, и воздух наполнился комьями грязи, пылью, осколками, свистящими пулями, пороховым и тротиловым дымом, воплями раненых, хрипами убитых и плотным матом. Не жалея стволов, бойцы палили по вспышкам, смутным контурам и теням в отсветах пламени выстрелов и пожаров. Со всех сторон полыхали злые огоньки. Пулемёты неистовствовали, и во всполохах огня снопами падали люди, и среди мелькающих фигур внизу темнели груды трупов и подранков. Противно и густо потянуло смрадом. Грохот, скрежет, буханье, треск, вой, вопли. На флангах трещало и ухало. Это был ад.

Время скрутилось в тугой комок, и понять прошла минута или час стало невозможно. Я немного пришёл в себя, когда вышли все патроны и постепенно бой начал стихать. Немцы откатились, пальба прекратилась и тогда в наполненной треском горящих машин относительной тишине слева донеслись звуки продолжающегося боя: пулемётные очереди, ружейная стрельба, взрывы мин и гранат. Справа слышались только отдельные редкие выстрелы и короткие очереди. А на развороченном взрывами склоне надсадно многоголосо кричали раненые, выворачивая воплями душу, бродили спятившие контуженные. С поля противно тянуло ядовитой вонью от сгоревших пороха, резины и нефти, с примесью крови и дерьма. Война продолжала собирать свою смертельную жатву.

Отложив дымящийся автомат, я поднёс часы к уху. Ходят. Очистил рукой грязное стекло, повернул к огню и поднёс к глазам. Два часа ночи! Не может быть. Бой шёл уже четыре часа! Сука-ночь никак не желала кончаться. Скорее бы рассвет. Да, когда же вы, сволочи, выдохнитесь!

А они снова атаковали. В постоянный шум боя вплёлся гул множества приближающихся танковых моторов. И по смещению звука я понял, что танки направились левее к позициям Строгова. Вглядевшись в догорающий затор в «бутылочном горлышке», я убедился в надёжности этой пробки, взялся за сошки и махнул рукой Ваньке. Вдвоём мы перекатили ружьё левее в недоделанный окопчик, из которого открывался вид на подходы к батарее Строгова. Подтянув два лотка со снарядами, я устроился поудобнее, прогнал тревожные мысли и начал ждать появления целей.

Дым немного развеялся, стекая в низину, и в предутреннем сумраке появились ползущие по полю едва видимые пятна немецких танков с выключенными фарами. От нетерпения я заскрипел зубами, но стрелять было бесполезно. Далеко и почти не видно.

Из ночи начали один за другим постепенно выступать тёмные железные глыбы. Сигналом к бою стал резкий выстрел нашей пушки. На поле брызнул высверк попадания, и в ответ раздалось сразу несколько выстрелов танковых пушек. Не прошло и минуты, как чуть посвежевший от утреннего ветерка воздух опять разорвали взрывы, грохот, наполнили удушливая вонь моторных выхлопов, пороха и горелого тола. Снова один выстрел пушки. Так. Значит, другая накрылась. Ответные снаряды из танков ушли с перелётом. Выстрел, и поле подсветилось жирным бензиновым пламенем.

Я слегка вздрогнул, когда сзади замолотили наши зенитки. Тьфу ты, напугали, ироды. Очередь в пять полуторадюймовых снарядов, сразу нашла цель. На поле вспыхнул ещё один костёр. Снова пушка. Мимо. А обе зенитки начали долбить почти без перерыва. Ещё один горит. Ещё.

И тут в неверном свете я заметил два силуэта «троек», пытающихся понизу, по краю низины подобраться к нашему орудию. Они, виляя вежду воронок, ползли ко мне боком! Я натурально возмутился таким пренебрежением. Быстро поправив прицел, я хриплым от волнения голосом крикнул Ваньке:

– Снаряд!

Первый же выстрел оказался на редкость удачным. Да, и стыдно промахнуться в борт со ста метров. Немец моментально разгорелся. Второй танк начал поворачивать башню, но получив порцию карбида вольфрама в основание, заткнулся и замер. Со второго снаряда и он задымил.

А тем временем пушка Строгова и зенитки продолжали лупить по танкам без остановки. И атака опять захлебнулась. Оставив в поле безжизненные и горящих собратья, танки задом отползли за поворот шоссе.

В горячке боя я не заметил, что на левом фланге стрельба тоже стихла. В той стороне на востоке начал медленно розоветь горизонт. Начинался новый день войны. Четыре часа утра. Суток ещё нет, как я здесь, а, кажется, прожита целая жизнь.

Я отчаянно сражался со сном. Навалилась и сковала страшная усталость. Вырваться из её объятий буквально не хватало сил, но несколько коротких очередей с левого фланга заставили меня со стоном оторваться от земли и подняться на ноги.

Ранний рассвет выявил из дымного мрака край поля боя, заваленный замершими в разных позах трупами и обгорелыми корпусами когда-то грозных машин. На позициях отдыхали и перекуривали ошалевшие от победы бойцы.

– Ваня, я на левый фланг. Пробегись по рубежу, скажи командирам: пока затишье, через полчаса сбор на шоссе.

Сухой овражек за высоткой вывел меня к завалу деревьев, что образовался после артобстрела. В полусотне метров далее между двумя холмиками, плотно изрытыми воронками и исклёванными мелким калибром, находилась основная позиция батареи Строгова. Подойдя к ней, я не поверил своим глазам. Всё пространство вокруг напоминало лунный пейзаж. Воронка на воронке. Судя по размеру – танковые двух- и трёхдюймовки. Одна присыпанная землёй пушка скособочилась, задрав загнутый ствол. Возле другого орудия в утренних сумерках суетились бойцы в серых от пыли гимнастёрках с тёмными усталыми лицами. Кто-то лопатами углублял окоп и восстанавливал бруствер, кто-то расчищал площадку, кто-то относил в сторону стреляные гильзы. Несколько бойцов скручивали шомпол для чистки ствола. На макушке холмика лежал наблюдатель с биноклем. Лейтенант сидел на станине орудия и что-то писал. Соблюдая устав, я поздоровался первым:

– Здравия желаю, товарищ лейтенант.

Он поднял покрасневшие глаза, встал, и его потемневшее от копоти и пыли лицо озарила мальчишеская улыбка:

– Василий Захарович, рад тебя видеть. Живой. И мы тоже пока живы. Трое, правда, погибли из второго расчёта. Пятеро раненых. Пока держимся. В строю четырнадцать человек.

Я закусил губу, чтобы не выдать своих чувств, и крепко сжал его руку.

– Полагаю это ещё не конец боя. Когда они перегруппируются, при свете начнут искать слабые места обороны и в первую очередь вызовут бомбардировщики. Теперь-то они на своей шкуре изучили местные условия, а потому ударят именно здесь, на левом фланге. Пока ничего не известно о группе лейтенанта Батуры. Будем надеяться.

– Вы на него не обижайтесь. Он хороший парень, но у него молодая жена в Бресте погибла под артобстрелом в первые часы войны. Только поженились. Сами понимаете.

– Вы не правы, я ему очень признателен. Фактически сегодня он спас всех нас. Лишь бы жив остался. Как всё выяснится, пришлю вам подкрепление. Держитесь.

Я попрощался и, пробираясь через развороченную взрывами лесную опушку, через сотню метров вышел на самый край обороны.

Здесь творилось что-то невообразимое. Первое, что бросилось в глаза – это буквально заваленное трупами немцев поле, сгоревшие коробки двух Ганомагов и остовы нескольких грузовиков, среди которых уткнулась стволом вниз закопчённая «двойка». Растерзанную землю густо покрывали воронки, куски железа, щепки и обломки стволов деревьев.

Растерзанные и донельзя грязные и прокопчённые бойцы удивлённо оглядывали дела своих рук, не веря, что остались живыми в этом аду. Некоторые воины отрешённо сидели, кто-то дымил самокруткой или приводил в порядок оружие. Здесь командовал Сашка, который, залихватски сдвинув на затылок пилотку, матерно орал на бойца, тыкая пальцем в сторону леса. Я облегчённо вздохнул. Жив, курилка. Сашка увидел меня и, махнув рукой на бойца, подошёл:

– Ну, ничего поручить нельзя. Говорю, сделай так, так нет, обязательно всё переиначит. У-у, чудо в перьях.

– Как вы тут?

– Запарились малёхо. Слушай, командир, что это ты за хреновину с огнём придумал?

– А что?

– Понимаешь, как попёрли гансы всем скопом, а у меня ленты, как назло, пустые, заряжающего ранило. Тут сапёр Петька и рванул. Полыхнуло так, что круги в глазах. Я сам чуть в штаны не наложил, когда перед нами заметалась сотня истошно вопящих костров.

– Хм. Значит, пригодилась моя задумка.

– Ни хрена себе, пригодилась! Они так пятки смазали, что до сих пор, небось, бегут и трясутся. В общем так: из восемнадцати человек четверо убиты, пятеро ранены, один тяжело, думаю не выживет. А гансы, вон они, кто их считал.

– Вы молодцы. Пока затишье, пошли кого-нибудь за патронами. Разберусь, подброшу людей. Держитесь. Ещё ничего не кончилось. Сейчас немцы почистят пёрышки, позавтракают и могут опять долбануть. Будь готов.

– Всегда готов, – он вскинул руку в пионерском салюте. Я покачал головой и погрозил ему пальцем.

Вернувшись на шоссе, я застал там Семёна Ивановича, старшину Прокопенко, Андрея Ситникова и сержанта зенитчика. Звать его, дай бог памяти… Прохор Варик. Они сидели на поставленных в круг снарядных ящиках, курили и негромко переговаривались. При моём появлении все встали, и мы, молча, пожали друг другу руки.

– Доложите о потерях.

– Первый и второй взвод. Семь убитых, одиннадцать ранено, двое тяжёлых. В строю пятьдесят четыре человека без группы Сафронова.

– Пулемётный взвод. Двое убитых, прямое попадание снаряда. Один с лёгким ранением. В строю без группы Сафронова шестнадцать человек.

– Артвзвод. Убитых пятеро. Раненых девять из них трое тяжёлых. В строю пятнадцать человек.

– Зенитный взвод. Убитых и раненых нет. В строю двенадцать человек.

– О группе лейтенанта Батуры что-то слышно?

Все покачали головами. И я уже хотел подбить бабки, как в тылу услышал натужный рёв мотора, повернулся и увидел, как из лесного тумана на шоссе выползает Опель Мироновича с пушкой на прицепе.

Все вскочили и от нетерпения шагнули навстречу. Опель протащил пушку по асфальту вперёд и встал у обочины. Из кабины выпрыгнул Николай, присвистнул и начал удивлённо оглядываться на ту разруху, которую учинили нам фрицы. Спустя минуту на дорогу выполз другой грузовик, вытянувший на дорогу вторую пушку.

С подножки соскочил лейтенант, а из кузова обеих машин начали выпрыгивать и перевариваться через борта бойцы. Батура окинул взглядом панораму боя и направился к нам. Все переминались, не зная, как себя с ним вести, а я подошёл, протянул руку и почувствовал крепкое ответное рукопожатие:

– Спасибо, товарищ лейтенант, вы нас очень выручили.

– Да, чего там, – он смущённо потёр грязные щёки и одёрнул пропылённую гимнастёрку, – я смотрю, вам тут тоже досталось.

– Повоевали маленько. Потери есть, Евгений Михайлович?