Провиденциалы

Неделя после встречи пролетела для Михаила в мгновение ока. По утрам он пробуждался, ощущая в теле невесомость и бодрость. На заводе время превратилось в призрачный мираж. Часы и смены сливались воедино, а Михаил парил в блаженном трансе, мыслями устремляясь в неведомые дали. Мышечная память управляла его движениями, освобождая разум для более приятных размышлений. Ничто не могло вырвать его из этого упоительного состояния: память воскрешала её смешливые глаза и искреннюю заботу об утках. Он вновь и вновь прокручивал в голове её рассказ о подруге и крестнике. Сомнения и горечь выцвели и поблекли, отступив перед напором радости и предвкушения. Каждую свободную секунду Михаил посвящал мыслям о Светлане, рисуя в воображении их грядущую жизнь вместе. Нетерпение увидеть её вновь переполняло его. Он чувствовал себя всемогущим, готовым покорить любые вершины ради этой девушки.

«Поразительно, что образованный, начитанный человек может искренне верить в такую чепуху?» – иногда задавался он вопросом, вспоминая свои годы учёбы, когда логика и скептицизм вытравили остатки предрассудков. «Неужели она никогда не задумывалась о противоречиях в святых писаниях? Но „Париж стоит мессы!“ – напоминал он себе слова Генриха IV, готового принять католичество ради французской короны. – Я тоже могу поиграть в набожность. Ничего, эти пустяки исчезнут сами собой, когда она поймёт, что любовь реальнее любых фантазий». Михаил был уверен, что со временем интересы семьи и забота о муже поглотят Светлану целиком, вытеснив её религиозные устремления на второй план. «Когда у неё появятся настоящие земные радости и обязанности, – размышлял Михаил, – ей станет не до небесных видений. Дела по дому, воспитание детей, поддержка мужа – всё это займёт её мысли и сердце, не оставив места для бесплодных молитв и постов».

В четверг грянула новость: его имя внесли в наряд-допуск на выполнение ремонтных работ в оба выходных дня. Подобные авралы на заводе не редкость – цеховое оборудование изношено до предела, а нового не закупалось. Обычно его, новичка, обходили стороной при таких работах: желающих подзаработать всегда хватало, особенно на выходных с их двойным тарифом. Но в этот раз его незаменимость обусловилась массовым исходом коллег в отпуска. Близилось лето, и заводчане, следуя давней традиции, потянулись кто на дачу, кто на море, оставляя цеха полупустыми. В результате каждый оставшийся работник стал на вес золота.

Михаил отчаянно пытался убедить руководство в своей занятости, но его слова разбивались о железную стену необходимости и производственной дисциплины. Мольбы о важной встрече лишь вызвали у мастера раздражённую отмашку и ссылку на срочность работы.

Воскресная встреча в библиотеке прошла без него. Михаил провёл выходные на заводе, изнывая от мучительных мыслей о Светлане, ожидающей его напрасно. Перед глазами стояло её разочарованное лицо, потухший взгляд грустных глаз. Сердце разрывалось от осознания утраты чего-то бесценного, невозвратимого. Работа превратилась в невыносимую пытку, каждый час растягивался в вечность. Он стал заводской шестерёнкой, бездумно вращающейся в огромном механизме, в то время как его мысли и чувства устремлялись к недостижимой сейчас Светлане. Эти два выходных дня были для Михаила лишь началом испытания. Теперь каждый день рабочей недели отзывался болью в груди. Он чувствовал себя преданным собственной судьбой, лишённым шанса на счастье. Мысли о том, что Светлана может не простить его отсутствия, гнались за ним неотвязно, превращая каждодневную рутину в бесконечную голгофу.

Кое-как Михаил дотянул до следующего воскресенья. Нервное ожидание накалило его до предела. Сердце колотилось в груди, угрожая выпрыгнуть, когда он наконец постучал в дверь горницы. Войдя внутрь, он обмер, пронзённый болезненным осознанием – Светланы среди собравшихся не было. Её отсутствие ударило по нему почти физически, вышибая воздух из лёгких и оставляя оглушительную пустоту в душе. Комната, полная людей, вдруг показалась ему безжизненной, лишённой того единственного лица, ради которого он жил последние две недели.

Поздоровавшись со всеми и заняв место за столом, Михаил изо всех сил пытался выглядеть спокойно, но его внутренние терзания и печаль, отразившиеся на лице, не укрылись от внимательных глаз собравшихся.

– Что-нибудь передать? – спросила Марина, внимательно его разглядывая.

– Кому… что передать? – переспросил Михаил, не сразу сообразив, что она имеет в виду.

– Светланы сегодня не будет – у неё мама болеет, – пояснила Марина с лёгкой улыбкой.

Смутившись от неожиданного к нему внимания, Михаил покраснел и начал запинаясь говорить что-то бессвязное:

– Я… просто… что передать?

– Записку написать не желаете? Я передам, – Марина хитро улыбнулась и заговорила стихами:

Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Слова Эдуарда Асадова, произнесённые ею с мягкой ироничной интонацией, вызвали улыбки на лицах всех сидящих за столом. Михаил залился краской. Его смущение достигло пика, он чувствовал, как внутреннее напряжение закипает, грозя вырваться наружу. Осознав, что он теперь постоянно будет мишенью её острот, и она не намерена отступать, в нём проснулся инстинкт самосохранения. «Лучшая защита – нападение», – собравшись с духом и подавив смущение, Михаил решил немедленно перехватить инициативу, чтобы перевести внимание с себя на кого-нибудь другого. Его глаза лихорадочно забегали по лицам, выискивая подходящую жертву. Он проигнорировал Марину и обратился к Геннадию, человеку, над которым все смеялись в его последний приход сюда:

– Геннадий, – начал Михаил, его голос слегка дрожал от волнения, – я слышал, что вы можете говорить, используя дополнительные времена глаголов. Это же невероятно сложно? Почти как выучить иностранный язык. Я… – он на секунду замялся, собираясь с мыслями, – я когда-то пытался изучать английский и знаю, как это непросто пытаться говорить на другом языке… по-другому.

– Вопрос времени и дело привычки, – Геннадий удивлённо посмотрел на Михаила. – Поначалу было сложно, месяцев шесть-семь напрягался, потом как-то враз переключился и теперь говорю на полном автомате. Во всяком случае, это легче, чем изучать иностранный язык. Хотя и языки – дело не сложное. Было бы желание. Всё дело в окружении, я считаю. Дети бессознательно схватывают язык, просто повторяя и копируя. Если вокруг все говорят на русском – овладеваешь русским, говорят на английском, значит, английский становится родным языком для тебя. Несложно. Даже для взрослого человека, если только он оказался в нужном окружении. Если бы все вокруг сейчас заговорили стихами, тогда и я, и вы тоже заговорили бы стихами. Как с музыкой: слушаешь, и невольно начинаешь подпевать. Но музыка – это лишь малая часть нашей повседневности, и необходимости постигать этот язык нет.

– Не говорите ерунду, Краснов, – выпалила в адрес Геннадия Марина.

– Не хочется вас разочаровывать, Прошина, – иронично парировал Геннадий, выпрямившись и посмотрев на неё. Вена на его высоком лбу слегка проступила. – Однако без поэзии прожить возможно. Хотите верьте, хотите нет, но между количеством поэтов и богатством и здоровьем нации никакой связи не прослеживается: ни прямой, ни обратной, ни опосредованной. Допускаю, что когда-то – когда не было письменности – необходимость в рифмотворчестве была, чтобы запомнить и передать последующим поколениям какую-то важную информацию. К примеру, о гибели Трои.

– Демагог, – буркнула Марина, отвернувшись и сделав вид, что её не интересует дальнейший разговор. Её спутанные пряди качнулись от резкого движения.

– Вот-вот, – продолжал Геннадий с лёгкой усмешкой, бросив на Михаила многозначительный взгляд, – именно этому находят сегодня наши люди употребление поэзии – продемонстрировать своё превосходство над другими: посмотрите на меня, какая я высокоразвитая личность, достигшая высшего градуса божественного посвящения. Не чета вам. – Он сделал паузу, оглядывая собравшихся. – Вы только не подумайте, что я против этой разновидности человеческого творчества. Я сам когда-то писал стихи. Но по многим вопросам придерживаюсь своего собственного, независимого мнения. Взять, к примеру, профессиональный спорт. Здесь то же самое. Я обеими руками за то, чтобы люди занимались спортом. Обычным спортом. Без фанатизма и самокалечения. Я не сторонник того большого спорта, о котором можно сказать словами Льва Кратия: «Спорт – это физкультура, доведённая до абсурда».

– Ну не скажи, Геннадий… – возразил Вадим Николаевич, приосанившись и подняв указательный палец, готовясь произнести важную истину, – спорт – это ведь не только беговая дорожка, но и зрители, в том числе и телезрители. Плюс ко всему, спорт у нас стал показателем могущества государства. Ведь для воспитания успешных спортсменов нужны значительные инвестиции в спорт. А это всё-таки какой-никакой показатель…

– В Древней Греции, Вадим Николаевич, возможно, успехи отдельных спортсменов и были показателем преуспеяния государства, а сегодня это далеко не так, – Геннадий, слегка наклонив голову, его голубые глаза смотрели проницательно, а на высоком лбу снова проступила едва заметная вена. – Наши спортсмены всегда демонстрировали наилучшие результаты на международных соревнованиях, но распад страны это никак не предотвратило. Что же касается зрителей и телезрителей, то, полагаю, лучше самому побегать поутру, нежели сидеть у экрана и наблюдать за тем, как бегают другие – здоровее будете.

– А новые языки зачем изобретать? – негромко спросил Сергей, сидящий рядом, его губы скривились в скептической усмешке. Не поднимая глаз на собеседников, он продолжил, говоря сбивчиво и отрывисто: – Тем более во времена глобализации, когда все стремятся к изучению одного языка, – Сергей слегка поправил очки в тонкой металлической оправе и бросил быстрый взгляд на окружающих, оценивая их реакцию. Его голос стал чуть увереннее. – Язык человека ограничен. Он давно не отражает сути вещей, а пытается словами давать определение другим словам. Математикой надо заниматься. Её язык понятен всей Вселенной.

Сергей был мужчиной лет тридцати пяти. Его худощавая фигура и угрюмое выражение лица сразу бросались в глаза. Волосы у него были тёмно-каштановые, густые, но слегка растрёпанные. Лоб высокий, покрытый едва заметными морщинками. Переносицу украшали очки в тонкой металлической оправе, за стёклами которых скрывались тёмные, слегка прищуренные глаза. Они смотрели на окружающих с превосходством, оценивая каждого собеседника и находя его не совсем достойным. Лицо его было угловатым, с тонкими губами, часто кривившимися в скептической усмешке. Одет он был в светлую рубашку, слегка помятую. Руки тонкие и длинные, с сильно выпирающими венами, постоянно теребили какой-то предмет – то ручку, то листок бумаги. Он сидел слегка сутуло, редко смотрел прямо на собеседника, предпочитая изучать невидимую точку в пространстве. При вовлечении в разговор он бросал скупые реплики, говорил сбивчиво и отрывисто. Его речь была наполнена намёками и недосказанностями – полное объяснение своей мысли он, видимо, считал пустой тратой времени.

Марина, поджав губы и с лёгкой насмешкой в глазах, начала читать стихи, но уже что-то из цифровой поэзии:

17 30 48
140 10 01
126 138
140 3 501…

– Не передёргивайте, Прошина, – недовольно буркнул Сергей, нахмурив брови и бросив на неё сердитый взгляд.

– Язык человека должен соответствовать тому времени, в котором он живёт, – заговорил Геннадий, выпрямившись и упёршись ладонями в стол. – Если мы вынуждены жить в эпоху мифов и лжи, нам надо уметь защищаться. Сделать всё прозрачным. Открыл книгу – и сразу видно, где ложь, а где правда. Дабы не было соблазна подменять одно другим. Открыл газету, а там написано: «мы построимЬ коммунизм!» Человек читает и сразу понимает по мягкости окончания, что преждевременно обнадёживать себя сильно не стоит, чтобы потом не было личных трагедий и разочарований. Что же касается математики, – продолжил он, слегка наклонив голову в сторону Сергея, – то у меня большие сомнения насчёт того, что она является языком Вселенной. В ней полно изъянов и исключений, как и в любом другом языке.

– Какие в математике изъяны? – с удивлением переспросил Сергей, продолжая смотреть в стол, его брови слегка приподнялись.

– Предостаточно. Иррациональные числа, например. Это, по-твоему, свидетельство точности и лаконичности? Сколько цифр у числа пи после запятой? Конца этому ряду нет. Или возьми любой школьный учебник, в котором чёрным по белому написано, что на ноль делить нельзя. Я понимаю, когда далёкий от совершенства человеческий язык изобилует исключениями из правил…

– Ты не понимаешь, – буркнул Сергей, не дав ему договорить, чуть прищурив глаза и изогнув губы в лёгкую ухмылку.

Чувствуя себя виновником назревающей перепалки, Михаил посчитал, что отмалчиваться некрасиво, и решил вставить свои «пять копеек» для приличия. Он слегка приподнялся, чтобы привлечь внимание, и неуверенно начал:

– Вообще-то, на ноль делить можно, но в школе об этом действительно не упоминали, насколько я помню. В университете – хотя нет, даже, по-моему, в старших классах – нам уже говорили, что делить на ноль можно. Просто получается бесконечность.

– Делим шесть на ноль и получаем бесконечность? – Геннадий посмотрел на Михаила взглядом, полным недоумения и лёгкой иронии. – Что же это получается? Чтобы получить шесть, нам надо ноль помножить на бесконечность? Другими словами, чтобы получить шесть, нам надо взять «ничто» и помножить его на само себя бесконечное число раз, и только тогда мы получим шесть?

Михаил пожалел, что поддержал эту тему. Он стал прятать глаза и ёрзать на стуле, чувствуя нарастающую неловкость.

– Вы у нас к тому же и профессор математики, Краснов? – съязвила Марина.

– А что, мне надо быть шеф-поваром, чтобы судить, пересолён суп или нет? – искренне возмутился Геннадий. Он опёрся локтями на стол, всем видом показывая свою уверенность в своей правоте.

– Эти ваши ощущения солёности-пересолёности – субъективны, Краснов!

– В чём субъективность? В количестве положенной в суп соли? Почитайте стандарты: 5 граммов соли съел – норма; съел 250 граммов – вызывайте скорую, – Геннадий засмеялся, но смех его был скорее нервным, чем весёлым.

– Ты не понимаешь, – снова пробормотал Сергей, его голос был тихим, но полным убеждения. Он сидел, опустив плечи, будто пытался скрыться от всей этой словесной перепалки.

– Ну так объясни так, чтобы я смог тебя понять, – с некоторым недовольством возразил Геннадий, его лицо стало серьёзным.

– С чего ты взял, что «ничто» вообще существует? – спросил Сергей, уставившись в стол и краем глаза смотря куда-то в сторону Геннадия.

– А что, по-твоему, существует? Вакуум – это что, по-твоему, не «ничто»?

– Ноль принят условно. Это искусственное изобретение, принятое для удобства человека. Если на столе лежало шесть яблок, и шесть яблок съели, это вовсе не значит, что на столе ничего не осталось. Это просто значит, что для детей на столе ничего не осталось. Но для микробов стол – завален пищей. Это то же самое, что и температура. Есть шкала Цельсия, где за ноль принята точка таяния льда. Но это произвольное решение. Удобное для человека. За ноль можно было принять и точку кипения. Есть также температура абсолютного нуля, – быстро проговорил Сергей, его голос стал увереннее, и он наконец поднял глаза, чтобы встретиться с взглядом Геннадия. – То же самое с вакуумом – для человека там ничего не существует. Пока не существует. Как только методы познания будут расширены, придёт и другое понимание вакуума. Некоторые учёные считают, что вакуум может быть источником огромного количества энергии, просто мы пока не знаем, как её извлечь… И знаете, – добавил Сергей после короткой паузы, – это напоминает мне минуту молчания. На первый взгляд, минута молчания кажется пустой, лишённой звуков, как вакуум лишён материи. Эта пустота образовалась относительно недавно, в начале ХХ века, как альтернатива молитве. Но ведь на самом деле эта тишина полна смысла и эмоций. Она содержит в себе глубокий смысл и силу, которые мы не можем измерить привычными нам способами. Эта тишина – не пустота, а особое пространство для размышлений и памяти, которое мы создаем сами.

Геннадий молчал, обдумывая услышанное, его лицо приняло задумчивое выражение. Он выглядел как человек, который силится что-то понять, но не может. Михаил в это время вернулся к своим мыслям о Светлане. Он не знал, как поступить дальше. С понедельника он в отпуске и уже распланировал поездку в горы, которая займёт три недели. Однако он хотел повидаться с ней перед отъездом.

«Может зайти к ней домой, сказать, что волновался, не случилось ли что серьёзное? Но она не пригласила меня в квартиру в прошлый раз. Возможно, будет не рада такому моему внезапному появлению. И что такого страшного для верующей девушки, если она приведёт к себе друга?» – долго размышлял Михаил, но ему так ничего и не приходило в голову.