Герой поневоле

– Извините, можно? – стараясь справиться с дыханием, проговорил он, замирая под взглядами одноклассников, прижал к бедру зашитую сумку.

Если смотреть на математичку сзади, она как толстая бабка: задница на два стула, руки-колбасы, ноги-колонны, серые волосы собраны в гульку. Поворачивается – а на лицо как старшеклассница. Павлик думал, что она начнет отчитывать, но нет, вроде даже как обрадовалась:

– Проходи, Горский! Но чтоб в последний раз!

Борька подумал, что Павлика не будет, и пересел со второй парты на третью первого ряда, к Димке-молчуну, чтоб удобнее было списывать у Ань-Тань, сидящих позади. Ань-Тань Борьку жалели и даже давали списывать, хотя чаще он сам справлялся. Если сесть перед ним, будет один вариант, и трояк обеспечен, на большее Павлик не рассчитывал, потому что после драки его трясло весь вечер, и он не подготовился к контрольной, а тема была сложная – арифметическая прогрессия.

Борька подождал, пока математичка отвернется, и бросил на парту смятую бумажку. Павлик развернул ее и улыбнулся: «Договорился скатать. Поделюсь».

Как это ни странно, на контрольной помощь Борьки не понадобилась – Павлик справился с заданием сам, а задачи посложнее оказались не по зубам даже отличницам Ань-Тань. Возле них и вокруг Леночкиной парты столпились троечники, надеясь на подачку.

Ань истерила, что она ничего не успевает, и отгоняла охочих списать, Тань грустно глядела в тетрадь, наматывая на палец длинный черный локон. Леночка же никого не прогоняла, сосредоточенно писала.

Математичка дала классу пару минут и принялась разгонять столпотворения.

Боря, отчаянно грызущий ручку, хлопнул тетрадью и поплелся ее сдавать, выглянул в окно и как заголосит:

– Народ! Там нашего Карася лупят!

Битие Карася было любимой забавой всех от мала до велика, Павлик перекинул сумку через плечо и ломанулся к двери. Он не видел, что за ним бежал жадный до зрелищ Баскаков по прозвищу Баскез анкл Бэнс, и не успел отпрянуть от распахнувшейся двери. Баскез налетел на него, толкнул, и лоб Павлика встретился с дверным косяком.

В глазах потемнело, Павлик упал без чувств. На его лбу пухла, наливалась синевой огромная шишка. Математичка бегала вокруг него, охая и причитая, напустилась на Баскакова, тот рванул за медсестрой.

Глава 3. Преобразование

Сперва я услышал детский смех и глухие удары, словно кто-то бьет мячом о стену или выбивает ковры старым советским способом, чуть позже добавилось чириканье воробьев, будто бы по мановению волшебной палочки лед отступил и началась весна…

Или я попал в рай? В аду вряд ли смеются дети. Я точно умер, в меня попали из гранатомета. Или не в меня, взрыв был рядом, потому я выжил.

Я осторожно открыл глаз и от яркого света чуть не ослеп.

– Очнулся! – пропищали женским голосом.

– Я же сказала, не надо скорую, – хрипнула в ответ другая женщина, воображение нарисовало губастую брюнетку с обветренными губами и сигаретой в руке.

– Ты как? – спросила у меня писклявая.

Я ответил нецензурно и многоэтажно, хотел вложить в ответ свое негодование, но… пропищал, как девчонка.

– Господи, что за сюр происходит? – продолжил блеять я.

Где я? Точно в больнице. Все еще не открывая глаз, я сел и тут же лег, потому что адски закружилась голова, и меня чуть не вывернуло. Когда отпустило, то я кожей ощутил недоумение медиков. Я сжал и разжал кулаки, провел ими по лицу и ощутил странное: кожа у меня нежная, как у ребенка, нет и следа щетины. Теперь понятно, что случилось: я обгорел, но меня каким-то образом спасли, и вот я вышел из комы…

Глаза!

Веки оказались на месте, даже ресницы успели вырасти, но выдыхать рано, надо проверить, не ослеп ли я. Упершись лбом то ли в пол, то ли в стол, чтоб спрятаться от света, я открыл глаза и увидел, что уткнулся в синюю клеенку, какой раньше застилали кушетки в процедурных кабинетах.

– Где я нахожусь? Где Оля?

Не дождавшись ответа, я перевернулся и обнаружил склонившихся надо мной смутно знакомых женщин: медсестра неопределенного возраста, узкоглазая, веснушчатая, с большим безгубым ртом, и длинная смуглая брюнетка с лакированной челкой, похожей на детскую горку, в ворсистом фиолетовом свитере, формой напоминающем чабанью бурку. Женщины посмотрели на меня, потом – друг на друга, и брови их поползли на лоб.

Происходящее напоминало горячечный сон, я по-прежнему думал, что мой мозг, умирая, выдал несколько реалистичных сцен. На самом деле прошла доля секунды, а мне кажется – гораздо дольше.

– Похоже, без «скорой» не обойтись, – резюмировала медсестра, брюнетка кивнула.

Только сейчас я осмотрелся и окончательно удостоверился, что брежу: я лежал на кушетке, застеленной клеенкой, в медицинском кабинете с крашеными стенами, в углу стоял стеклянный  шкаф с лотками, шпателями, боксами из нержавейки. Я даже не в реанимации, а в медблоке из семидесятых, где работают женщины из девяностых – ни в какое другое время люди не одевались так нелепо.

– Павлик, голова болит? Что ты последнее помнишь? – спросила медсестра, заглянула в глаза.

Про прикончивший меня взрыв я рассказывать не стал, осторожно сел, свесил ноги и в стекле шкафа увидел отражение растрепанного толстого подростка, который копировал мои движения. Не стерпев, показал ему фак, он отзеркалил. Я шлепнул себя по щеке, он сделал так же…

Черт! Тысяча чертей!

Медленно-медленно я посмотрел на свои пухлые руки с розовыми пальцами-сардельками, перевернул их ладонями вверх. Это я, черт побери! Тот «я», что существовал тридцать лет назад, которого нынешний «я» предпочитает не вспоминать, – жалкое забитое существо, пугающееся собственной тени.

Покачиваясь, я подошел к шкафу, откуда на меня смотрел он-я. Сколько мне лет? На вид тринадцать-четырнадцать. Какой сейчас год? Время года…

Над столом медсестры висел календарь с изображением орущего петуха: 1993!

Господи, что за сюр? Что за бред? Почему я здесь?

Тетки наблюдали за мной не шевелясь – я следил за их отражениями. Брюнетка – завуч Роза Джураевна, медсестра… Не помню, как ее звали, но это именно она – наша школьная медсестра. Я прикоснулся к огромной шишке на лбу и все понял. Не все, а кое-что. Павлик ударился головой и стал Павлом.

Ноги подкосились, я уперся в стену и расхохотался до спазмов, каждое сокращение мышц отдавало болью в голове. Примерный мальчик Павлик Горский материл взрослых и выражался непонятными словами, надо срочно вызывать психбольницу, он повредился умом.

Отсмеявшись, я вернулся на кушетку. Почему я именно здесь? Может быть, не было никакого Павла, его придумал Павлик для своего романа? Моя личность – не результат многолетней работы над собой, а то, каким мальчик хотел себя видеть? Я исчезну, когда его мозг восстановится.

– Тебе плохо? – заволновалась медсестра.

– Спасибо за заботу, все хорошо, – я потрогал шишку на лбу.

Или все-таки моя личность реальна, просто меня зачем-то переместили в себя маленького. Но как это возможно? Не удержавшись, я сжал виски. Казалось, голова вот-вот взорвется и разбрызгает содержимое. Я отказываюсь играть по этим правилам, слышите? От-ка-зы-ва-юсь! Верните мне мою жизнь…

Нет, не верните. Не хочу умирать.

Медсестра села передо мной на корточки, оттянула веко.

– Тебе нужно в больницу, у тебя сотрясение мозга.

– Не пойду, моя бабушка – медсестра. Лучше поеду домой.

– Ты из Штурмового? Как ты поедешь? А если упадешь по дороге?

– Вы правы, если у меня внутричерепная гематома, она может проявиться и через десять часов, и прямо сейчас. Вам незачем брать на себя ответственность, мне – ехать в больницу. Позвоните, пожалуйста, соседям, они позовут бабушку, которая меня заберет.

– Это выход, – кивнула завуч, почесала бровь, посмотрела на меня с удивлением.

Если уж я принял их правила, нужно говорить и вести себя соответственно возрасту. Угораздило же! Совершенно не помню эту свою жизнь, только цветные урывки. Странное время, когда у продвинутых пользователей появились компьютеры, а у большинства людей даже не было домашнего телефона; чтобы позвонить, приходилось бегать на почту или к соседям. Ларьки были завалены «сникерсами», но мало у кого водились деньги, хотя они лежали под ногами. Пора, когда рынок, он же «туча», «толкучка» и «толчок», был сердцем города, где «варенки» уступали место пока еще корявенькой джинсе.