Записки неримского папы

* * *

Из деревни поступают тревожные вести. Там происходит что-то странное. Я вообще в эти бабьи сказки не верю. Но, по словам жены, в доме начали пропадать вещи. Бесследно. Причем пропадает все классически – один в один как в этих историях про домового. Носки, ложки, журналы, батарейки. Наш домовой – абсолютно бессистемный. Нельзя предугадать, что он утащит в следующий раз. Умыкнул кусковой сахар – ага, значит, сладкоежка. Они прячут конфеты. А он тащит зубную щетку. Они убирают подальше зубные пасты и бритвы – исчезает мелочь в миске у входа.

Я бросил читать всякую ерунду, Бродского этого, Пушкина, и засел за серьезные монографии про домовых и барабашек. Начитавшись, написал жене про один верный способ: нужно положить тапок посреди пустой комнаты на ночь. Жена так и сделала. Однако наш домовой оказался еще и безграмотным: монографий он не читал и тапок банально упер, как и все остальное. Я стал постоянно смотреть экстрасенсов по ТНТ, выбираю себе специалиста.

P. S. Жена пишет из деревни, что все пропавшие вещи нашлись. И она узнала имя домового. Его зовут Артем. Сынок дорос до серванта. Научился снизу открывать дверцы. Отворял дверцу, клал в сервант носки, ложки, журналы, батарейки, сахар, зубную щетку, мелочь. И закрывал сервант обратно.

P.P.S. Пропажа обнаружилась, когда в доме собрались гости и теща при всех полезла в сервант за праздничными тарелками. Схрон Артема торжественно посыпался ей под ноги на глазах у изумленной публики. Рассказывают, что в серванте остался лежать один сиротливый тапок. Тот самый, на которого я планировал поймать барабашку.

* * *

Пришел в свою районную детскую поликлинику за справкой на молочную кухню. Без Артема. Ее выдает участковый педиатр. У нас-то свой личный педиатр, элитарный. Поэтому я к этим обычным, общераспространенным, так сказать, детским врачам не привык. Участковый педиатр пишет справку и причитает: «Что же вы ребенка-то не привели на осмотр, что же не привели?» А я же звезда эстрады, король репризы, молча усидеть не могу. «Хотите, – говорю, – фотографию в телефоне покажу?» – «Нет, – отвечает педиатр, – фотографию не надо, сам ребенок нужен». И говорит это абсолютно серьезно, без тени иронии. Бедные, бедные, замученные участковые педиатры…

* * *

Пока Артем в деревне, по-прежнему пытаюсь разобраться в его инструкции по эксплуатации. Читаю авторов. Гиппенрейтер: «Совсем хорошо, если вы сможете принять участие в занятиях ребенка, разделить с ним его увлечение». Мудрено это все, конечно. Не для средних умов. У Артема, например, любимое занятие (оно же увлечение) сейчас – это поедание песка и швыряние камнями в прохожих. Получается, я, как хороший отец, должен с ним это разделить.

Эге-гей, сынок, чего берешь сверху, копни поглубже, там песочек мокрый, легче будет глотать! Юху-у-у, Артем, что-то низко у тебя пошло, целься выше, в голову, вот смотри, как папка!

* * *

Шел по улице и слышу рядом: малыш, примерно ровесник моего, бормочет: «Па-па, па-па». И так вдруг накатило что-то. Представил я Артема там, в деревне. Стоит он на чужбинушке одинокий, чумазый, бесприютный, под проливным дождем и зовет меня жалобно, как брошенный котенок: «Па-па, па-па…» Но нет ответа, и только лютый ветер треплет его коротенькие, еще не до конца отросшие волосики. Под проливным дождем – это обязательно, только так мне представляется. Точно так же, но, например, под солнцем он стоять не может.

Иду я дальше по колено в мрачных мыслях, с трудом ноги передвигаю. И тут приходит сообщение по «вайберу» от жены. Фотография Артема. Она мне присылает периодически. На фото Артем почему-то не под проливным дождем. В правой руке надкусанный огурец, в левой – надкусанный помидор. На лице – улыбка. И взгляд такой его фирменный, нагленький. Смотрит в камеру, то есть на меня, как бы сквозь расстояние. Я уже давно научился читать его немые телеграммы, чем бы он мне их ни посылал – взглядом, жестом, позой, вздохами. В этом случае Артем отправил мне следующее сообщение: я, конечно, очень скучаю, пап, и все дела, но здесь хавчик приличный и никто на ночь Бродского не читает. Скоро не жди.

* * *

Разговариваем с женой по скайпу. Очередное прямое включение из деревни. «Ой, – возмущается жена, – сынок твой – ужасный хулиган стал. И та-а-а-ак на тебя похож! Чуть не по его, сразу делает такое противное лицо. Как у тебя прямо».

Я перебиваю: «Как у меня – ты имеешь в виду противное, как у меня в детстве, или противное, как у меня сейчас, не пойму чего-то». – «Противное, как у тебя в детстве, конечно, – отвечает жена. – На тех твоих детских фотографиях, которые мама показывала». (А у меня действительно на многих детских фотографиях противное недовольное лицо.) Потом смотрит внимательно на меня сквозь скайп и добавляет: «Ну, и как у тебя сейчас тоже». Любовь в семье – это главное.

* * *

Наблюдаю за жизнью Артема. Со всем ее хаосом – задиранием майки и демонстрацией пупка, засовыванием папиного носка в рот, швырянием нового айпада об стену, подниманием-опусканием крышки унитаза по сто раз, восхищением мусоровозами, усаживанием попой на голову кота, поеданием земли из цветка, размазыванием каши по лицу, дефиле с выключенным телефоном у уха, замиранием перед бабочкой, клоунскими рожицами, обгладыванием корки у свежего батона, попытками перегнать автомобили на улице…

И сравниваю со своей жизнью со всем ее порядком – подъемом в 8 утра, завтраком, утренними пробками, дресс-кодом, совещаниями, обновлениями гаджетов, открыванием-закрыванием «аутлука» по сто раз, «Фейсбуком», разговорами по двум трубкам у уха одновременно, перекусами на бегу, попытками объехать вечерние пробки дворами…

И понимаю, что моя жизнь на фоне его – абсолютная бессмыслица.

* * *

Новый понедельник – новая жизнь. Встал с утра пораньше и начал делать зарядку. Впервые за всю юность, молодость и зрелость. Последний раз занимался утренней гимнастикой (так это называлось в советские годы) в детстве. У плюшевого кота от удивления стеклянные глаза на лоб полезли. Я решил подготовиться заранее, чтобы потом, когда Артем вернется из деревни, личным примером приобщить его к здоровому образу жизни.

Первым делом я засунул ноги под журнальный столик, зафиксировал, лег на спину на пол и принялся качать пресс. Качнул несколько раз и решил передохнуть. Полежал минутку и уснул. Проснулся от того, что под журнальным столиком затекли ноги. Во всем нужно искать позитив. Зато меня не возьмут на Олимпиаду. И мне не придется общаться с этим противным Мутко.

* * *

В метро – парочка. Юные. Первое свидание, судя по всему. Он смущается, путается в ногах, в словах, в цветах – во всем. Путается он, а краснею почему-то я. Уже скорее от собственных воспоминаний. Какой же придурошный возраст, возраст этих первых свиданий, мамма миа! Сколько я ведер пота пролил, за всю футбольную карьеру столько не проливал (назовем это «карьерой» для интриги). И как же я безмерно счастлив, что сошел с дистанции! Ну, в смысле женился. Окончательно еще не сошел, хотя, наверное, пора повесить бутсы на гвоздь. И сейчас это я уже не про футбол. Но частично точно сошел, потому что хожу с женским зонтом. Кто подойдет на улице знакомиться к лысому очкарику с женским зонтом? Правоохранительные органы разве что.

Мне, вообще, никогда этого было не понять. Пусть прозвучит инфантильно, но, девочки, дамы, женщины, бабушки, мамзели, come on, к чему нам эти церемонии? К чему эти открытые финалы, клиффхэнгеры, альтернативные концовки – мы же не сериалы снимаем. Почему нельзя, как на думских выборах, просто и предсказуемо? Не надо называть это первыми свиданиями. Пусть будет собеседование. И просьба сразу минуте на пятой выносить вердикт: вот ты – сразу нет, а цветы оставь. А ты – точно да, только не сегодня.

Я-то свое под окнами отвыл, у подъездов отдежурил, палец в телефонном диске отнатирал (в мое время дисковые телефоны были). Но у меня Артем. Как представлю, что ему все это предстоит, опять потеть начинаю. Я вот что решил. Буду ходить на его первые свидания вместе с ним. Сяду за их столик в кафе. И сразу спрошу: «Девушка, у вас секс с ним сегодня будет? А завтра? А на третьем свидании? А когда будет? Если надо пострадать и помучиться, вы нам скажите, мы пострадаем, только укажите конкретно, сколько страдать. А то знаю я вас. Дырку ты от бублика получишь, а не Шарапова! Ой, это вырвалось. Это вычеркиваем».

* * *

Исторический день – мне наконец удалось взять отпуск, и вот я с цыганами и медведями с помпой появился на пороге деревенского дома.

Всю ночь в поезде я думал только о том, как бы мне побыстрее успокоить Артема, когда он разрыдается при виде меня после долгой разлуки.

Едва малыш выбежал мне навстречу из своей спаленки, я побросал и медведей, и цыган, и сумки с подарками и распахнул свои объятья навстречу сыну. Артем бегло взглянул на меня, сказал: «Мама!», указывая на жену, по-хозяйски хлопнул ее по ноге, потом схватил огурец и побежал мимо меня в другую комнату.

Еще не до конца опомнившись от такого горячего приема, я вышел с ним во двор погулять. И я стал свидетелем, как теперь с ужасом осознаю, типового дня моего сына в деревне. Артем сначала отнял у курочек всю их еду. Потом пытался связать хвостами двух местных котов. Затем отжал у 85-летней прабабушки ее палочку и начал носиться с ней за петухом.

Теперь я понимаю, почему деревенские так не любят москвичей.

* * *

За несколько недель, что мы не виделись, Артем скачал из своего карапузного айклауда пару апгрейдов.

«Плач Ярославны». Картинное заламывание рук, вырывание волос, падение на пол и катание по нему, стон раненого вепря и отчаянный взгляд – это перформанс «мама ушла в магазин».

«Синдром Яровой». Малыш выбирает неверное решение и настаивает на нем. Например. Играем с дощечкой с вырезами, в которые нужно вставлять фрагменты соответствующей формы. Артем берет квадрат и вставляет его в круг. Аплодирует себе. Хорошо еще, что не стоя, скромный пацан растет. Я несколько раз демонстративно отрицательно мотаю головой из стороны в сторону. Вынимаю квадрат из круга и вставляю его в квадрат. Артем еще более демонстративно мотает головой, да так интенсивно, что чуть уши не отлетают. Вытаскивает квадрат из квадрата и раскорячивает его обратно посреди круга.

«Скоростной спуск». Сижу, пардон, на унитазе. Артем пролазит в неплотно прикрытую дверь. Подходит ко мне и издает звук. Не просто звук, а резкий окрик. В сигнальной системе Артема резкий окрик означает: «Пошел вон!» А мне жена говорила, что они начали приучать его к горшку. Я грешным делом подумал: а вдруг сейчас я присутствую при торжественном и неповторимом моменте, когда мой сын совершит эволюционный скачок от горшка до унитаза. И размечтался, как я утру нос всем этим ретроградным Темкиным мамам, бабушкам и тетушкам с их допотопным горшком. Тут ведь прогресс, целый унитаз – папа-то только по-большому ходит (это фигурально, вопреки контексту). Я резво вскочил и уступил сыну почетное место. Артем бросился к унитазу. В самый последний момент я успел перехватить этот его фирменный взгляд «папа снова лох». А вместе с ним – и свой мобильный телефон, который сынок швырнул в клокочущие недра унитаза. Как потом мне рассказали ретроградные мамы и бабушки, есть теперь у Артема такой полезный навык: «спускаю ценные вещи в толчок, быстро, стопроцентная гарантия».

* * *

Романтический вечер. Сидим с женой на скамеечке в деревне. Держимся за руки. Долгая разлука позади. Вокруг алеют розы, благоухают флоксы, красуются бархатцы. «Знаешь, – говорит мне жена протяжно, – я вообще-то детей не очень люблю». В этот момент мимо нас, как в плохой пьесе, картинно пробегает наш полуторагодовалый Артем. Не хватало только вот этого, из «Ералаша»: «Па-пара-па-пам-пам!»

* * *

Возимся с Артемом на куче щебня возле дорожки. Перебираем. Мимо идет девушка. Красивая, в платье, на каблуках. Я дождался, пока она пройдет мимо, и начал пялиться вслед. В свое оправдание сразу могу заметить, что здесь мы имеем дело с роковым стечением обстоятельств. Если бы отсутствовал хотя бы один из элементов – ну, или каблуки, или это была бы не девушка, или без платья, я бы и глазом не повел. Но все три ингредиента вместе – это бомба, нет шансов устоять. Испепеляю, значит, я эту девушку пламенным взором, а сам понимаю, что шум перебираемого щебня со стороны Артема прекратился. Повернулся к нему и обнаруживаю, что сынок замер с горсткой камушков в ладошке и с открытым ртом провожает взглядом ту же наяду. Наконец он отморозился, уставился на меня нагленько так, неуважительно, и лыбится.

Я уже научился переводить с его диалекта. «Я-то малыш, несмышленыш, мне-то можно, – говорила эта его хамоватая улыбка. – А вот тебе точно хана, все маме расскажу, как ты на эту бабу пялился».

* * *

В наш технократический век у всего есть кнопка. Нажал – началось или кончилось. Поехало или остановилось. Заговорило или замолчало. Мы стали скучными выключателями. А у детей нет кнопки. Как Ури в «Приключениях Электроника», можем искать все четыре серии – и не найдем. Ребенок – это чистое чудо. Зачатие ребенка – чудо (не в смысле «и палка раз в год стреляет», а метафизически). Рождение – чудо. Первые шаги, первые зубы, первые слова – чудо. Взросление – сверхчудо. Самое невероятное из того, что я пока видел в своей скучной жизни выключателя. Как месячный становится годовалым? Как? Артем отвернется, чтобы плюнуть в кота, поворачивается – уже другой. В понедельник я забираю из кроватки одного Артема, в среду выхожу гулять со вторым, в воскресенье читаю книжку третьему. Иногда я часами пристально наблюдаю за ним, не отводя взгляд и не моргая, пытаясь поймать момент трансформации. Однажды мне показалось, что я заметил, как выросло его ухо. Но это папашкин маразм, конечно. Отследить это невозможно – чудо.

У выключателей нет веры. В холодильник, в автомобиль, в мегаполис верить не требуется. Они будут делать то, что велит кнопка. Чудо ребенка дарит выключателю веру. В жизнь, в природу, в Бога, в семью – каждому свою. Самое главное рядом с ребенком – не забывать дышать. Потому что ты живешь – как в Диснейленде, затаив дыхание.

* * *

Дело чести для Артема каждое утро – разбудить родителей. Он встает в своей кроватке, расположенной неподалеку от нашей, родительской, и начинается. Сначала – артподготовка. «Папа, мама, папа, мама, папа, мама». И так десять минут. Ну, это на лохов рассчитано, сынок. Мы с женой – тертые калачи, лежим тихонько. Тут главное, как в саванне, – не пошевелиться. Иначе хищник отреагирует на движение и тогда – хана.

Потом – психическая атака. То же самое, но с модуляциями и ударениями. «Па-ПА! Ма-а-а-МА!» После – дешевые спецэффекты. Как в фильме «Москва – Кассиопея». Обычно – рычание, типа мишка пришел, всем бояться. Мы с женой боимся, но другого, опять же, – пошевелиться. Пару раз он громко пукал. Но это – не системное, скорее – случайность. На этой стадии тактика Артема обычно приносит первые плоды. Мы полушепотом под одеялом начинаем препираться. Твоя очередь. Нет, твоя. Я вчера вставал. А я укладывала. И так далее.

Затем наступает черед Малого театра. Долгие тяжелые вздохи. Трагические, с надрывом. Как будто у парня за плечами три жены и пара стартапов. Следом – громкий смех. Причем такой специфичный, клоунский, с грассированием, я не знаю, как у малыша так получается. Вот на этом этапе меня пару раз срубало. Я не мог сдержаться и начинал ржать. А это все, проигрыш, если папа ржет – значит, проснулся.