Стальное сердце
Зайцев вздохнул.
– Напрасно ты ушел, – сказал он. – Володька переживает.
– А ты?
Зайцев вздохнул снова.
– Есть один парень с моего курса, хочет копать эту тему. Отдам я ее, наверное. Очень уж все запуталось. Для начала натравлю его на Александрова, а там посмотрим.
– Что за парень? Я его знаю?
– Должен по идее. Витя Ларин. Нет? Ну, Ларин, красавчик такой… На тебя похож. В «МК» печатался. Еще отец у него в «Правде»…
– Понятия не имею. На меня похож? Фу, Олежка, так не бывает.
– Действительно похож…
– Не видел. Что ж, пусть копает дальше. Мне-то что. Все, Олег, я забыл эту тему. Насовсем.
– Врешь ты все, – сказал Зайцев и сделал движение губами, будто собираясь плюнуть.
– Это на ваше усмотрение, – хмыкнул Тим.
– Тьфу! – Зайцев поднялся и, не прощаясь, двинулся к выходу из пресс-бара. Тим снова принялся рассматривать свои ногти. И почувствовал, что краснеет.
За столик к Тиму подсел Смолянинов.
– Не переживай, Тимка, – сказал он участливо. – Все фигня, кроме пчел. Хотя, если задуматься…
Тим посмотрел в угол, откуда пришел Смолянинов. Компания, преимущественно из девушек, бросала на них короткие заинтересованные взгляды.
– Пошли к нам, – предложил Смолянинов.
– Спасибо, но… Мне домой пора.
– Что-то я тебя совсем не узнаю.
– Это точно.
– Не дури. Подумаешь, тема сорвалась. Да их миллион, этих тем, и одна интереснее другой.
Тим вздохнул. Конечно, Смолянинов знает про разгромную статью в январском номере журнала «Наука и жизнь». Все про нее знают. И для большинства она расставила точки над «i». Биоэнергоинформатика – лженаука. Психотронные генераторы – афера. Ворюги, спрятавшиеся под личиной ученых, растаскивают народные деньги. Только зомби этой статье не поверили. Да бедняга Зайцев, который, похоже, окончательно запутался. «А ведь дело совсем не в том, где правда, а где ложь. Даже для Зайцева главный вопрос – его собственные мотивы. Он хочет разобраться в себе, понять, должен ли журналист всегда копать до конца. Должен ли он лезть туда, куда не просят, игнорируя мнение старших, руководствуясь только личным чувством справедливости? Вообще, что должен делать журналист, когда его тычут носом в лужу, как щенка?!»
– Слушай, Кир, вот объясни мне одну вещь…
– Хоть две, – Смолянинов сделал рукой широкий жест и потянулся за сигаретами Тима.
– Вот придет яхта «Соло». Ты на нее сядешь и пойдешь с «Гринписом» к Новой Земле, на ядерный полигон. Ты ведь знаешь точно, что вас пограничники возьмут за задницу и отбуксируют в нейтральные воды. И ничегошеньки вы своей авантюрой не докажете.
Смолянинов пускал колечки дыма и мягко улыбался.
– Мне понятны мотивы «Гринписа», – продолжал Тим. – Они с жиру бесятся. Этих обалдуев нерусских хлебом не корми, только дай покататься на моторках вокруг какого-нибудь авианосца, да чтобы их сверху из водометов поливали. И в ледяной воде побултыхаться тоже весело. Стрелять в тебя никто не рискнет, и даже насморк ты не схватишь, потому что пьяный.
Смолянинов рассмеялся. Видимо, со словом «пьяный» Тим попал в точку.
– И ты заметь, Кир, они ведь никогда не выдвигают разумных, компромиссных требований. Они намеренно говорят о полном запрещении, полном закрытии, полном отказе от всего, что пачкает мир. А значит – никогда им не удастся ничего ни закрыть, ни запретить. Ну ладно, они балуются. А тебе-то что делать на яхте «Соло», серьезному русскому журналисту?
– Единственному русскому журналисту, – добавил Смолянинов.
– В смысле?.. – не понял Тим.
– Яхту выпрут в нейтральные воды, это точно, – объяснил Смолянинов. – А вот меня вряд ли. Я буду на яхте единственный человек с советским паспортом. Серпастым и молоткастым.
– Кир! – позвали из угла. – Где ты там?!
– Сейчас, солнышко! – отмахнулся Смолянинов. – Момент!
– Значит, нарочно в петлю лезешь… – протянул Тим без малейшего выражения.
– Меня вытащат, – сказал Смолянинов уверенно. – Но шуму вокруг полигона будет гораздо больше, чем его смогла бы поднять нерусская яхта с нерусскими же, как ты выразился, обалдуями. А полигон действительно очень грязный. Перманентный Чернобыль, все, кто рядом живет, – больные. Местность отравлена на сотни километров. Гадкое место.
Тим вздохнул и потупился.
– Очень много интересных тем, – повторил Смолянинов.
– Наверное, – пробормотал Тим. – Ладно, спасибо за совет.
– Да не за что, Тим. Заходи в редакцию почаще.
– Постараюсь. До свидания, Кир. И – удачи!
– Хотелось бы, – улыбнулся Смолянинов, протягивая Тиму руку. – Не падайте ухом, поручик Костенко.
– Я младший сержант без классной квалификации. Счастливо, Кир.
– Счастливо. – Смолянинов поднялся и ушел. Тим заглянул в опустевшую чашку кофе, посмотрел на часы и вздохнул. «Пора идти, через два часа у меня клиент. И до чего же мне не хочется с ним работать! Вообще ничего не хочется. Что со мной? Почему на душе так противно?!»
– Я что-то сделал не так, – прошептал Тим. Встал, сунул руки в карманы и, сутулясь, вышел из бара.
* * *На доске объявлений висел длинный список остепенившихся негодяев. Некогда эти двоечники и прогульщики вовсю позорили факультет журналистики, а теперь образумились и подали нижайшие прошения о сдаче разницы в экзаменах и восстановлении. Тим рассматривал список с удовольствием. Что за люди! Сливки общества, цвет его курса. Кто-то хочет восстановиться просто по инерции, кого-то родители заставляют, а некоторые, возможно, поступили на работу в хорошие места, где диплом рано или поздно будет нужен, чтобы пробиться в редакторы. «Интересно, а чего хочу я? Наверное, чтобы родители от меня отстали. Потихоньку все досдам, до весенней сессии времени – вагон. Потом на «заочку» переведусь… Ага, уже не переведусь».
Тим хищно прищурился и с шумом вобрал в себя побольше воздуха для матерного вопля. Подумал и выдохнул. Только сжал кулаки.
В списке было человек двадцать отчисленных. Против одних фамилий стояла резолюция «восстановить», против других – «разрешить сдавать разницу». И только про бывшего студента Костенко написали коротко и ясно – «отказ». Липовое ходатайство из рекламного агентства, где работала Ольга, прошло все инстанции нормально. Почему же тогда отказ? Тим круто повернулся на каблуках и рванул на себя дверь учебной части.
– Простите, Тимофей, но я вам ничего определенного сказать не могу, – сообщила инспектор курса. – Учебная часть тут ни при чем, эти вопросы решает деканат. Сходите к замдекана, может быть, она…
К заместителю декана Тим попал быстро, уже через полчаса. Это оказалось несложно – сначала тонизировать замученную менструацией секретаршу, а потом мощным «щелчком» сквозь дверь настроить грозную замдеканшу на миролюбивый лад.
– А понятия не имею, – сказала замдеканша. – Это вы сами, молодой человек, разбирайтесь в учебной части. Сказать по правде, я так думаю, кому-то вы там крупно насолили…
Круг замкнулся. Стоя в коридоре с глупой ухмылкой на губах, Тим привычно шарил по карманам в поисках фляги. «А откуда ей взяться – я же теперь почти не пью». Тим свернул за угол, спустился по широкой мраморной лестнице и вышел на улицу, под мокрый снег. «Похоже, наклевываются серьезные неприятности. Отец меня тупым ножом зарежет. Больше ему ничего не остается. Выгнать меня из дома он не в состоянии, поскольку дома я и так не живу. Наследства лишить тоже не получится – разве ж это наследство? А вот в морду он мне даст. Бедный папа, здорово я его обломаю. Человек без диплома по его понятиям – не человек».
Дома Тим принялся бесцельно шататься по квартире, потом затеял было стирку, но бросил на полпути. Наконец, перелопатив книжный шкаф, раскопал давно спрятанный от себя литр водки и уединился с бутылками на кухне. Прошел уже месяц с тех пор, как Тим побывал бесплотным духом, узнал о Проекте, убил оператора и принял решение поднять лапки кверху. Для начала он разругался с Рябцевым, а на следующий день сказал Гульнову и Зайцеву, что выходит из расследования. Мотив он придумал отменный: «Мне страшно, я боюсь на этом деле сойти с ума. Я устал общаться с зомби, они пугают меня. Про наведенный бред слышали? Вот так-то. Скоро я начну вам рассказывать про японскую разведку, а мне бы этого очень не хотелось».
Ребята посмотрели на него сначала с интересом, потом с жалостью и отвернулись. А Проект – исчез. Пропал, растворился в воздухе, перестал беспокоить. Как будто и не было его. Никаких симптомов. И вот тут Тиму действительно стало нехорошо. Во-первых, он действительно обрубил ниточку, соединявшую его с людьми, которых уважал и которые хорошо к нему относились. Во-вторых, чем больше времени проходило, тем иллюзорнее казались все его былые страхи. Факты, которые раньше выглядели неоспоримыми, расплывались и таяли. Обжигавшие душу эмоции подзабылись. И иногда, вспоминая, Тим ловил себя на том, что действительно подозревает – а не существовал ли Проект исключительно в больном воображении нескольких десятков сумасшедших?
Тем более что, интенсивно «раскручивая» свою энергетику, Тим вполне мог переутомиться. Психика сенса – чересчур навороченная система для того, чтобы быть совершенной. И она запросто могла дать временный сбой. «Но чем же я тогда занимался добрых полгода? С какими ветряными мельницами воевал? И почему тогда, уверенный в том, что меня травят, как лисицу, и жизни моей угрожает опасность, я был так собран, отважен, неутомим… счастлив? И почему теперь мне так тоскливо и одиноко?
Неужели ты был болен, Тим?!»
Ему вдруг стало тяжело дышать. Тим перевернулся на спину и понял, что плачет.
* * *– Тимофей, вы не могли бы зайти ко мне на минуточку? – раздалось за спиной.
Тим обернулся. Перед ним, мягко улыбаясь, стоял Гаршин.
– Понимаете, Тимофей, я давно хотел с вами поговорить, но вы теперь так редко бываете в редакции…
Тим, не отвечая, сверлил Гаршина взглядом. «До чего же он мне неприятен! А почему, собственно? Если отбросить некоторые личные претензии, о которых знаем только мы с ним, то почему? Да скользкий он, вот и все. Болезненно костлявый, с острыми маленькими глазками. Взгляд бегает. И весь этот Гаршин какой-то жеваный, помятый… Год назад, когда мы встречались по его личным делам, он просто страшно выглядел, а сейчас, кажется, поздоровел, но ненамного».
– Ну… – начал Тим глубокомысленно.
– Прошу, – Гаршин распахнул дверь кабинета.
Тим помялся, но вошел. При других обстоятельствах он с Гаршиным разговаривать не стал бы. Но теперь, зная, что между Гаршиным и отцом имелся какой-то контакт, решил хотя бы послушать.
В кабинете редактора отдела было непривычно пусто. Прежний редактор, Петя Половец, уволившись, забрал с собой все те маленькие вещицы, которыми обрастают с годами стены каждой редакционной комнаты. Плакаты, вымпелы, флажки какие-то, дружеские послания, макеты удачно сделанных полос. Вроде бы ерунда на булавках и кнопках болтается, а сразу видно, кто в комнате хозяин, что он за человек. Половец был нормальный мужик и не мешал отделу работать. Над расследованием Тима и Зайцева деликатно хихикал, но не более того. Копайте, ребята, а я тут ни при чем.
Гаршин за отдел еще толком и не брался, а напряжение уже создал очень серьезное. Самим фактом своего присутствия. Очень уж у него были характерные замашки человека, делающего карьеру. И при этом – богатое прошлое «аномального» журналиста, еще в застойные годы успешно публиковавшего смелые материалы. Гаршин был свой человек на Байконуре и в Звездном городке, приятель многих космонавтов, автор нескольких книг. И многих статей по паранормальной тематике.
Вроде бы в доску свой. А морда противная. Тим сел, посмотрел на устраивающегося за столом Гаршина и поежился. «Надо бы сейчас «щелкнуть» для большей уверенности, да не успею, он уже рот открыл. Придется в этот рот смотреть».
– Признаюсь, вы очень меня интересуете, – начал Гаршин без обиняков. Тим снисходительно кивнул. «Это ты молодец. Давай продолжай в том же духе».
– Мне удалось разузнать о вас немного, – продолжал Гаршин, – но даже это немногое впечатляет. Вот, давайте вместе посмотрим. Вы не против, Тимофей?
– Ну отчего же. Кстати, я откликаюсь на имя Тим.
– Да? Чудесно. Так вот. Вы интересный молодой человек, Тим. Публикуетесь с пятнадцати лет, причем сразу в солидных изданиях…
– У моих родителей много друзей, – ввернул Тим.
– Это замечательно. В факультетской многотиражке у вас был ряд весьма нестандартных статей…
– До сих пор стыдно.
– Это тоже замечательно. А в нашей газете вы сотрудничаете еще с семнадцати. И делаете очень разноплановые материалы. Одно начало чего стоит – репортаж на первую полосу…
– А тут все пьяные лежали, – честно объяснил Тим. – Некого оказалось послать. Я, правда, тоже был малость того…
– Судя по вашему репортажу, министр образования этого не заметил.
– Вы меня пугаете, Иван Иванович, – пробормотал Тим. Его охватило глухое раздражение. – По-моему, ваша осведомленность выходит за границы приличий. Вы за сколько лет архивы подняли?
– Вы мне интересны, Тимофей, – повторил Гаршин.
– А вы мне уже нет, – отрезал Тим.
– Тимофей, зачем вы грубите?
– У нас вооруженный нейтралитет.
– С какого момента, хотел бы я знать?
– С того самого, Иван Иванович, как я с вами последний раз поработал. Кстати, что ваша язва? – спросил Тим брезгливо.
– Великолепно. Как будто и не было ее никогда.
Тим вздохнул.
– Надо бы проверить. Выглядите вы получше, это правда, но…
– Спасибо, у меня все в порядке, – быстро сказал Гаршин.
Тим встал, сунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Остановился перед столом и, покачиваясь с носков на пятки, навис над Гаршиным, который весь съежился и затих.
– Год назад вы совершили очень большую ошибку, господин Гершович, – тоном прокурора сообщил Тим. – Вы не пришли ко мне на два последних сеанса. А эти сеансы были очень важные, может быть, даже решающие. Я вам это говорил. Тем не менее вы не пришли. Догадываетесь, какие выводы сделал я?
Гаршин-Гершович потупился.
– Я понял, что вы только делали вид, будто верите мне, – обвинил Тим. – Вас рекомендовали надежные люди, у меня не было оснований отказать им, я с вами интенсивно работал, тратил на вас свое здоровье. А вы удрали без объяснения причин. Мне на деньги наплевать, у меня их завались. Но я понять не могу, отчего мой клиент растворяется в воздухе. Объяснение только одно – он не верит, что я его вылечу.
Гаршин отвернулся к окну, сложив руки на груди.
– А вы ведь неплохо писали об экстрасенсах, господин Гершович. Объективно, честно. Почему вы попросились именно ко мне со своей язвой? А? Я ведь не знал, что в частной жизни вы язвенник Гершович, а на работе – журналист Гаршин.
– Тимофей, я тоже не знал, что ваша фамилия Костенко, – сквозь зубы процедил Гаршин, поворачиваясь к Тиму лицом. – Я бы обязательно вас спросил, не тот ли вы Тим Костенко, который работает здесь у Малининой. Я же хорошо знаю ваши обзоры писем, я их все читал…
Тим ссутулился и отвел глаза.
– Так что ж вы меня сразу не признали, увидев в редакции? – спросил он устало, опускаясь в кресло. – Совесть заела?
– Допустим, – ответил Гаршин, слегка расслабляясь. – Допустим, мне действительно было стыдно. Я совершенно не знал, что сказать вам. И признай я вас, ребята начали бы задавать ненужные вопросы… Поймите, Тимофей, я не афиширую то, что я болен. Некоторые свои болячки выставляют напоказ, а я вот не могу, не хочу…
Тим внимательно посмотрел на Гаршина. «Врет, не врет? Сейчас «щелкну», проверю. Нет, чуть погодя. Отвык я за последнее время от двойного восприятия. Могу случайно измениться в лице, он увидит, что я его «нюхаю», обидится еще. И так уж я достаточно ему нахамил».
– Это надо так понимать, что язва все-таки беспокоит? – спросил Тим.
– Слегка…
– Тьфу, блин! Почему вы не пришли тогда?
– Так вышло, Тимофей…
– Знаете, Иван Иванович, я гораздо моложе вас, но меня это не смущает. Сейчас я вам скажу, кто вы. Вы кретин!
– Тимофей, перестаньте! – рявкнул Гаршин, ударяя кулаком по столу.
– А что вы мне рот затыкаете?! Из-за вашего упрямства я допустил брак в работе! И вдобавок вы уволокли с собой мой информационный фантом, который до сих пор от меня подпитывается! Поэтому и язва вас беспокоит всего лишь слегка! Вы пришли ко мне в таком состоянии, что сейчас бы уже лежали в гробу, если бы я не вмешался!.. – Тут Тим осекся.
– Действительно, хватит, Тимофей, – сказал Гаршин сухо.
– У-у-у… – простонал Тим. До него окончательно дошло, что Гаршин не верит в экстрасенсов. Как минимум сенс Тим Костенко не произвел на Гаршина должного впечатления. Те самые два сеанса, которые Гаршин не «добрал», действительно были очень важны. А у Гаршина сложилось впечатление, что с ним просто ничего не сделали. То, что ему действительно полегчало, он объяснил какими-то другими причинами.
Тим закусил губу и нахмурился. «Надо бы встать и уйти, хлопнув дверью. Но я этот спектакль выдержу до конца. Нужно все-таки узнать, чего эта сволочь от меня хотела. И нужно действительно «щелкнуть» и посмотреть, что там у него творится».
– Хорошо, – сказал Тим, доставая сигареты. – Оставим эту тему. Вы хотели со мной говорить – давайте разговаривайте. Если все еще хочется.
Гаршин сунул палец за ворот старомодной водолазки и оттянул его, словно желая продышаться.
– Да, – пробормотал он, – хочется. Я готов этот инцидент считать исчерпанным.
Тим бросил на Гаршина косой взгляд, но ничего не сказал.
– Так вот я что хотел узнать… – Теперь интонации Гаршина были сухими и строгими. – Вы, Тимофей, застолбили отличное место в отделе Малининой. Зачем этот внезапный переход к Гульнову?
– Я напал на «Программу «Зомби».
– Очень странно, Тимофей. Человека, который вывел вас на эту тему, другие сотрудники отдела характеризуют вполне определенно…
– Он просто вывел меня на нее, и все.
– Но и другие субъекты, с которыми вам приходилось встречаться, были, мягко говоря, э-э… – Они не все больны. Далеко не все.
– Но тем не менее это довольно странные личности, не правда ли, Тимофей?
– А вы что, мало работали со странными личностями?
– Я всегда работал со специалистами, Тимофей, – сказал Гаршин наставительно. – Да, в сфере моих интересов лежат и аномальные явления тоже. Но о них я беседовал, как правило, с учеными, которые их исследовали. А странные личности – это не тот контингент, с которым подобает общаться серьезному журналисту. Тем более что наш отдел называется, кажется, отделом науки.
– Вы сейчас говорите как функционер, – заметил Тим.
– А я и есть функционер, – кивнул Гаршин. – Я теперь в какой-то степени номенклатурный работник. И в мои обязанности входит разъяснение подчиненным их обязанностей.
– Постановка задач и определение границ…
– Совершенно верно.
– Когда я служил в сто пятнадцатом артиллерийском полку, – сообщил Тим едко, – у нас в штабе дивизиона висел плакат с таким изречением: «Там, где нет контроля исполнения, исполнительность равна нулю». Давайте ближе к делу, Иван Иванович. Что вы хотите узнать? Что я тоже странный человек? Да, я странный. Но пока еще не больной. В отличие от вас, например.
– Перестаньте, Тимофей. У нас серьезный разговор.
– Фигня! – отрезал Тим. Он почувствовал, что теряет над собой контроль. Его так и распирало желание плюнуть Гаршину-Гершовичу в морду. – У нас намечалась милая беседа, о которой вас просили некие уважаемые вами люди. Только вот они не знали, что мы знакомы. А вы думали, что я стесняюсь того, что я сенс, и сделаю вид, будто тоже ничего не помню. А я не стесняюсь! Я действительно сенс! И я не собираюсь быть паинькой и язык в жопу прятать! Ясно?!
– Выйдите, Тимофей, – попросил его Гаршин ровным голосом. – И больше не приходите. Кстати, кто вам заказывает пропуска в редакцию? Гульнов или Зайцев?
Тим достал из кармана паспорт, вытащил из него временное удостоверение, служившее одновременно пропуском в редакцию, и демонстративно шлепнул его на стол. Удостоверение было отпечатано на фирменном бланке, которых у Тима на квартире валялось штук двадцать, а подпись Гульнова не подделал бы разве что сильно пьяный человек.
– Ах, вот у вас что… – пробормотал Гаршин, разглядывая удостоверение. – Хорошо. Прощайте, Тимофей. Надеюсь, больше мы не увидимся.
– Так о чем же вас просили со мной поговорить? – поинтересовался Тим, не делая ни малейших попыток встать из глубокого кресла.
– Я, кажется, сказал вам выйти, – процедил Гаршин.
– Да ладно, рассказывайте. А то там обидятся, что вы не выполнили их приказ. Кончайте эту самодеятельность, давайте карты на стол.
– Я сейчас позвоню на вахту, и вас выдворят из редакции силой, – предупредил Гаршин.
– Это будет очень живописно, – кивнул Тим.
– Посмотрим. – Гаршин снял трубку внутреннего телефона.
– Положи, – лениво приказал Тим.
– Что? – спросил Гаршин. И застыл с открытым ртом, потому что Тим, «щелкнув», блокировал его двигательные реакции. И тоже приоткрыл рот – от удивления. Потому что над головой Гаршина пульсировала в воздухе черная метка.
Тим вскочил и приблизился к Гаршину вплотную. Он впервые увидел «меченого» так близко. Метка выглядела инородным телом в его ауре, она свободно плавала в ней и при этом была как-то связана с центром контроля, присущим мозгу каждого человека. Тим вгляделся в энергетический рисунок Гаршина.
Механизм взаимодействия метки и центра контроля был очень сложен. Тим сразу понял, что просто взять и оторвать метку от Гаршина, не повредив ему рассудок, не получится. Или попробовать? Тим вбросил в ауру Гаршина мягкое щупальце и попытался зацепить метку. «Нет, не выходит, плотно сидит. Еще кусается, зараза!» Тим пихнул Гаршина от себя, и тот отвалился на спинку стула. «Что же мне с тобой делать, ты, меченый? Допросить я тебя, к сожалению, не смогу. Не умею пока. А интересно было бы… Например, хорошо было бы знать, имел ли ты эту метку год назад? Я тогда был сенс простенький, слабый, вполне мог ее пропустить, эта метка – штука тонкая, сразу не разглядишь».
Тим почесал в затылке. «Что дальше? Устроить тебе возвращение из обморока? Спектакль закатить – ах, Иван Иванович, вам стало плохо… Все равно беседы уже не получится, стукнул я тебя крепко, ты лыка вязать не будешь, когда очнешься. Ну и пошел ты в задницу». Тим взял со стола удостоверение и убрал его обратно в паспорт. Выдернул из гаршинского кулака трубку телефона и положил ее на место. Отошел к двери и «отпустил» свою жертву.
Гаршин подпрыгнул на стуле и, закатив глаза, принялся судорожно засасывать в себя воздух, хрипя и захлебываясь.
Тим вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.
* * *Медленным скользящим шагом Тим приближался к двери, на ходу доставая ключи. Положил руку на дверь. «Правильно, отец здесь. К телевизору припал. А мама задерживается, у нее там какой-то вернисаж. Обычно они на такие мероприятия ходят вместе, а сегодня отец – уникальный случай – дома. Нервишки сдают? Или учуял, что я приду?»
Тим зацепил своим полем еще пару бубликов. От энергетического пресыщения его слегка пошатывало. «Сейчас мне понадобятся все резервы. Я впервые в жизни попробую нейтрализовать эту аномалию под названием «мой отец». Чтобы разобраться раз и навсегда». Тим «отщелкнул» на половинную мощность, резко вставил ключ в замочную скважину, повернул его и толкнул дверь.
В гостиной раздалось характерное шипение – отрубили видео, но не переключили канал. Так, а вот и телевизор забубнил.
– Порнуху смотрел? – вместо приветствия спросил Тим, входя в комнату.
– Садись, – отец похлопал рукой по дивану. Вид у него был удрученный, но Тим понял – дело не в том, что отцу помешали. Он действительно плохо себя чувствовал. Нервы на пределе.
– Посмотрим? – предложил отец, неприязненно глядя на сына.
– Что-то меня в последнее время порнография не возбуждает, – сказал Тим. – Наверное, я в жизни нашел то, что искал.
– Н-да? – Отец поднял бровь и задал характерный для себя вопрос: – А почему не женишься?
Тим против своей воли захохотал. «Па, ты ведь чуть меня не угробил. По энергетике ты мне достойный соперник. Но до чего же ты примитивное существо!»
– Чего ржешь? – обиделся отец.
– Не знаю, – честно ответил Тим. – Все-таки у нас с тобой совершенно разные представления о жизни.
– Знаю я, какие у тебя представления, – сказал отец. – По-твоему, нормальная жизнь – это никакой ответственности. Лишь бы ничего не делать и ни за что не отвечать. Как бабочка порхать. А по-моему, совсем не так.
– А по-твоему – это делать непонятно что и непонятно за что отвечать, – парировал Тим, закипая. На грани сознания он понимал, что ведет себя неправильно. Сейчас ему следовало бы по-гипнотизерски «подстроиться» к отцу и начать загонять его в транс. Чтобы снизить потери на «пробивание». Но Тим разозлился. Отец был в корне не прав. Ничего не понимая в жизни сына, он читал ему нотации с позиций своего опыта. Опыта, который, на взгляд Тима, был куцым, неглубоким и сплошь отрицательным.