Любовь и бог-будни трудоголика

Юмор обходит любовь стороной, чтобы не оказаться лишним на свадьбе и проснуться на коврике у ложа новобрачных.

Кому любовь приснится раем, проснется истопником в аду.

ПРИТЧА. Ад совсем не страшен, если не закрывать от ужаса глаза, – приглядишься, а уголек-то твой в пекло подбрасывает смазливая милашка, а не черт с рогами.

ПРИТЧА. На женской половине ада черти разносят прохладительные напитки в набедренных повязках.

Самая хлебная должность в аду – половой на женской половине.

Любовь – мутант дьявола без хвоста, без рогов, без копыт и в белых тапочках на бритых ногах..

Баня в аду – привилегия дородных дам, сухопарые идут на растопку.

Притча. Полные дамы предпочитают просторные, порхающие одежды, они заменяют крылья, когда дама набирает вес неподъемный для ее ангелов.

ПРИТЧА. О любви мы знаем все, даже больше чем знает любовь о себе самой, но это не мешает любви быть предприятием рентабельным при любой инфляции моральных ценностей.

О любви наслышаны даже дети, отличать подделки в ее толпе затрудняются даже седовласые ловеласы.

Любовь спасательный круг на одну персону.

Любовь комфорт самообмана.

Женщины в аду кастрируют мужиков для ангельских хоров, сладкими муками услаждающих слух скучающих от одиночества Архангелов-привратников.

ЗРЕЛАЯ мысль, лишаясь многославья, – высокомерно отказывается от популярности.

Любовь не нуждается в драгоценностях, и на вечное хранение не претендует.

Любовь – одинаковые заблуждения совершенно разных прожектеров.

В костеле чувствуешь себя посторонним даже для Девы Марии…

Церковники обслуга религии, но не Богов Нерукотворных.

Когда шепчутся в храме, чувствуешь себя заговорщиком, поп смотрит на паству как дознаватель, покушаясь на свободу веры.

Сердце храм веры, душа – святыня, поп надзиратель над Богом, – из иноверцев.

Если Всевышний во мне, зачем еще нужно доказывать мне, что я раб Божий, присвоенный церковью.

Всевышнего из души не выманишь, чтобы подискутировать о его частном мнении о клерикалах.

Веруя, Всевышнего понимаешь по домашнему, радуясь ему, как новому, скромному соседу по даче, не похожему на жлоба, способного ночью переставить забор на полметра в твою сторону.

ПРИТЧА. Больше всего Всевышний любит нас как труженик на ниве доставшейся ему в удел по Неписаному человеком закону, не прибегая к покровителям из мирской власти.

Всевышний стерпит любые инсинуации о своей родословной, кроме богословских о присутствии человека в его чудесах в роли свидетеля.

Боги рожденные консервант свободы вероисповедания.

Скорее не вера, но свобода веры обязательна для искренности души.

Всевышнему приходится самому сочинять свои легенды, чтобы своим легендарным существованием опровергать эклектическую ангажированность религии властью.

Официальный Всевышний знает о себе меньше, чем мы о казенном Всевышнем, о нас и вовсе не осведомлен религией, воображающей, что правит душой в правильном направлении, как ребенок своей детской коляской, пока мать треплется с незнакомкой, похвалившей смышленость водителя коляски.

Зрение и пристрастие к конфетам, препятствуют воображению измышлять хотя бы внешне приемлемую модель Всевышнего, вот молитва проще решает проблемы доверия конфетам и зрению.

Всевышний всемогущ, пока не доказан вред его абстракции для государственных финансов, – живому Всевышнему придется платить как государственному иллюзионисту.

Религия практичнее материализма, материализм не способен обеспечивать счастье души, так же основательно, как хлеб.

Человек украл у человека, – это дело семейное, дал по морде – и дело с концом, украл у Всевышнего в церкви дела не заведут, за отсутствием гражданского эквивалента Всевышнего.

Со Всевышним богословие не ладит, оно замещает Всевышнего своими досужими домыслами.

Кто рано встает – у Всевышнего подметает, кто припрется к обеду – бражничает у Всевышнего, одним словом, Всевышний каждому дает, но каждому свое.

Мы превосходим рожденных Богов и в оружейном искусстве, но бессильны в искусстве врачевания душевных ран, в чем нет конкурентов у нерожденного Всевышнего.