Маята-4. Сон вечности. Аферизмы

Не смотрите судьбе в глаза, кроме шестеренок часового механизма ничего там не крутится…

Сны наши репетиция смерти, выбирающей разряд похорон для клиента. Особливое внимание снам летчиков. Эти еще при жизни сидят на небесах вторым пилотом рядом с Богом, – по правую десницу, и витает душа летчика заранее в облаках. Тем более что, случается и хоронить-то от летчика нечего.

Господи, не взыщи, думать о тебе помалкивающем на небеси, и чувствовать присутствие твое в душе своей, – как это? Одновременно? По очереди?

У любви одна на всех посмертная маска чувства досады: вот засранец, попользовался и слинял.

ПРИТЧА 501. Боже мой, кто же оставит последние следы в песках пустыни несостоявшейся толком цивилизации? – Гад ползучий с громоздким искусственным мозгом на инвалидской коляске, или все тот же бронтозавр с крошечным мозгом кузнечика?

Цивилизация достигла той степени маразма, когда пора Всевышнему напомнить – кто есть кто. – А кто ты сам такой красивый, – последует резонный вопрос

Поэзия ведет себя заносчиво по отношению к примитивному обмену веществ в чреве поэта.

Когда поэт умирает, муза бредет за гробом, нервно теребит ромашку, обдергивает лепестки… – Всем клялся в вечной любви, – и на тебе, коньки отбросил.

Плоть моя смрадное бремя души, но вот – уживаемся же.

Свое достоинство кулаками защищают, не будучи уверенными в его подлинности.

Справедливость – эгоизм морального чистоплюйства.

За сироту некому заступиться даже перед Всевышним. А придет в церковь – помолится за душу, претерпевшую с ним сиротство.

Зубная боль научила нас ценить даже неприятности жизни без боли.

Жизнь наша – бессонница ума, скучающего ночами без нашего общества.

Совесть не помощник в очередях, саму затопчут.

Подлинность Человека – не контролируемые душой сны. Дал Господь человеку разум, чтобы пощадить душу от правды его ночных похождений.

Тяжко уживаться с красивой женой, невозможно в ее глазах не примелькаться, как примелькались жаждущие умыться красотой ее.

Утаиваю своего Бога от общения с повседневной жизнью моей плоти, уставшей зубрить ветхие заветы Его.

Любовь свободна как вдова, нет-нет и заглянет от скуки проведать афориста, а он, бродяга, сразу – в запазуху, а самому и налить-то чего не то неловко перед женой.

Юмористы графоманы совести. Пишут и пишут, как будто одним им совестно за свое бесстыдство, а совесть подметает, подметает…

Историю творят желающие наследить в душу потомкам на руинах своей личной истории…

Как же нужно не любить человека, чтобы устроить ему такие пышные похороны, словно венчают его со смертью.

В свое время и компьютеры выбросят на помойку, чтобы пожить своей личной жизнью.

Табак, вот чем отомстили индейцы колонизаторам. Компьютер отомстит искусственными мозгами культурному человеку.

Компьютер бельмо чудовища, которое пока только еще присматривается насколько съедобен тефлоновый болван, мечтающий поменяться с ним местами вместо того чтобы пойти поразвлечься с поролоновой супермоделью мечты его полимерной любви.

Верующий едва ли достоин святости доверенной ему немой души, тем не менее, исхитряется пробавляться ее заботами.

Благодари свою лень, она избавляет себя от зависти большинства твоих трудолюбивых благоглупостей.

Борьба идей – столкновение лбами схожих характером дуроломов.

У идиота идейность потверже будет.

Даже любовь не постелет совести так мягко как родная беспечность.

В мире конкуренции даже лень подличает.

Обычаи – гнездо покинутое неблагодарными птенцами.

Дантист инквизитор гнилых зубов… и палач.

ПАтриотизм… ты его еще не вытащил из кармана, а он уже стреляет.

Театр – семейные склоки актерских амбиций…

Актер с гордостью называет служение ремеслу затейника Службой Высокому Искусству имени Мельпомены. Все как в жизни,– конюх хвастается дворнику службой Конюха в Конюшне Пегаса.

Господи, чем же это театр напоминает обезьянник с дрессировщиками зрителей на сцене?

Кто не может найти в себе себя, в конце концов, прется на сцену искать двойника.

Театр – коммуналка дрессированных драматургом манекенов.

Коммунальная квартира терпит только тараканов, как и людей со схожим характером..

В театре каждый жест имеет свое слово, у слова это – это вопль – ратуйте, пожар!

Любим театр. Обожаем актрис, достойных общества Блестящих Римских Богов, красавцев из красавцев или хотя бы картинных мушкетеров Дюма… но их окружают всего лишь актеры. Роза в окружении – муляжей.

Трагедия актрисы – едва ли вспомнишь хоть кого-нибудь, кому еще интересно подглядывать за ее переодеванием в замочную скважину гримерной.

Если бы смерть позволила взять что-нибудь с собой на Тот Свет, я бы взял свое полуголодное детство.

Обязательно ли афористу быть в своем уме, а пьянице в трезвой памяти…