Либгерик

– Угум, это мы умеем, любим лечиться. Не надо, а?

– А что, думаешь, они святые тут? Трезвенники? Глушат свое саке небось.

– Это японское.

– Ладно. Постараюсь. И вот что я нашел за дверцей.

– Что? – спросила живо Кристина.

Он показал синий зонт, раскрыл его, и тот сразу заполнил всю прихожую.

– Огроменный, – сказал Шустов. – С лейблом гостиницы, чтобы не сперли русские мазурики.

– Тут весь мир перебывал.

– А лейбл – для нас.

Кристина вздохнула.

Шустов сложил зонт и взялся за ручку двери.

– Постой, – окликнула она мужа. – Раз есть такой большой зонт, я, пожалуй, пойду тоже.

Шустов улыбался, глядя исподлобья.

3

Первый снег, первый снег…

В Сеуле.

Редкие прохожие под зонтами спешили где-нибудь спрятаться от этого мокрого снегопада – в кафе, в офисе или хотя бы на остановке. Снег налипал на желтую и пурпурную листву. А листья на некоторых деревьях и кустах и вовсе были зелены. И на клумбах пестрели живые цветы. Ветки сосен тяжко гнулись. Перед кафе и магазинчиками орудовали лопатами смехотворно хрупкие работницы в легкомысленной одежке: курточках, брючках, из-под которых выглядывали голые щиколотки; им помогали и простоволосые парни в кроссовках на босу ногу. Прохожие тоже были без головных уборов, но хотя бы защищены зонтами. Впрочем, встречались и горожане без зонтов, в расстегнутых черных полупальто, с галстуками, в белых рубашках, без перчаток. Кристина и Шустов с изумлением на них таращились. Те в свою очередь тоже с любопытством поглядывали на парочку под синим зонтом с гостиничным желтым знаком; у Кристины из-под кремового берета выглядывал яркий рыжий хвост; щеки Шустова занесены были как будто снегом, но снегом, смешанным с углем. Сами мужчины на улице все были безупречно выбриты, подтянуты, быстры, но не суетливы. Кристину поразил снег под ногами – снежная каша чиста, и лужи, ручейки, бегущие всюду, прозрачны.

– У нас первый снег мгновенно превращается в коричневую слизь, мутные лужи – в грязные болотца, – бормотала она, осторожно шагая. – Как им это удается?..

– Это уж нам удается на славу, – бросил Шустов.

– Да нет, им, сеульцам.

Шустов хохотнул.

– Что смешного? – поинтересовалась Кристина.

– Мне все слышится что-то сельское.

– Ну, – откликнулась Кристина, окидывая взором высотные дома, похожие на толстые сигары или, скорее, на самолеты с отбитыми крыльями и хвостами, поставленные на попа, – уж на село этот монстр стекла и бетона точно не похож.

По дороге проезжали автомобили, беспрерывно смахивающие с циклопического растянутого ока снег двумя мощными ресницами. Неспешно тянулись синие и зеленые автобусы. Стеклянные этажи уходили в беспросветную снеговую высь, сквозь которую светились электрические экраны, надписи. То и дело попадались прислоненные к перилам горные велосипеды, занесенные снегом, и не пристегнутые замками.

– Похоже, у них не только снег чистый, но и помыслы, – заметила Кристина, кивая на очередной велосипед.

– Наверно, рубят топором руку воровскую, – тут же предположил Шустов.

– А по-моему, у них вообще мораторий на смертную казнь.

– Отрубить руку – еще не убить.

– Уже от ужаса помереть можно.

Они шли по улице под большим синим зонтом с желтым знаком, глазея по сторонам.

– Куда мы вообще идем? – спросила Кристина.

– Не знаю, – ответил Шустов.

– Не заблудимся?

– Я этого давно хотел, – сказал он. – Затеряться среди чужих гор, чужой речи. Утонуть в ней и, как пел Высоцкий, позывные не передавать.

– Посмотри, – сказала Кристина, – даже ребенок без шапки.

Навстречу им шли отец и сын, оба в темных очках, в куртках, джинсах, простоволосые; у мальчика куртка распахнута, через плечо сумка с каким-то мультяшным персонажем и надписью «Big Hero». Правда, снег немного унялся, только изредка летели с неба лоскуты. Тогда Шустов нажал на кнопку, и зонт схлопнулся. Мальчик одобрительно кивнул.

Через дорогу они увидели внушительных размеров арку и направились к ней. Она была похожа на парижскую. За аркой зеленели сосны и высился монумент.

– Неужели и здесь Ильич? – удивился Шустов.

Нет, это был памятник какому-то местному деятелю, но пафос, с каким он вскинул руку с кепкой, – нет, с посланием потомкам, свернутым в трубку, – расстегнутое пальто, простоволосая голова, – во всем этом было что-то неизбывно соцреалистическое.

– Ничего-то мы не знаем о Корее, – посетовал Шустов, – кроме того, что, как и Германию, ее раскололи тектонические сдвиги на два материка: социализма и капитализма.

– Мог бы и узнать что-то перед поездкой, – ответила Кристина, кривя накрашенные губы.

– Ты же знаешь, что некогда. У меня до сих пор перед глазами цифирь отчетов.

– Пора бы вполне доверять Надежде Алексеевне. Сколько она уже бухгалтершей у тебя?

Шустов мотнул головой в вязаной шапке с помпоном, сморщился.

– Слушай, какая скука толочь это и здесь.

Кристина улыбнулась, глядя на его шапку.

– Но шапку она тебе ко дню рождения связала веселенькую.

Шустов потрогал шапку и сказал, что ему нравится, это именно шапка для сказочных путешествий.

– Хм, пока что тут только сказочно сыро, холодно, бр-р-р, – отозвалась Кристина.