Москва, которую мы потеряли

П.Н. Нестеров

Эти слова оказались пророческими. В 1904 г. юный Петр Нестеров окончил Кадетский корпус по 1-му разряду. Его в числе других шести выпускников направили для продолжения учебы в Михайловское артиллерийское училище. Здесь он прошел хорошую теоретическую и практическую подготовку. Много размышляя о будущей службе, он серьезно изучал опыт применения артиллерии в период Русско-японской войны 1904–1905 гг. В трудах и заботах два года пролетели незаметно, и после блестяще сданных экзаменов подпоручик Нестеров назначается в 9-ю Восточно-Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. Вскоре его артиллерийский расчет вышел в учебных стрельбах на первое место. В 1909 г. он прикомандировывается к воздухоплавательной роте. В 1910 г. не обладавший крепким здоровьем Петр Николаевич заболел и был переведен в Кавказскую резервную артиллерийскую бригаду «по климатическим условиям сроком на один год». Во Владикавказе Нестеров познакомился с Артемием Кацаном, пилотом-авиатором, построившим планер своей собственной конструкции. «Мое увлечение авиацией началось с 1910 года, – утверждал впоследствии Нестеров. – Я поставил себе задачу построить такой аппарат, движения которого меньше всего зависели бы от окружающих условий и почти всецело подчинялись бы воле пилота. Мне казалось, что только соблюдение этих условий и только такой аппарат могут дать возможность человеку свободно парить. Только тогда... авиация из забавы и спорта превратится в прочное и полезное приобретение человечества».

В то время русские летчики летали в основном на французских машинах. В июле–августе 1911 г., находясь в отпуске в Нижнем Новгороде, Петр Николаевич познакомился с учеником профессора Н.Е. Жуковского Петром Петровичем Соколовым и вскоре стал членом Нижегородского общества воздухоплавания. В сарае Соколовых на Провиантской улице друзья построили планер. Мать Петра Николаевича поддержала увлечение сына и помогла сшить обшивку к планеру. Для испытаний выбрали поле за Петропавловским кладбищем. Запустили планер с помощью лошади. В телеге сидел Соколов, держа веревку, привязанную к планеру. Лошадь разбежалась, и аппарат, набирая скорость, вместе с испытателем поднялся в воздух на 2–3 метра. «Нижегородский листок» 3 августа 1911 г. отмечал, что «проба оказалась весьма удачной». Этот полет считается началом летной деятельности П.Н. Нестерова. Впоследствии сам летчик отмечал: «Очень приятно вспомнить мои опыты с планером и вообще начало моей авиационной практики в Н. О. воздухоплавания». Таким образом, Нестеров как летчик состоялся на своей родине. Здесь же он при помощи П.П. Соколова и Нижегородского общества воздухоплавания разработал проект своего второго самолета.

В октябре 1911 г. поручик П.Н. Нестеров зачисляется в Офицерскую воздухоплавательную школу в Петербурге, одновременно прикомандировываясь к авиационному отделу той же школы. За одиннадцать месяцев, полагающихся на обучение, Нестеров сумел достичь многого. Человек ищущий, патриот, искренне болеющий за успехи отечественной авиации, он не был удовлетворен современными методами пилотирования. Нестеровскую идею поворота аэроплана с креном, не говоря уже о его высказываниях, что самолет может сделать в воздухе «мертвую петлю», не только конструкторы, но и товарищи считали сумасбродством. Эту инертность и косность можно было победить только на практике, и в 1912 г. Петр Николаевич поступил в Гатчинскую авиационную школу. Спустя почти месяц он получил звание пилота-авиатора, а чуть позже – звание военного летчика и назначение в формируемый авиаотряд при 7-й воздухоплавательной роте. В 1913 г. Нестеров вступает в должность и.о. начальника 11-го корпусного авиаотряда 3-й авиационной роты в Киеве. В том же году он производится в чин штабс-капитана. В составе авиационного отряда П.Н. Нестеров был переведен из Петербурга в Варшаву, где в ноябре 1912 г. начал тренировочные вылеты на боевых «Ньюпорах» и зарекомендовал себя как летчик-экспериментатор. Так, во время одного из полетов он набрал высоту 1600 м (что само по себе уже было достижением) и, выключив мотор, кругами и восьмерками планировал над Варшавой, чем «привел товарищей в трепет». Старые каноны пилотирования нарушались им неоднократно. Нестеровская система планирования с выключенным мотором и исключительное самообладание помогли ему избежать гибели 25 января 1913 г., когда во время очередного полета в карбюраторе загорелся бензин и мотор остановился. Это нагляднее всего доказало летчикам и начальству превосходство нового метода управления самолетом. Его первые в мире изыскания в технике маневрирования моноплана в горизонтальной плоскости, исследования в осуществлении виражей заставили приглушить сомнения скептиков. Пришло и первое признание. В характеристике от января 1913 г. говорилось: «Петр Нестеров: летчик выдающийся. Технически подготовлен отлично. Энергичный и дисциплинированный. Нравственные качества очень хорошие...»

Летчик не мог останавливаться на достигнутом, его пытливый ум усиленно работал. Петр Николаевич тренировался в совершенствовании пилотирования, в отработке крутых виражей, готовясь осуществить «мертвую петлю». Одолевали сомнения в надежности конструкции самолета, а главное, в том, будет ли его эксперимент нагляден и понят товарищами по оружию. И вот пришла решимость. 27 августа 1913 г. нестеровский «Ньюпор» вновь взмыл в небо. Набрав высоту 800–1000 метров, летчик, как явствует из рапорта начальства, выключил мотор и начал пикировать. На высоте около 600 метров мотор был включен, и самолет, послушный уверенным рукам пилота, устремился вертикально вверх, потом на спину, описал петлю и пошел в пике. Мотор снова выключился, самолет выпрямился и плавной, красивой спиралью благополучно приземлился.

Подвиг П.Н. Нестерова всколыхнул весь мир. Многие посылали восторженные телеграммы. Из Нижнего Новгорода начальник Кадетского корпуса телеграфировал: «Корпус восторженно приветствует своего славного питомца с блестящим успехом на гордость русской авиации». Киевское общество воздухоплавания присудило Нестерову золотую медаль. Но военное начальство было категорически против «мертвой петли». Сам же пилот был уверен, что «фигурные полеты – это школа летчика». Несмотря на запрещения, 31 марта 1914 г. Нестеров повторил «мертвую петлю».

П.Н. Нестеров продолжал летать, участвовал в маневрах, был назначен начальником авиационного отряда. Рекорды продолжались. В военных маневрах в сентябре 1913 г. Нестеров осуществил первую в мире атаку самолета противника. Он практиковал взлеты и посадки в темноте, разрабатывал применение ацетиленового прожектора на монопланах для ведения ночной разведки, вынашивал идею о перестройке хвостового оперения в виде «ласточкина хвоста», мечтал выйти в отставку и целиком посвятить себя конструированию самолетов. Но в июне 1914 г. началась война. Командир 11-го корпусного авиаотряда (3-я авиационная рота, 3-я армия, Юго-Западный фронт) штабс-капитан Нестеров П.Н. выполнял задачи воздушной разведки, разработал тактику и изготовил ряд приспособлений для воздушного боя. Кроме того, война открывала перед ним возможности проверить в реальных боевых условиях все его теоретические и практические наработки в области пилотирования летательных аппаратов. Практика войны подтвердила правильность многих из них. Он и в боевых условиях продолжал совершенствовать тактику ведения ночной разведки. Кроме того, пилот искал новые способы боевого применения авиации, осуществлял бомбометание – причем столь эффективно, что австрийское командование обещало крупную денежную награду тому, кто собьет аэроплан Нестерова.

26 августа (8 сентября) 1914 г. в 6 км от города Жолкева (ныне город Нестеров Львовской области) Нестеров дважды безуспешно пытался на своем «Моране-G» догнать австрийский самолет «Альбатрос» DD, пилотируемый бароном Розенталем. Когда тот появился в третий раз, Нестеров быстро взлетел, настиг противника и сбил таранным ударом. Удар был нанесен мотором между двумя несущими поверхностями «Альбатроса». Пытаясь посадить поврежденный самолет, Петр Николаевич вывалился из кабины и разбился. Свидетель тарана писал: «Нестеров зашел сзади, догнал врага и, как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника». Громоздкий «Альбатрос» продолжал некоторое время лететь, потом повалился на левый бок и стремительно упал. 25 января 1915 г. Нестеров был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени посмертно.

Церковь на Ходынке (XIX в.) – разрушена

Но вернемся к Ходынскому полю и его церкви. В 1903 г. через него прошла линия Окружной железной дороги, к западу от которой находился артиллерийский полигон (так называемое Военное поле, после октябрьского переворота – Октябрьское поле). В 1908– 1910 гг. с восточной стороны поля была построена крупнейшая городская больница, впоследствии получившая имя С.П. Боткина. Перед Первой мировой войной 1914–1918 гг. в восточной части Ходынского поля был также построен аэродром Московского общества воздухоплавания, с 1926 г. именовавшийся «Центральный аэродром им. М.В. Фрунзе». В 1960–1970-х гг. на прилегающей к Ленинградскому проспекту территории были возведены массивные и тяжеловесные спортивные павильоны ЦСКА, а также Центральный городской аэровокзал, превращенный ныне в заурядный обывательский магазин. О том, чтобы восстановить на ее историческом месте церковь Св. Сергия Радонежского, лишь ведется разговор, а о практическом воплощении этого плана пока говорить рано. Появляются энтузиасты, которые порой желают отчитаться перед вышестоящими начальниками районного масштаба. По их благословению то там, то здесь мелькают крошечные статейки в малотиражных газетных листках с ободряющими и равно бессильными призывами Бог знает к кому: «Восстановим! Не допустим!» и все в том же духе. Широкая публика и вовсе не знает, о чем идет речь – то ли о строительстве церкви для новых обитателей Ходынки, то ли о восстановлении еще какой-то иной... А какой на самом деле?

Ходынское поле начала XXI века

Парадное крыльцо церкви Архангела Гавриила на Ходынке

Мне лично про нее известно совсем немногое. Была она расположена в лагерях войск Московского округа на Ходынском поле, а создана по чертежам архитектора И.П. Херодинова в начале прошлого века, в 1900-е гг. Если верить рассказам местных старожилов, дотянувших своей век до 1980-х гг., приглашенные прихожанами строители обустроили в храме придел Св. Николая Чудотворца. Произошло это «в память чудесного спасения жизни наследника престола Цесаревича, Николая Александровича в бытность его путешествия в Японию». Придел этот располагался на уровне дома № 17 по улице Куусинена, в районе бетонной ограды, отделяющей Ходынское поле от «Березовой рощи», на некоторых дорожках которой густой слой шелухи от семечек живо воскрешает картины петроградских улиц февраля 1917 г. Это примерно там, где сейчас любой начинающий «краевед» Ходынки легко обнаружит два кирпичных столба от неких старых ворот. То был типичный армейский храм тех времен. Первоначально он был выстроен на скорую руку, в качестве походной церкви в виде шатра, с отделением для алтаря и столпа с тремя колоколами. В 1893 г. эту, можно сказать, походную палатку сменил деревянный храм на кирпичном фундаменте, да столь обширный, что одновременно в нем могло пребывать до тысячи прихожан. Территория храма составляла около 1 га и была обнесена кирпичной оградой с металлическими решетками. Знающие люди рассказывали, что иконостас храма был устроен по подобию такового в Успенском соборе Московского Кремля. Сейчас на Ходынке стоит знаменитый храм Архангела Гавриила, возведенный в память погибших авиаторов, что нельзя не оценить как безусловно достойное начинание.

Глава вторая

Ближние тропы

Аристократы и каторжане, или Размышления на месте церкви Рождества Христова, что была на Поварской улице, близ Кудрина

Детство, да и, пожалуй, другие времена моей жизни самым праздничным образом были связаны с Поварской улицей – и не только потому, что долгие годы я хаживал туда в Центральный дом литераторов. Древнее Кудрино, местность, претерпевшая немало изменений и обезображенная до неузнаваемости уже в последние годы, еще каких-нибудь десяток лет назад было любимейшим местом моих прогулок. Там, постепенно угасая, доживала свой век ветхая Москва. В выходные дни оно пустовало. Его переулки, равномерно убегавшие от Садового кольца, замирали, и жизнь теплилась лишь в окошках домов. Утопающая в зелени деревьев, Поварская, временно переименованная в честь одного из большевиков (Воровского. – Ред.), такими летними вечерами убегала вдаль, растворяясь в летней дымке, за которой угадывались помпезные очертания зданий сталинского ампира. К слову сказать, сама Поварская, идущая от исторического центра Москвы на северо-запад, считалась одной из старейших московских улиц. Знающие люди утверждали, что она существовала уже в XII в. и именовалась «Волоцкой дорогой» по названию пути, ведущего из Москвы через Волоколамск в дальний Новгород. Аппетитное название «Поварская» утвердилось за улицей пять веков спустя, основательно укоренившись среди слобожан, служивших при царском дворе Алексея Михайловича в качестве обслуги трапезной. Публика эта подразделялась на хлебников, скатертников и прочих, каждый из которых занимался своим делом в ходе сервирования и обслуживания царской трапезы. Оттуда пошли названия соответствующих переулков, некогда также не особенно людных, а теперь густо уставленных грязными автомашинами. С детства доводилось мне слышать немало рассказов про исчезнувшую из этих мест небольшую, уютную церковь, официально именуемую церковью Рождества Христова в Кудрине. Внешний вид ее был описан мне таким образом: «глухое» пятиглавие куполов на тонких ножках и оригинальные трехлопастные кокошники, повторявшие узор оконных наверший. В писцовых книгах от 1686 г. про нее сказано: «Церковь деревянная Рождества Христова, что в Стрелецкой слободе в Иванове приказе Ендогурова». Та м же упоминается и о стоявшей неподалеку от церкви «съезжей стрелецкой избе».

Церковь Рождества Христова (XVI–XVII вв.) в Кудрине

Уже в царствование государя Петра Великого, в начале XVIII столетия, деревянная церковь была основательно перестроена. При ее реставрации был применен камень, ненадолго укрепивший здание – до того самого времени, когда в русскую столицу тяжело втянулись запыленные обозы наполеоновской армии. За время пребывания в Кудрине и на постое в домах на Поварской улице французы постарались на славу, разорив и растащив все, что плохо лежало – не только из постоялых мест, но заодно и из немногих кудринских церквей, включая церковь Рождества Христова. После изгнания «двунадесяти языков» ее состояние оказалось столь плачевным, что какое-то время службы в ней не велись; сам храм был упразднен, а вернее, приписан к церкви Покрова Богородицы в Кудрине. Через три года после окончания Отечественной войны, в 1815 г., стараниями прихожан жизнь в покинутом храме снова затеплилась, и она вновь обрела хозяйственную самостоятельность. Прошло еще сорок с лишним лет, чтобы наверстать упущенное и восстановить все в необходимом порядке и благолепии. Лишь в 1855 и 1856 гг. храм вновь стал полноценным с архитектурной точки зрения зданием.

В нем были обновлены и благоустроены приделы Божией Матери Тихвинской и Божией Матери Казанской, местночтимая икона коей находилась в храме. Он оказался столь превосходно вписан в сложившийся архитектурный ландшафт Поварской, что даже стал объектом авторского внимания графа Л.Н. Толстого, перенесшего его на страницы «Войны и мира». Известно, что Толстой предоставил для местожительства Ростовых дом на Поварской, в нескольких шагах от знаменитой Кудринской площади. Персонажи Толстого «вселились» в усадьбу князей Долгоруковых, исторически располагавшуюся на этом месте. И так же, как и в реальной жизни, в вымышленном мире Толстого выезжающие из двора «графского дома» на улицу «в каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив». Для человека, ясно представляющего описываемое романистом место, становилось понятным, что речь шла именно о церкви Рождества, притаившейся между домами напротив долгоруковской усадьбы.

Шло время, медленно тянулась приходская жизнь этой церкви. Десятилетие за десятилетием чередовался годичный круг богослужений; крестились, венчались и отпевались прихожане; проносились московские будни, не особенно влиявшие на жизнь храма. И даже прогремевший в государстве октябрьский переворот не спешил отзываться на ее судьбе. Правда, в ненастные ноябрьские дни зданию церкви, как и многим другим, досталось от пуль и осколков большевиков, теснящих юнкеров и офицеров к Никитским воротам, однако ничто не предвещало радикальных перемен. И даже установившаяся в городе советская власть сначала не изменила почти ничего. Из тогдашней истории церкви примечателен один эпизод. 8 июня 1918 г. эксцентричный драматический артист Мамонт Дальский, имевший с большевиками давние и дружеские связи, сорвался с подножки московского трамвая и был раздавлен. Отпевали его в церкви Рождества Христова в Кудрине, а когда гроб с телом перевезли в Петроград, еще раз отпевали в Александро-Невской лавре. По словам одного из актеров, современников Мамонта Дальского, «он обладал выдающимся темпераментом и мятущейся душой. Его своеобразная, прихотливая натура не укладывалась в рамки установленных канонов. При этом он всегда куда-то рвался, куда-то стремился, никогда не довольствовался настоящим, не зная, как и где применить свои силы».