Блюз

– Ну, забирай. – Токарев снял кобуру и отдал её проводнику.

Он уставился куда-то вдаль, в глубину подземных улиц. Лампы в секции сто девяносто замигали и погасли… потом – в секции двести десять… затем – в триста четвёртой секции. Из приближающейся темноты вырвался бешеный ветер. Джазмен не обращал внимания, а Токарев просто наблюдал за происходящим.

«Перебои с электропитанием. – Подумал он. – Не удивительно: этой ночью весь город был стёрт с лица земли».

Тьма к этому времени уже объяла секцию четыреста шесть – она была совсем близко к партизанам, и вскоре стало темно и в их секции.

– Пойду, найду фонарик. – Сказал Константин. – Тут наверняка где-то есть.

Но в этот момент из тёмных закоулков раздался оглушительный выстрел, как по звуку определил Токарев, стреляли из СВД. Это был трассирующий патрон. Светясь и оставляя за собой дымный след, он погас в том месте, где сидел Джазмен.

– Шухер! – Закричал Токарев и сделал рывок ближе к центру улицы. – Это атака! Эй, ты! Это атака!

Он достал из кобуры пистолет и выпалил пол обоймы в темноту.

Свет загорелся. В подземных улицах всё ещё гуляло эхо выстрелов.

Джазмен сидел всё в таком же положении с револьвером в руке, и его глаза были открыты. Но он был мёртв. У него в голове была сквозная дыра. Токарев бросился к нему и (что странно) стал в слезах и в истерике хлестать проводника по щекам, надеясь, что тот оживёт. Проводник с огромной дырой в голове отвёл руки Токарева, заглянул ему в глаза и сказал:

–Ну что, опять?! – И со средней силой всадил ему кулаком справа по челюсти. Токарев упал и отполз на несколько метров. Его глаза были полны сумасшедшего страха перед необъяснимым. Джазмен добавил. – Это тебе, чтобы к реальности вернулся! – И ещё раз добавил, но уже посильнее. – Мразь…

Больше никто ничего не говорил. Наступило молчание. Константин Токарев подполз к стене, достал из внутреннего кармана пальто тетрадь с «Посланием…», взял карандаш и записал:

«Одиннадцатое июня. пятого г. от В.Н. Вчера мы разгромили город Владимир и искупались в канализации. Теперь я заболел из-за того, что мне пришлось мыться в ледяном озере. Болит горло, насморк и озноб. Возможно, температура. Я пишу тебе это послание, находясь в городе, расположенном прямо под Владимиром на глубине ста метров. Там, на верху, лежат тысячи, десятки тысяч людей, и все они мертвы. Генетический мусор.

Когда кто-то, кого ты хоть немного знал, умирает… В такие моменты ты по-настоящему чувствуешь себя живым. Я это знаю – так же, как и все остальные. Рядом со мной сидит проводник нашего поезда… вот его фотография. – Он положил на следующий лист ту фотографию, которая была сделана им, ещё когда они уходили из деревни оседлых. Пасмурный день, сытые разодетые партизаны на фоне пожухлой травы на полях и «Чикагский Джонни» с автоматом на первом плане. Мерзлота. Токарев продолжил: – На этой войне он стал мне самым близким человеком. Я не говорю, что он мне близок… Я говорю, что он мне ближе всех. Последнее время у меня бывают приступы сумасшествия, и только что я подумал, что этого парня убили. Сначала я впал в истерику (что весьма для меня странно), но когда выяснилось, что проводник жив, я, где-то глубоко в душе, был даже огорчён тем, что он не умер. Меня гложет желание опять почувствовать себя живым. Здесь, на этой планете, в эти смутные времена, это так важно. Именно поэтому и я, и этот парень на фотографии, и все остальные так любим лишать жизни других людей… Чтобы чувствовать себя живее всех живых. Это тоже своеобразное выживание…»

– Ладно, писатель, – закуривая, сказал Джазмен, – давай уходить. А то тут, в этих катакомбах, на самом деле с ума сойдёшь.

Когда парни вышли на улицу, было около десяти вечера. Темнело. Стоял крепкий мороз – около восемнадцати градусов. Они шли по мелкой ледяной пыли, оставленной разлетевшимся градом. Под плотными сугробами этой пыли были заморожены и похоронены десятки тысяч людских тел. Токареву, временами, казалось, что это не лёд, а стекло. Они шли в неизвестном направлении… куда-то на юг. Джазмен скоро должен был умереть от заражения крови – в самом медленном варианте это, обычно, занимает от одного до нескольких дней. И Джазмен сказал:

– Может, за Урал рванём? А?

– За Урал нельзя, – ответил Токарев, – там погода.

– Так и здесь погода! – Как будто недоумевая, воскликнул проводник.

– Но там она какая-то аномальная. – Уточнил Константин.

Джазмен бегло взглянул на всё вокруг и сказал:

– А, по-твоему, минус пятнадцать в середине июня – это в порядке вещей?

Токарев промолчал.

– Ладно, пойдём на юг, – проводник отбросил прежнюю идею, – Будем искать другие бригады, устроим гастроли.

VIII.

В эту ночь луна была похожа на глаз человека, больного циррозом. С неба на всех смотрел огромный ядовито-жёлтый глаз. В общем, в эту ночь луна имела свой обычный цвет.

Партизаны шли на юг к Великому озеру. Когда им становилось очень холодно, они селились в заброшенных домах, топили печи. В лесах питались камышами и верхушками ёлок. Камыш по вкусу не отличить от огурца, а верхушки ёлок – не такой уж и деликатес. В средней полосе в лесу можно есть почти всё; подозрения может вызвать только наличие радиационного фона. Парни брали в доме лесника плетёную сеть, набрасывали на сугробы снега лапы елей и ждали, пока сова начнёт плести там своё гнездо. Когда это всё-таки случалось, Токарев набрасывал сеть на гору еловых веток, и сова попадалась. Через час ужин был готов. Они чувствовали себя живее всех живых.

Путешествие до первой, попавшейся на пути бригады, длилось трое суток. Это случилось где-то возле города Гусь-Хрустальный, там они встретили Череповецкую бригаду. Потом, вблизи Курлово, им попалась Новомичуринская. Восьмьюдесятью километрами западнее Великодворского – Рыбная Ватага… удмурты. Во всех бригадах парни рассказывали об одном и том же: «Мы ехали на последнем паровозе к Владимиру… Вы были там, во Владимире? Наш паровоз шёл из Архангельска» и т.д.

В каждой бригаде Джазмен искал умирающих партизан… живых мертвецов. Он играл с ними в Русскую Рулетку. В Адищевской бригаде он нашёл партизана, у которого был туберкулёз кости, и предложил ему сыграть.

– Хочешь поиметь шанс, облегчить себе страдания? – Сказал он.

Тот согласился.

Проводник достал револьвер и ссыпал все патроны из барабана себе в ладонь. Игроки сидели на пне, а между ними стоял импровизированный стол. Слева от них протекал какой-то из притоков Оки. Джазмен взял один патрон тремя замёрзшими пальцами и показал его сопернику. Каждый из них хотел скорее умереть, и оба были спокойны, как удавы. Этот «Чикагский бандюга Джонни» вертел патрон тремя пальцами и говорил:

– Патрон с оболочечной пулей… Знаешь, что это значит?

Соперник мелко улыбнулся и промолчал.

– Это значит, что оболочка пули кроме свинца в себе содержит ещё и медь. Большая пробивная способность. – Он погладил кончиком пальца плоскую… не заострённую на конце, а плоскую, пулю и сказал: – Это пуля с передней плоскостью. Знаешь, что это такое?

Страсти накалялись, но только среди тех, кто не умирал от болезней и разложения. Только среди зрителей. На вопрос Джазмена соперник ответил «нет».

Джазмен заглянул ему в глаза и сказал:

– Разрывное действие. Твои мозги разлетятся по всему лесу. Шансов выжить – ноль. То, что нужно, правда?

И оба соперника улыбнулись. После такого разговора эти улыбки казались ещё более циничными, чем обычно… Даже не циничными, а необъяснимыми с точки зрения философии, а значит, и лишёнными всякой романтики. Эти улыбки казались самым ужасным, что только может быть на этой кошмарной планете. Все вокруг, кроме этих двоих, в полной мере ощущали внутреннюю пустоту и пустоту этого Мира. Эти двое улыбались друг другу в лицо, улыбались в лицо самой Смерти. Игра началась.

Джазмен вставил патрон в барабан и закрутил револьвер на столе по часовой стрелке. Когда он перестал крутиться, его дуло показывало на проводника. Джазмен взглянул на толпу партизан, наблюдающих это зрелище, подмигнул им одним глазом и, не задумываясь, поднял револьвер, приставил к виску и нажал на курок… Раздался щелчок… но не выстрел. Соперник охотно перехватил оружие, раскрутил барабан и крутанул револьвер против часовой стрелки. Дуло «Рюгера» снова показало на Джазмена… Он без эмоций приставил дуло к виску и взвёл курок. Щелчок… просто щелчок… не выстрел. Джазмен закрутил револьвер. На этот раз «Рюгер» выбрал соперника. Тот даже с какой-то жадностью поднял оружие со стола, взвёл курок и приставил дуло к подбородку. Он на секунду задумался и взглянул на внимательную толпу. Он спустил курок, и пуля разворотила ему всю черепушку. Соперник рухнул с пня.

Джазмен перегнулся через стол, посмотрел на его спокойное лицо (хотя, в тот момент всем казалось, что оно даже улыбается) и сказал:

– Поздравляю, приятель… ты победил.

И так прошла неделя. Джазмен не умер от заражения, хотя его рука гнила, и он сам был с каждым днём всё бледнее. Мало того, за семь дней, он сыграл около ста пятидесяти партий в Русскую Рулетку… и ни разу не проиграл. Хотя, по критериям его оценки, он проигрывал всё время. Проводник искал смертников и играл со всеми подряд. Патроны в револьвере заканчивались, и он находил новые… и снова играл.

– В Рулетку можно играть по-разному. – Говорил Джазмен. – Кто-то по очереди крутит револьвер на столе и не важно сколько раз он покажет на одного и того же участника. Лично я практикую этот стиль игры: так интереснее… да и шансов больше. Некоторые сначала крутят револьвер, а потом приставляют его к своему виску по очереди. Некоторые вообще играют так: на кого укажет дуло, тот берёт револьвер и приставляет его ко лбу соперника… и нажимает. И так, пока кому-то не повезёт больше.

Когда проводник понял, что с помощью Русской Рулетки ничего не добьётся, то стал предлагать другую игру. Он заряжал в барабан все патроны и вынимал только один. До Времени Начала это называлось Кавказской Рулеткой. Некоторые чеченские боевики заставляли играть в неё русских военнопленных. Джазмен вынимал всего один патрон, и дело оставалось за малым. Когда шанс выжить один к шести, застрелиться – плёвое дело. И они снова крутили револьвер. Проводник почти молился на то, чтобы «Рюгер» повернулся к нему своим дулом, и тогда закончатся все эти боли в плече, слабость во всём теле, холод, жара, война и голод. Он хотел приблизить Время Конца. «Очень часто бывают такие моменты, когда самоубийство честнее всего», – говорил сам Джазмен и курил одну за одной – всё больше. Но револьвер выбирал соперников, и они, улыбаясь, пускали себе пулю в висок. Один за другим. Девять раз из десяти сыгранных партий соперники побеждали и падали в Вечность. Они синели, потом чернели, их скидывали в овраг и поджигали. И всё-таки была одна партия, где у Джазмена появился шанс: дуло повернулось к нему, он жадно схватился за револьвер и, приставив к виску, нажал на курок. Это был единственный случай, когда пустое отверстие попало под удар бойка. В общем, «Рюгер» не выстрелил.

Шла вторая неделя неспешного путешествия. В каждой бригаде умирающих было несметное количество, так что Джазмен находил новые патроны в револьвер и устраивал турниры по Русской Рулетке… и всегда выходил победителем. Он играл целыми днями и каждый раз надеялся, что это именно тот случай, когда всё закончится моментально и безболезненно. Это был грандиозный моральный труд. Мясо в его руке чернело. Самые лучшие и самые трезвые доктора не могли объяснить такую живучесть проводника. Заражение крови определённо имело место, но процесс протекал настолько медленно, что никто не знал, когда всё это закончится. Иммунитет боролся за жизнь, которая была не нужна его хозяину.

Казалось, сама Смерть боится с ним связываться и поэтому обходит его стороной.

Так они с Токаревым дошли до Великого озера. Там на тот момент находилась Вельская бригада из Архангельской области. Они тоже были во Владимире. Почти все, кроме бригад Калининградской области, участвовали в разгроме Владимира. Все Калининградские отряды к этому времени уже считались либо уничтоженными, либо совсем малочисленными.

На вторые сутки абсолютного безделья, на озере появилась ещё одна бригада – Липецкая, и по всему берегу и в глубине леса зашуршали тетрадные листы. Где-то то ли старый, то ли просто седой партизан играл замёрзшими пальцами на аккордеоне, иногда промахиваясь мимо клавиш. Играл песню Юры Шевчука и охрипшим голосом пел:

«Умирали пацаны страшно,