Рыжая девушка не была абстракцией из глубокого сна – это был очень конкретный человек, которого Токарев любил, уважал и даже боялся. Боялся непредвиденной встречи с ней – она забирала всю его свободу и дар речи, вызывала в нём жалость к самому себе и непреодолимую ревность. Он свято любил её, а она его – нет, поэтому с ней – он был слаб и жалок – и от этого страдал.
Когда Константин вернулся в комнату, у него на кровати лежало пальто, чёрный костюм, белая рубашка и шляпа – всё как во сне.
«Сбывается!» – С некой долей таинственной тревоги подумал Токарев.
Дверь в комнату отворилась, и в неё весело вошёл Джазмен в таком же одеянии.
– Это я у хозяев здешних нашёл, – сказал он, – одевай. У нас сейчас все пираты новьё надели. Под землю полезут. Предыдущим хозяевам эти вещи теперь не нужны.
Из прихожей на первом этаже был слышен смех и разговор. Партизаны жаловались друг другу на то, что потолок протёк, и на них всю ночь капала кровь. Все они были свежи и чисты, как и их новая одежда. Токарев надел костюм, который был сшит как будто для него. Он забрал из вещмешка пакет с тетрадью и карандашом, запихнул их во внутренний карман пальто и вышел из комнаты, оставив свой мешок, как бесполезную обузу.
Отряд потихоньку собрался и двинулся ко входу в подземный Владимир, месторасположение которого было известно одному лишь Джазмену. Поэтому тот шёл впереди, а Токарев старался не отставать и держался рядом.
– Ну, как думаешь, похож я теперь на блюзовика? – улыбаясь и держа сигарету в зубах, спросил своего соседа Джазмен.
Токарев с ног до головы осмотрел Джазмена, остановил взгляд на автомате, и на его лице промелькнула вполне понятная ухмылка. Он сказал:
– Скорее на чикагского бандюгу Джонни… 1920-е… Чикаго… который торчал от кровавого блюза.
– У меня на счёт тебя та же ассоциация, – ответил Джазмен, – только твой «Джонни» предпочитает андеграунду более раскрученную музыку.
Под мышкой он нёс небольшую коробку. (Вещмешок Джазмен, как и многие другие, оставил в деревне – почти у всех в мешках лежали совершенно ненужные вещи. Всё нужное партизаны распихали по карманам.) Он открыл коробку и достал из неё фотоаппарат. Это был старинный Polaroid 80-А 1957-го года выпуска: главный плюс таких аппаратов в том, что сразу после съёмки ты получаешь готовую фотографию. Проводник дал его в руки Токареву и сказал:
– Пользоваться умеешь? Щёлкни-ка меня… на память наследникам. Пусть думают, что до цифровой фотографии мы так и не додумались. – И он сделал серьёзное выражение лица, отбросил коробку, взял автомат одной рукой и положил его на плечо.
Через несколько секунд после щелчка Токарев уже держал в руках чёрно-белую фотографию с изображением «Чикагского Джонни» на фоне мерзлоты, проходящих мимо сытых и разодетых партизан, поля с пожухлой травой и пасмурного дня.
Они двинулись дальше. Токарев вложил фотографию в тетрадь и начал вслушиваться в диалоги соседей, как будто пытаясь в них что-то для себя отыскать. Слева двое учёных, бывших учёных, опровергали «Теорию относительности» Альберта Эйнштейна, а справа – парни травили друг другу анекдоты.
– Красный анекдот слыхал?.. про Ленина.
– Про Ленина много анекдотов. Ну, давай, расскажи, может, я не знаю.
– Ну, умирает Ленин и попадает в ад. Через три месяца Сатана смотрит, а у него там, в аду, черти в пионерских галстуках маршируют, всё красное, везде портреты Ленина висят. Сатана подумал-подумал… К Богу поднимается и говорит:
– Слушай, у меня там мужичок есть один деятельный. Хороший мужик. Возьми себе его, он тебе тут чего-нибудь сделает.
А Бог ему отвечает:
– Ну, давай сюда, раз деятельный…
Проходит три месяца: в аду всё улеглось. Сатана думает: «Надо пойти Бога проведать». Поднимается в рай, а там – всё красное, ангелы строями ходят, плакаты Ленина висят. Сатана к Богу подходит и говорит:
– Слышь, Бог, чё у тебя тут творится-то?
А Бог ему отвечает:
– Во-первых, не Бог, а Товарищ Бог; а во-вторых…
Бога нет!
Конец анекдота. Оба хохочут в голос, Токарев заулыбался. Тем временем 190 человек партизан приблизились к входу в подземный Владимир. Посреди леса стояло двухэтажное кирпичное строение с выбитыми окнами и поломанными оконными рамами. Джазмен вышел на несколько шагов вперед, показал рукой на здание и сказал:
– Вот он!
– Кто… он? – С недоумением вышел чей-то голос из толпы.
– Владимир! Эврика!
– Где? Какая эврика! Ты что несёшь?! – Волновались некоторые партизаны. – Ты нам подземный город обещал, а вместо этого ты нас в эту халупу привёл!
– Ты, если не знаешь, что-как устроено, просто делай, как я! – Джазмен отвечал раздражённым, но тихим голосом. – Пошли за мной! – Сказал он.
Партизаны, толпясь, заходили в здание; особенно недоверчивые – оставались какое-то время снаружи.
– С виду – обычный дом, – говорил проводник, – но есть нюанс! Толщина этих стен – около трёх с половиной метров! – Его голос был похож на голос отличника, пересказывающего зазубренный урок. – Его построили, когда я был ещё ребёнком. Сейчас мне двадцать пять, значит, тогда было девять. Это вход в подземный Владимир… или один из входов. Когда руководству страны доложили, что назревает война, они решили построить город под Владимиром, чтоб укрыться там во время чрезвычайной угрозы, а наземному городу – дать наилучшую охрану; потому что именно во Владимир была перенесена вся важнейшая промышленность. И люди там всё ещё работают за еду и верят в светлое будущее, которого никогда не наступит. Да, они думали, что мы сразу бросимся на Москву, которая, как вы уже знаете, погибла в первый год войны; а в прошлом году на неё упал спутник. Они думали, что всё пойдёт по-другому, они не представляли себе масштабов событий. Спутниками некому управлять – вот они и падают. Сигналы пеленговать почти невозможно. Они не узнают, когда мы нападём; они не будут знать, что мы внизу, прямо под ними. Тихая, невидимая война… Чёрт возьми, я философ! – Они спустились в подвал, где их ждала тяжёлая металлическая дверь, ручку которой едва можно было разглядеть. Ручка была большая и круглая, но в силу того, как падал на неё свет (который горел здесь всегда), как идеально она была выкрашена, её формы и т.п. она абсолютно сливалась с дверью и была почти невидима. Визуальный обман. Джазмен нащупал ручку на двери, прокрутил её несколько раз и сказал:
– Не удивляйтесь, если увидите рельсы. Объект секретный, поэтому людям говорили, что строят метро.
Дверь открылась, и от неё вниз уходила крутая лестница. Справа на стене был рубильник. Джазмен поднял его, и лампы на стенах под потолком замигали и загорелись. Партизаны тихо начали спускаться по лестнице: по левую сторону от них была надпись большими буквами: «ОБЪЕКТ СЕМЬСОТ СОРОК ВОСЕМЬ. СЕКЦИЯ ТРИСТА ДЕВЯНОСТО СЕМЬ». До конца лестницы отряд дошёл только через пятнадцать минут. Никаких рельсов партизаны не увидели.
– Нам туда! – Сказал Джазмен и показал на сумрак в западной стороне.
Они проходили секцию за секцией, включая один рубильник за другим. На стенах красовались надписи: «Секция триста восемьдесят два», «Секция двести семьдесят», «Секция двести пятьдесят четыре». Это был настоящий подземный город с широкими улицами, просторными перекрёстками, кинотеатрами и нерабочими светофорами. Через решётчатую вытяжку в стене иногда виднелись поезда неоткрытого метро – вуаль секретности. Когда на стенах появились указатели с названиями улиц и домов, проводник сказал:
– Поздравляю, мы прошли пригород! Теперь двинемся в центр.
По разветвлениям и названиям улиц – это была точная копия наземного Владимира, поэтому Джазмен знал, как попасть в центр и надеялся, что он не заведёт отряд в какие-нибудь дебри. Токарев заглядывал в вытяжки: в одной из них он увидел платформу и гравировку на стене «Клязьменская». Это была станция метро, которая могла быть открыта для «простых смертных». Шёл третий час дороги – партизаны устали и заблудились. В какой-то момент они услышали гитарный бой; кто-то на подземной улице Токарева (слева от Октябрьского проспекта) пел:
Дождь над заброшенной бензоколонкой –
Вот красота нынешних дней!
«Песни «Адаптации»? – Подумал Токарев, – будем надеяться, что это партизанская бригада».
Они повернули на эту улицу Токарева и, прижимаясь к стене, пошли на звук. На стене была надпись «Секция сто пятьдесят девять». Выглянув из-за угла, Джазмен увидел десять человек без определённой униформы – все были одеты по-разному. Один из них играл на гитаре и пел, а другие – поедали стратегический запас тушёнки ножами из консервных банок. С подземной улицы Горького доносился гул людских голосов.
«Оседлые, – подумал, было, проводник, – они тут не одни». Он с трепетом прислушивался к гитарным аккордам и пытался поймать самые громкие моменты песни, чтобы достать магазин из автомата и проверить его на наличие патронов. Патронов не было. Джазмен аккуратно положил пустой магазин на землю и достал из внутреннего кармана ещё один. На этом песня прекратилась, и Джазмен тряхнул головой, выражая досаду. Он уже хотел, было, резко поставить магазин и открыть стрельбу, но в этот момент люди с тушёнкой заговорили:
– Когда Владимир захватим, куда пойдём? – Спрашивал один голос.
– Не знаю, – отвечал другой, – может, за рубеж рванём. Там, говорят, полякам помощь нужна.
– А я бы в Калининград рванул, – вступил третий, – у меня там когда-то дом был.
«Нет, не оседлые, – решил про себя Джазмен, – точно, наши!» Через минуту партизаны начали медленной вереницей выходить из укрытия. Они по очереди клали оружие на землю и один за другим поднимали руки. Те, кого Джазмен сначала посчитал оседлыми, отбросили тушёнку и схватились за винтовки.
– Не стреляйте! – Быстро крикнул проводник. – Свои! Последние прибывшие на локомотиве от Архангельска.