Всё, что возьму я с собой…

Так или иначе, но утро понедельника я встретил хорошо отдохнувшим. После бессонных ночей и бесконечных переживаний, мой разум впервые был бодр и готов к любому развитию событий. Нынче мне было всё нипочём. Когда ребята отправлялись на аэродром, я пожелал им удачи, с кем-то успел попрощаться едва ли не навсегда. После чего собрал свои вещи и принялся ожидать той самой минуты, когда меня вызовут в штаб за документами.

А теперь попрошу представить, каким было моё удивление, когда в казарму вдруг вбежал Сашка Кицын. Задыхаясь от быстрого бега, он сообщил мне о том, что я включён в лётное расписание. Саня вовсе не шутил. Подобными вещами не шутят, да и не тем был Сашка человеком, способным так жестоко издеваться над своим, пусть и бывшим сослуживцем.

Впрочем, я ему вовсе не поверил. Не верил до тех самых пор, пока лично не оказался возле лётного расписания. В нём действительно значился мой позывной «933», причём трижды. Ровно на девять утра был запланирован контрольный, часовой полёт с командиром звена; примерно через полчаса, я должен был отправиться на повторную проверку с командиром эскадрильи; а после, уже в полдень, красными чернилами были обведены мои первые самостоятельные полёты по кругу. Два подряд, с так называемого «конвейера».

Признаться, я вовсе не знал: плакать мне в ту минуту или смеяться. С одной стороны, меня вновь включили в лётную обойму. С другой стороны, отправляться в самостоятельный полёт, так и не освоив посадку – было равносильно нырянию в открытое море, не умея плавать.

– Колмаков, ты чего такой счастливый? – я вдруг услышал за своей спиной знакомый голос. Обернувшись, увидел инструктора, Владимира Викторовича.

– Товарищ командир, так ведь меня в расписание включили!.. – запинаясь, я попытался объяснить причину появления на моём лице идиотской улыбки.

– И что с того?.. – ухмыльнулся Корнейчук. – …Решение об отчислении принимаю вовсе не я, а командир эскадрильи. Потому тебе и назначили пару контрольных полётов. Пусть отцы-командиры лично полюбуются на твои художества во время посадки!.. – уже собираясь уходить, инструктор вдруг обернулся. – …Да, и вот ещё что!.. Мы с Николаем Ивановичем уезжаем в город, вернёмся ближе к вечеру. Вместо командира звена с тобой полетит Степурин, инструктор первого экипажа!.. – чуть потупив взор, Владимир Викторович продолжил. – …Олег, скорее всего, мы с тобой уже не увидимся. Так что, давай прощаться. Удачи тебе в будущем и не держи на меня зла!..

Кажется, инструктор хотел сказать ещё что-то, да так и не успел этого сделать. Запрыгнув на подножку проезжавшего мимо нас топливозаправщика, он махнул мне рукой, дескать, не поминай лихом.

В самом припоганейшем настроении, я поплёлся на предполётный инструктаж.

«Уж, лучше б, этого чёртового расписания вовсе не было, чем тот стрём, который мне предстояло пережить ещё дважды. Теперь о моей косорукости узнает не только Степурин, а ещё и командир эскадрильи!..»

До девяти утра время тянулось так медленно, что мне показалось, будто бы прошло не шестьдесят минут, а как минимум пять часов. Помимо своей воли, я вновь занялся самокопанием, перемывая себе косточки и проклиная себя последними словами за свою же тупость, медлительность, полное отсутствие собранности. Попутно я заправил свой родной «шестьдесят восьмой» топливом, проверил наличие воздуха, кислорода, масла, подготовил кабину к предстоящему полёту.

Кстати, знаете ли вы, как командиры проверяют чистоту кабины истребителя? Во время полёта они выводят самолёт на отрицательную перегрузку, и вся та пыль, которая была не убрана перед полётом, подлетает вверх, вместе с комками грязи и прочей ерундой, которую курсант притащил в кабину на своих сапогах.

Впрочем, я несколько отвлёкся.

Итак, исполняющий обязанности командира звена опоздал на добрых двадцать минут. Увидев бегущего в мою сторону Степурина, я, было, собрался доложить о готовности. Однако инструктор на бегу успел махнуть мне рукой, дескать, некогда принимать рапорта, живо прыгай в кабину и «запускай»…

Лишь выруливая с авиа стоянки, я впервые услышал в наушниках голос Степурина.

– Вчера с курсантами отмечали самостоятельный вылет Урбана!.. Нормально так посидели!.. В общем, я немного вздремну, а ты, уж давай сам!.. И смотри, не вздумай разбудить меня, каким-то резким движением!

И всё. Весь полёт ни слова, ни мата, ни звука.

Следуя предупреждениям командира, я аккуратно поднял машину в воздух, ушёл в отведённую мне зону, открутил положенный пилотаж и так же спокойно, без дёрганья и ненужных перегрузок, вернулся обратно «в круг».

После третьего разворота, на снижении и заходе на посадку, мои руки непроизвольно покрылись липким потом, пульс участился. В предвкушении очередной неудачи, как и прежде, меня затрясло мелкой дрожью.

«Вот она родная, взлётно-посадочная полоса! До неё не более километра. А этот спит себе, совершенно не подозревает о том, что именно сейчас у меня начнутся самые серьёзные проблемы. Надо полагать, барышня с косой уж вовсю кружит где-то рядом с нашей кабиной!..»

Для верности, я пару раз резко качнул крыльями, потом также жёстко задрал и опустил нос истребителя. Казалось бы, от такой чудовищной встряски, мог проснуться даже покойник. Однако внутренняя связь истребителя по-прежнему молчала.

«Ну, что ж!.. Теперь моя совесть чиста. Если убьёмся, если рухнем посреди аэродрома – виноватым будешь именно ты, товарищ Степурин!..»

Хочешь, не хочешь, а мне пришлось целиком и полностью сосредоточиться на посадке. И вдруг, о чудо!.. Земля перестала нестись на меня с бешеной скоростью. Складывалось полное ощущение, будто бы, всё вокруг меня затормозилось, при этом я мог отчётливо рассмотреть каждую кочку, каждый кустик, между которыми беспечно бродил накануне. Никаких помутнений, никакой пелены перед глазами. Напротив, картинка чёткая и ясная, как никогда прежде. И самое главное, вовсе не самолёт несёт меня чёрте куда. Ныне боевая машина была полностью в моей власти, именно я манипулировал истребителем, который подчинялся моим командам. Вот я чуть-чуть потянул ручку на себя, и этот скоростной монстр начинает выравниваться, он послушно парит над поверхностью полосы. Ещё одно едва уловимое движение и боевая машина, осторожно коснувшись твёрдой поверхности, уже несёт меня по взлётно-посадочной полосе.

В это было трудно поверить. Тем не менее, я сам, без чьей-либо помощи, посадил самолёт, истребитель! Моей радости не было предела, мне хотелось подпрыгнуть до небес. Ощущение было такое, будто бы я только-только отыскал некую, недостающую деталь для запуска огромного, сложнейшего механизма. И этот агрегат вдруг закрутился, завибрировал всеми своими поршнями и шестерёнками – всё вдруг оказалось на своих местах. При этом я вновь поверил в себя. Выходило так, что не таким уж тупым и медлительным я оказался, как ранее о себе думал. Впрочем, всё это было ерундой, в сравнении с ощущением, которое поглотило весь мой разум: теперь-то я точно буду лётчиком!

Меж тем, инструктор Степурин равнодушно вылез из задней кабины, потянулся и сухо произнёс.

– Всё нормально, замечаний нет. К самостоятельному полёту готов!.. – сделав короткую паузу, инструктор добавил. – …Советую поторопиться. Командир эскадрильи не любит, когда курсанты опаздывают!

Казалось, я не бежал, а летел. Сбросив со своих плеч многотонный груз неприятностей, накопившийся за последние недели, я вовсе не чувствовал своего веса. Чуть позже ребята по эскадрильи рассказывали, как подполковник Катченко громко на меня орал, отчитывая за опоздание. Однако я этого совершенно не слышал. Нынче мой разум был занят совершенно иным. Словно наркоман, впервые подсевший на иглу, я всё ещё испытать кайф от своей недавней посадки, при этом мне не терпелось ещё и ещё раз испытать то непередаваемое ощущение. Теперь я уже точно знал, как и что мне необходимо делать.

Имелась и ещё одна причина моей спешки. Я торопился получить допуск к самостоятельному вылету до возвращения на аэродром Кравца и Корнейчука. Мне отчего-то казалось, что именно они, Николай Иванович и Владимир Викторович, обязательно спутают все, так удачно выпавшие ныне «карты».

Сразу скажу о том, что и с командиром эскадрильи я так же не оплошал. Более того, посадка выглядела гораздо уверенней, более осмысленной, едва ли не близкой к идеалу. Причём, по поводу «близкой к идеалу»… То была вовсе не моя выдумка или некий литературный оборот. На сей раз я практически дословно процитировал слова командира эскадрильи, сказанные мне уже на земле, во время послеполётного разбора.

Итак, моя мечта сбылась. Я получил допуск к самостоятельному полёту. Ныне я прибывал в каком-то полушаге от полноправного звания: лётчик.

Ровно в полдень самолёт с бортовым номером шестьдесят восемь, уже поджидал меня на авиа стоянке. Словно скаковая лошадь, нетерпеливо бьющая копытом в предчувствии очередного забега, боевая машина, слегка вибрируя на ветру элеронами и рулями, ожидала своего старта.

Мне, восемнадцатилетнему пацану, лишь год назад закончившему школу, доверили управление истребителем. Это уже потом, спустя тридцать или сорок лет, глядя на своего восемнадцатилетнего сына, я отчётливо понял, какие риски и опасности мог таить в себе тот первый самостоятельный вылет.

– Всё будет хорошо!.. – помогая мне с ремнями и замками парашюта, добродушно улыбнулся авиатехник. – …Если допустили – значит, достоин. Значит, всё у тебя получится.

Эх! Кабы бы те слова, да Богу в уши…

Чтобы быть правильно понятым я, пожалуй, позволю себе некоторое отступление.

Во время тренировочных полётов курсант неукоснительно выдерживает, все заданные ему параметры. За этим пристально следит инструктор. Если высота полёта определена пятистами метрами, она и должна быль пятьсот метров – не четыреста девяносто, ни пятьсот десять. Если скорость задана трёхстами километрами в час, то за триста двадцать ты наверняка получишь ручкой управления по коленкам. В общем, никаких отклонений, никакой отсебятины.

В самостоятельном полёте дело обстояло несколько иначе, потому как отсутствовал главный фактор прежней дисциплинированности. Имею в виду человека, сидевшего в задней кабине и неусыпно контролирующего твои действия. Ну, а когда ты вдруг оказался в полном одиночестве, можно было немного расслабиться, позволив себе некоторые вольности. Да, вы сами посудите: разве можно упустить возможность помахать крыльями девушкам, загорающим на пляже, или чуть пугануть лёгким пикированием колхозников, собирающих урожай на колхозном поле? Впрочем, сейчас я несколько утрирую, чуть преувеличивая те самые вольности, которые я мог позволить себе в первом самостоятельном полёте.

Самостоятельно взмыв в воздух, я, в первую очередь, от души наслаждался свободой. Не успев набрать высоту, подёргал рулями; на первом развороте закрутил такой неимоверный вираж, что плоскости самолёта задрожали, едва ли не в пред штопорной тряске. Несколько увлёкшись «воздушным озорством», я не заметил, как позади меня осталось условное место второго разворота – я его попросту проворонил. Чуть позже опоздал с выпуском шасси. Пытаясь поскорее исправить предыдущие ошибки, я невольно совершал новый, более серьёзные – так или иначе, всё больше и больше отдалялся от нормального режима полёта.

Напомню о том, что полёт по кругу достаточно скоротечен. С одной стороны, данное обстоятельство оказалось мне во благо, потому как я попросту не успел «вляпаться» во что-то серьёзное, необратимое. С другой стороны, мне не хватило совсем немного, чтоб вернуть машину в надлежащий режим. То есть, промахи, связанные с моими легкомысленными действиями, пришлось выправлять уже непосредственно перед полосой. Рано выполнив третий разворот, я заходил на полосу достаточно высоко – мне необходимо было срочно гасить посадочную скорость.

О том же самом напомнил руководитель полётов, наблюдавший за моим, отчасти внештатным заходом на полосу: «933, прибери обороты двигателя!.. Прибери обороты!..»

Знал бы он о том, что я уже давно перевёл ручку управления двигателя в самое крайнее положение. Более того, я ещё и выпустил тормозные щитки. А он, зараза!.. Имею в виду этот долбаный истребитель, который предательски нёсся к земле с повышенной скоростью. В ту минуту я, помниться, подумал о том, что самолёт мне по-своему мстил. Дескать, вот тебе, бестолочь! Будешь знать, как хулиганить в воздухе!

Пусть и с большим перелётом, но мне, с горем пополам, всё же удалось посадить самолёт на полосу. Вполне допускаю мысль о том, что со стороны моя посадка выглядела не такой уж и страшной. По крайней мере, запросив взлёт с «конвейера» (это когда, едва приземлившись, самолёт тотчас уходит на взлёт), я незамедлительно получил «добро» от руководителя полётов. При этом, доложив о переводе закрылок во взлётное положение, я увеличил обороты двигателя до максимального значения.

Доложить-то я доложил, а вот кнопку закрылков вовсе не нажал. Попросту запарился, потому и доложил на автомате. Впрочем, на тот момент каких-либо неудобств я вовсе не испытал, да и думал я тогда исключительно о новом полёте.

Разгон, отрыв.

Набираю высоту и вовсе не понимаю, отчего моя боевая машина так вяло и неохотно поднимается вверх. Понимание пришло лишь после того, как я убрал шасси, и в моих наушниках дико завыла серена.

Быть может, кому-то покажется странным, а может и вовсе неправдоподобным, тем не менее, и сорок лет назад истребители оснащались некоторой упреждающей, в том числе и звуковой сигнализацией на случай аварийных, внештатных ситуаций. Так вот, если лётчик умудрялся поставить закрылки в посадочное положение, при этом шасси (по тем или иным причинам) оказывались не выпущены – система безопасности немедленно предупреждала пилота о том, что его машина к посадке вовсе не готова. Потому и звучала в наушниках сирена. «Умной системе» было невдомёк, что какой-то дурень, наподобие меня, может затеять взлёт с закрылками, установленными в посадочном положении.

Оглушённый той самой сиреной, я не сразу сообразил в чём, собственно, дело. Осознание пришло несколько позже. Так или иначе, но мне пришлось чересчур медленно телепаться, пока самолёт не набрал необходимую высоту, для обеспечения безопасной уборку закрылков. В общем, я сильно затянул выполнение первого разворота.

Решив сократить упущенное время, я устремился по диагонали к месту второго разворота. При этом едва-едва не «встретился» с истребителем, взлетавшим сразу за мной. В отличие от меня, он набрал высоту значительно быстрее, все развороты выполнил в положенных местах. Таким образом, на второй разворот мы с ним вышли практически на одной высоте. Правда, несколько с разных направлений. Пожалуй, лишь чудо уберегло от прямого столкновения двух истребителей в воздухе. То ли интуиция, то ли какое-то иное неведомое чувство, в самый последний момент заставило меня дёрнуть ручку управления от себя. В то же самое мгновение, над моей головой пронеслось… Точнее было бы сказать, прогремела сотнями громовых раскатов гигантская металлическая конструкция с крыльями и двигателем. Впрочем, особо рассмотреть тот самолёт я вовсе не успел. Всё произошло в какие-то считанные доли секунды. Лишь спутная струя, оставленная вторым истребителем болтанула мой самолётик так, что он едва не опрокинулся в штопор. В общем, зрелище и чувства, мною пережитые, оказались вовсе не для слабонервных. Я до сих пор молча улыбаюсь, когда в том или ином художественном фильме лётчик оказывается в аналогичной ситуации, когда боевые машины расходятся в воздухе в каких-то считанных метрах друг от друга. Поверьте, увидеть что-либо, предпринять какое-либо действие просто невозможно. Здесь надежда лишь на удачу, реакцию и исключительную осмотрительность.

Дабы понапрасну не трепать читательские нервы, сразу сообщу о том, что далее мой полёт

прошёл в штатном режиме, без каких-либо эксцессов и ненужных приключений. Надо полагать, кто-то свыше, некие потусторонние силы сжалились надо мной, посчитав, что экстрима на текущий день с меня уже достаточно, потому и оставили они меня в покое.