Модус на пространстве текста. Монография

«Стиль научной литературы характеризуется образом предмета. Образ предмета представляет собой совокупность стилистических особенностей лексики, синтаксиса, композиционных приемов построения произведения, которые характеризуют отношение авторов, включенных в определенную литературную традицию, к картине действительности, отраженной в их произведениях. В основе стиля научной литературы лежат представления о ясности, точности, адекватности понимания текста и воспроизводимости его содержания» [Там же, 37] (см. также основные требования к научному изложению и вытекающие их него текстостроительные роли модуса, изложенные нами в Главе 1).

Художественная литература нового времени к тому же имеет такие, релевантные нашему аспекту лингвистического исследования, черты. «Новые, необычные сюжеты редки в художественной литературе: чтобы быть читаемым, литератор должен использовать узнаваемые и ценимые читателем темы. Но литератор представляет эти сюжеты в необычном облачении местного колорита или, наоборот, близкой читателю бытовой обстановки и под приемлемым для него углом зрения. Так, Гете, воспроизводит в „Фаусте“ общеизвестную легенду, а Л. Н. Толстой в „Анне Карениной“ – банальную бытовую коллизию в великосветском обществе. При этом писатель пользуется средствами живого, обыденного языка своего времени и вкладывает в уста своих персонажей мысли, свойственные читателям, отчего читатель созерцает в произведении „самого себя“, то есть собственные грехи и немощи, но в художественно облагороженном виде. Эта тривиальность содержания становится главной особенностью новой художественной литературы, отличающей ее от древней поэзии, которая, как Псалтирь, напротив, была источником идей для богословия, философии, права» [Там же, 39].

Важнейшей особенностью художественной литературы является читательский интерес к литератору, о котором также пишет А. А. Волков [Там же]. По его мнению, этот интерес возникает потому, что новым в художественном произведении является не содержание, а стиль, словесный образ выражения, стиль же – «и есть сам человек».

Отчасти это совпадает с нашим видением одной из ипостасей автора не как роли, а как личности, подтверждает нашу задачу искать модус, исходящий не только от «образа автора» или от персонажей, – то есть от вымышленных субъектов, имеющих отношение к предмету мысли в произведении, но и от реального автора, автора во плоти. Реальный автор всей совокупностью средств, прежде всего всем своим наличием языковых возможностей будет создавать и Образ всего произведения, и образ повествователя, и «образ автора» в понимании В. В. Виноградова, но и так или иначе – и личное отношение к предметам и суждениям. Да, как пишет А. А. Волков: «В отличие от духовной поэзии, художник нового времени выполняет эстетический и идейный заказ читателя и представляет в своих произведениях не личное отношение к предмету мысли, но вымышленный образ (как и другие элементы образной системы произведения), выражая его всей совокупностью наличных художественных средств. «Между литературной личностью автора и образом автора художественного произведения существуют отношения, сходные с отношениями актера и роли в пьесе. Это – «перевоплощения» из частного в общее, в «символ»… из единичного лица в обобщенное» (Ю. В. Рождественский)» [Там же]. Но такому, по А. А. Волкову и Ю. А. Рождественскому, полному перевоплощению автора в некую роль автора противоречит реальность и языковые факты, о некоторых из которых мы рассказали в разделе «Модусная линия организации художественного текста», о некоторых расскажем в Главах 3 и 4. В любом случае, страсть и мысль собственно автора так или иначе заключены в его личном лексиконе, грамматиконе, прагматиконе, если продолжить сравнение писателя с актером – в его фактуре и внутренних психологических возможностях «физических действий в предлагаемых обстоятельствах».

Сегодняшняя публицистика (которую мы в определенном смысле синонимизируем с журналистикой), по А. А. Волкову, в чем мы здесь с ним совершенно солидарны, имеет такие сущностные признаки своей сферности. «Публицистические сочинения представляют собой произведения по самым различным вопросам, адресованные широкой публике, не имеющей специальной подготовки, и основная цель их состоит в создании и организации общественного мнения… Начиная с XVIII века журналистика как особая форма публицистики приобретает функции: периодического информирования о новостях, научной, литературной и политической критики и популяризации знания» [Там же, 40].

И, наконец, скажем о том, в каком смысле в нашем понимании сфера публицистики не совпадает со сферой «средства массовой коммуникации». Сегодняшняя сфера массовой информации как производство, продуцирующее новости, характеризуется коллективным авторством. А кроме того, «Массовая информация характеризуется совокупным образом ритора, который создает у получателя иллюзию отсутствия идеологии и объективности информации» [Там же, 42].

В качестве пространства, места, где публикуются произведения по самым различным вопросам, в основном политики, экономики и культуры, хотя и самым разным иным, адресованные широкой публике, не имеющей специальной подготовки, СМИ и сфера публицистики совпадают. Но публицистика, особенно страстная, «горячая», в отличие от журналистики – дело глубоко индивидуальное.

Генерирующий взгляд на словесность представлен в ряде работ Т. В. Шмелевой [Шмелева 2000; 2002; 2003а; 2003б; 2003в; 2005]. Обобщающей является статья «Словесность в свете интеграции и дифференциации» [Шмелева 2005]. Прежде чем процитировать сам взгляд на сферы речи и виды словесности, стоит сказать, как проф. Шмелева определяет словесность и как рассматривает ее генезис и сегодняшнее возвращение понятия-термина в актуальную плоскость.

По Т. В. Шмелевой, словесность – совокупность всех словесных произведений (текстов), известных национальной культуре [Шмелева 2005, 70] (то есть это определение лежит в русле понимания словесности Ю. В. Рождественским). Традиция теории словесности в таком интегральном виде сложилась в русской науке в конце XVIII века. Однако уже во второй половине XIX века в центр филологического внимания выдвигается словесность изящная (художественная литература), и в определенной степени этот объект доминирует в отечественной филологии с тех пор и до сего дня. XX век прошел под спудом явления, называемого Т. В. Шмелевой двоичной парадигмой филологии, то есть четкого разделения на язык и литературу, причем под последней понималась практически только литература художественная. Эта двоичная парадигма нашла свое отражение и в школьном и в вузовском преподавании, и в научных номенклатурах и прочих институциональных явлениях, и, разумеется, в теоретических трудах. Но с 1970-х годов ощущается новое. Как бы «снимается табу с риторики, заявляет о себе общая филология с задачами изучения общественно-языковой практики» [Там же, 71]. В 1979-м году выходит знаковая для явления «возвращения словесности» книга – Ю. В. Рождественский «Введение в филологию», где рассматриваются сферы, типы и виды словесности, в дальнейшем все развивается концепция Ю. В. Рождественского, «главной её проблемой считается систематизация всех видов текстов, тем более что и массив обращающихся текстов, и их взаимоотношения меняются» [Там же, 72]. Риторику и словесность в понимании Ю. В. Рождественского плодотворно описывают его ученики, профессора А. А. Волков и В. И. Аннушкин. В 1995-м году выходит и школьное учебное пособие о словесности – А. И. Горшков «Русская словесность. От слова к словесности»: Учебное пособие для 10—11 классов шк. гимназий и лицеев гуманит. направленности. – М., 1995. Активно изучаются, пожалуй, две частные дисциплины – городская словесность и региональная палеография, в частности – история новгородской словесности (А. А. Зализняк, В. Л. Янин). Но один из главных вопросов отечественной теории словесности – её классификация – по-прежнему одна из главных проблем.

Т. В. Шмелева считает, что наиболее существенно рассмотреть три линии дифференциации словесности – сферную, институциональную и региональную. Понятно, что релевантной нашему исследованию является первая линия. Здесь, прежде чем дать свою сферную классификацию, говорит о том, что само существование сфер речи – один из ответов речи на требование культуры различать общение с различными социальными задачами. «Число таких различий и степень их дифференцированности задается в разных культурах по-разному; по-разному решаются и проблемы языковой техники различения сфер, для чего в принципе существуют две стратегии – использования в разных сферах разных языков или сферных вариантов одного языка [Там же, 73].

Для русской речи Т. В. Шмелева выделяет шесть сфер речи – это бытовая, деловая, научная, политическая, религиозная и эстетическая сферы.

Очень важно, на наш взгляд, что здесь выделяются не просто сами сферы, но и признаки, которые могут быть использованы для их выделения. Каждая сфера имеет собственные характеристики:

– предназначение в социальной жизни;

– состав участников и их роли;

– репертуар речевых жанров;

– фактура речи;

– языковое воплощение;

– способы регламентации;

– филологические науки, изучающие тексты данной сферы.

О трудности работы хотя бы по адекватному описанию одной из сфер Т. В. Шмелева говорит так: «Понятно, что ответы на все пункты этой „анкеты“ могли бы составить содержание большого труда…» [Там же, 73]. А мы бы от себя добавили, но это было бы не только возможно, но и относительно быстро и качественно осуществлено, если бы такая задача была поставлено, скажем, коллективу филологов, скажем, государством, и на это им было бы выделены средства. Пока же такие глобальные задачи отдельные исследователи решают исходя из своих собственных взглядов на безбрежный океан словесности, в одиночку наблюдая за огромным, комическим массивом всей русской словесности, в рамках отдельных индивидуальных работ.

По мнению проф. Шмелевой, опирающемуся на идею М. М. Бахтина о первичных и вторичных речевых жанрах, бытовая сфера является первичной, естественной, содержит в себе потенциал для развития всех других и поставляет для этого свои ресурсы.

В деловой сфере преобладает письменная речь, множество ее жанров имеют общее название документ, в последнее время интерес к этой сфере существенно вырос.

Научная сфера общения сегодня существует как множество конкретных научных сфер, но тем не менее их участниками осознаются общие закономерности научного общения, приоритет в ней письменной формы речи, существование в ней специфической системы жанров, для участия в этом общении требуется высокий уровень профессионализации.

В политической сфере речи «сейчас мы наблюдаем… кризис, мучительное рождение новой политической речи из разных материалов – дореволюционных, импортных, (показателен в этом отношении термин спикер Думы) и иносферных – в первую очередь научной и бытовых сфер [Там же, 75]».

Религиозная (конфессиональная) сфера была в нашей стране фактом прошлого и «вернулась» в начале 1990-х годов.

Сферную дифференциацию русской речи в своей работе Т. В. Шмелева представляет в виде следующей схемы.

Рис.1. Сферная дифференциация русской речи

Мы выделяем эти сферы по таким же, как и вышеперечисленные, признакам. Но мы более конкретизируем признаки 1) и 2) обязательным добавлением институционального характера вида социальной жизни и характера социальных ролей. Для базовой, первичной сферы, бытовой, конечно, это не обязательно. Тогда как для полноценного, полноправного общения, для перестройки своей речи вообще, речевых навыков в частности и для существенной модернизации словаря личности это, на наш взгляд, почти всегда обязательно.

Если человек участвует в создании научных текстов, почти наверняка это вызвано прежде всего тем, что он находится на определенном уровне своей социализации, входит в определенный общественный институт – высшего образования и/или научной работы, его тексты во многом предопределяются требованиями Высшей аттестационной комиссии и иных учреждений, входящих в научный институт страны.

Успешное владение деловой речью почти всегда обусловлено тем, что человек каким-то образом входит в институт управления, в бюрократический аппарат. А вот выделять в качестве отдельной сферы именно сферу политической речи мы бы не стали. На наш взгляд, то, что у Т. В. Шмелевой называется политической сферой – это один из самых больших, но всё-таки сегментов деловой речи.

Вообще каждая сфера речи разбита на множество сегментов и кластеров, их картина постоянно меняется, дополняется и, наоборот, какие-то кластеры и большие сегменты с течением определенного времени становятся неактуальными, устаревшими, уходят из речевого оборота. Более всего сегментов и кластеров, конечно, в базовом речевом слое, бытовом. Там не только повседневная семейная речь, общение между хорошо знакомыми, но и такие сегменты, как речь субкультур, в которых в свою очередь свои кластеры, например, смеем утверждать, что речь молодежи, называющей себя «эмо», скажем, в Хабаровске, и речь, называющих себя так же, но живущих в Москве, имеет свои различия, включая самые существенные – лексические.

У нас есть и существенное добавление схеме сфер русской речи, как она изображена в статье Т. В. Шмелевой. Вслед за Ю. В. Рождественским и А. А. Волковым мы считаем большой массив публицистических сочинений, публицистической речи одним из главных сферных уровней, точно так же, как и эстетический, возвышающимся над всеми остальными, названной в статье Т. В. Шмелевой практическими [Там же, 75]. О возвышении эстетического уровня Т. В. Шмелева пишет так: «Существование эстетической сферы общения возможно только тогда, когда в обществе вырабатывается особое – непрактическое – отношение к действительности. В русской культуре эта сфера начала формироваться в XVIII веке… Свидетельства ее формирования – появление публики – поклонников изящной словесности и авторов художественных текстов… Развивая идею М. М. Бахтина о первичности/вторичности речевых жанров, можно сказать, что эстетическая сфера – „третична“, поскольку вырабатывает свою систему жанров и принципы поэтического языка» [Там же, 75].

Мы опять бы добавили институциональность этой сферы – в русской культуре это, прежде всего, так называемые «толстые журналы», вокруг которых происходит самое живое движение литературного процесса, и авторов, и читателей, и критиков, – от «Современника» А. С. Пушкина до сегодняшних, которых, по подсчетам, не менее сотни; поэтические клубы, от клубов Серебряного века до сегодняшних, имеющихся в любом большом городе; а также творческие союзы – от морально устаревшего Союза писателей России, как бы вытекшего из Союза писателей СССР, и подобного – Союза российских писателей, более похожих на клубы СП Москвы, СП Санкт-Петербурга и т.д., до сегодняшних Интернет-клубов любителей изящной словесности («Сетевая словесность»: «Проза.ру», «Стихи.ру» и др.).

Но главное наше добавление и изменение схем Т. В. Шмелевой – исключение из состава глобальных сфер сферы политической и добавление в нее сферы публицистической, которая как бы тоже приподнята над остальными. Она «больше, чем вторична», но «меньше, чем третична». И вот почему. Если мы говорим, что публицистика – это прежде всего «летопись современности», это прежде всего разговор о важных проблемах политики, экономики и культуры, причем сегодняшняя публицистика пользуется возможностями средств массовой информации, то мы увидим, что публицистика охватывает как раз темы широчайшей базовой сферы, у Т. В. Шмелевой названной бытовой, но, по нашему мнению, и с такими сегментами и кластерами, как проблемы молодежи, досуга, спорта, кулинарии, домашней экономики, образования детей, безопасности жизни, путешествий, и т. д. и т.п., делая их темами культуры – в понимании Ю. В. Рождественского, (Ведение в культуроведение. – М., 1996) культура – способ воспроизводства человечеством самое себя.