Шкаф с кошмарами

– Не знаю, не знаю… но после этого будут – уж вы мне поверьте.

* * *

Вместо трибуны имелась ржавая бочка из-под соляры, наполовину врытая в землю. Козырь, похоже, занимающий здесь какой-то условный пост вроде старосты, кряхтя и опираясь на карабин как на палку, взгромоздился на бочку и принялся ждать, когда односельчане расставят посты и оформятся в неровный полукруг, в середине которого переминался с ноги на ногу Виктор и, стоя на коленях, плакал Малой. Чувствуя себя не в своей тарелке, Козырь долго откашливался, снимал и надевал кепку. Руки его нервно оглаживали лысину, теребили бороду, прятались в карманы. Наконец, прочистив горло в очередной раз, Козырь начал:

– Братия и сестры!

– Возлюбленные чада мои! – проблеял кто-то из толпы, и все, даже Виктор, невольно заулыбались.

– Ты, Лабух, если есть че по делу сказать, то сюда выходи. – Козырь обиженно раздул ноздри. – Я не жадный, место уступлю.

– Виноват, товарищ Козырь. Не повторится.

Седоусый, похожий на Кобзаря Лабух вскинул руку в пионерском салюте. От этого скоморошничества толпа, казавшаяся Виктору злобной, колючей, вдруг потеплела, превратилась в два десятка битых жизнью мужчин и женщин. Козырь выжидающе смотрел, решая, обидеться или плюнуть да продолжить. В итоге он в самом прямом смысле плюнул и заговорил снова:

– В общем, возлюб… ай, твою мать, Лабух, падла ты этакая!

Толпа грянула хохотом, но Козырь уже не позволил себя сбить, и вскоре смешки стихли.

– Короче, братва, день был тяжкий, долгий день был, и он еще не закончился. Времени собраться всем и рассказать че-как только сейчас нашлось. Так что я коротенько, и это… вы знаете, я не мастак в мудрые слова…

– Не тяни вола за яйца! – прокуренным голосом выкрикнула закутанная в серую пуховую шаль старуха. – А то пока ты нужные слова подбирать будешь, последние дни начнутся.

– Так они, Катерина, начались уже, – развел руками Козырь. – То, что Авдей Светозарный предсказывал, слово в слово.

– Матерь честная! А не брешешь? Тридцать лет прошло, неужели…

– А ты, Катерина, Фому спроси. Рябого спроси. Пана Николая спроси. Любого мужика, с кем мы сегодня гостей встречали. А живым не веришь, так мертвых спроси. Вон, лежат рядочком – Зойка Рында, Калмык, Лексеич да Марат.

Бабы зашептались, переглядываясь. И пусть была в их приглушенных голосах тревога, а все же радости, предвкушения Виктор уловил куда больше. Бабы жалели Марата, тихо радовались чему-то своему, а бабка Катерина навзрыд плакала счастливыми слезами на плече у рыжего Фомы. Обрывки фраз сливались в гудение улья.

– Марат-то, совсем молоденький, едва за полтишок перевалил…

– Тридцать лет терпели! Тридцать лет считай, без малого! А не зря всё, не зря!

– Аккурат на Радонежских святых собор! Вот ведь нехристи!

– Зойку, Зойку-то как порешили? В дозоре ж не стояла…

– Вспомнили про нас, сучары! Сам Авдей предупреждал: не забудут, не простят!

В глазах Виктора толпа вновь преобразилась, предстала в виде блаженных, обожравшихся меда пчел. Что за ахинею они несут?! Последние дни, пророк Авдей, какие-то бредни ветхозаветные!

– А ну, хорош трындеть! – Козырь поднял руки, придавив людской гомон. – Четырех товарищей сегодня потеряли, а новых брать неоткуда. Чудом явление не просрали, чудом, я говорю! Потому с этого момента ввожу комендантский час. Уж простите, самому тошно, да одна тварь на свободе рыщет. Злющая, падла, врасплох нас застала. Лексеича с Маратом в клочья, а Зойку уже после, когда огородами убегала, хвост свой дьявольский поджав. Так что, пока не изловим отродье адово, передвигаться строго по трое. За пределы поселка – штоб не меньше пяти. На ночь сегодня в Крепость собираемся, так что, если нужно кому чего, собираем заранее. Но, опять же, исключительно по трое!

– А скотина как же?

– Тьфу, пропасть! Какая скотина, Светлана, душа ты моя? Последние дни на дворе! А кто еще не понял, так вот вам!

По знаку Козыря с тел по левую сторону от виселицы стянули покрывала. Виктор думал, что уже попривык к смерти, крови, виду трупов, и все же дернул горлом, сдерживая подступающую рвоту. Под покрывалами скрывались три обугленных остова, и что-то еще, напоминающее разобранную куклу. На изрешеченном пулями, грудастом, явно женском торсе лежали отрубленные конечности. Ноги до сих пор были в камуфляжных штанах и ботинках с высоким берцем. Голова отсутствовала.

– Вот они, враги рода человеческого! Сатана-диаволы! По души наши пришли, да не знали, что уж три десятка лет, как мы им отпор готовим! А ну, ша!

Нарастающий рокот вновь опустился до невнятного перешептывания.

– Но всякое большое дело перемалывает судьбы малые. Так Авдей Светозарный учил. Так мы на своих шкурах прочуяли. Трое наших братков полегло и одна сестра. Святые души, да примет их Господь в райском саду…

– Да усадит их одесную! – отозвался нестройный хор.

– Так и будет! Так и будет… – Козырь смахнул набежавшую слезу. – Они знали, на что шли. Каждый из нас знает и к смерти готов. Но есть и простые люди, которых дьяволы одурманили.

Взмах рукой – и помощники сбросили мешковину с пары мертвецов, лежащих в середине. Морозова Виктор узнал сразу. На этом странном подобии вечевой площади, со сложенными на груди руками, Борис Алексеевич выглядел крохотным и оттого особо уязвимым. Второе тело принадлежало незнакомому мужчине. Низкорослый, широкоплечий, лысый, но компенсирующий отсутствие волос окладистой бородой, он напоминал фэнтезийного гнома. Увидев его, Малой зарыдал в голос. Узнал, значит. Даже с кровавым месивом вместо лица – узнал.

– Под шальную пулю угодили. Лес рубят – щепки летят. Знать, праведниками будут, коли Господь так решит. Но только если по незнанию к нам тварей этих везли. А если по доброй воле или за мзду какую, то тут уж геенна огненная им уготована, да туда им и дорога! А пока всех павших, и правых, и неправых, одно погребение ждет. Очистимся!

– Очистимся! – вторила толпа.

И вот уже трупы, до той поры разделенные, стаскивают в общую кучу. Обкладывают загодя приготовленным хворостом и поленьями. Щедро поливают бензином. Как сквозь воду слышит Виктор вопли Малого, его горький, отчаянный плач, перемешанный с обрывчатыми просьбами оставить папу, не трогать папу, «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!». Но трупы падают друг на друга, безвольно разбросав конечности. Сектанты заводят какой-то гимн, что-то про Небо, Иисуса и Господа. Радостно поют, раскачиваясь из стороны в сторону, вводя себя в транс. Но при этом смотрят, пристально наблюдают за периметром недремлющие стражи с огнедышащими жезлами. И плещет бензин. И хрустит хворост. И солнце, проползая над поляной, смотрит снисходительно – давайте, людишки, удивите меня жаром!

– Ша! – кричит Козырь, и тишина опускается на поляну.

Последние отзвуки песнопений заблудившимся эхом умирают в лесу.

– Возлюбленные братия и сестры мои! – Козырь развел руки, заключая общину в объятия, и никто, никто в этот раз не засмеялся, не начал зубоскалить. Распаленный, Козырь, забыв о своем косноязычии, мнимом должно быть, вещал с импровизированного амвона как заправский проповедник. – Сперва надо нам с вами разобраться, что с остальными делать.

От его кивка Виктору захотелось втянуть голову в плечи. Община вдруг вспомнила про него и мальчишку, поймала в перекрестие зловещих взглядов.

– А чего?! Вздернуть, и дело с концом! – Усатый Лабух рубанул рукой воздух.

– Постой-постой, погоди, Лабух, не горячись, – сбивая пожар взметнувшегося многоголосия, тихо сказал Козырь. – Вздернуть – дело нехитрое. А ну как человека порешишь? Готов на свою душу грех такой принять? И без того пару невинных положили.

– Мало я, что ли, людев порешил? На войне как на войне, – пожав плечами, буркнул Лабух. Но буркнул тихонько и даже сделал шаг назад, замешиваясь в толпу.

– То-то и оно. Вот то-то и оно. Девять их было. Девять. С трех сторон зашли, по трое, значит. С первой тройкой, что с севера, через лес перла, удачно вышло. Сработала наша растяжка…

– Э, але?! Какая «наша»? – удивленно выпучил глаза рыжий Фома. – Моя растяжка! Ты за нее мне всю плешь проел – невинных подорвешь, невинных подорвешь! Да разве ж это невинные?!

– Твоя растяжка, твоя, Фома! – миролюбиво поднял раскрытые ладони Козырь. – Тебе с нее что, грамоту выписать? О премии похлопотать? Нет? Ну и хорош старших перебивать! Значит, растяжка на… растяжка Фомы всю троицу в машине и накрыла, там без шансов. Потушили да с глаз долой убрали – вот и вся работа. Со второй тройкой сложнее вышло, они от реки ехали. В жизни не подумал бы, что можно этакую махину по реке на катере доставить…

– Убийцы!

Ломкий, истончившийся от ужаса голос расколол мерную речь Козыря. Мальчишка Малой, чьего имени Виктор так и не узнал, стоял, прижимая к животу тяжеленную гирю. Лицо его пылало от слез и ненависти.

– Убийцы, – повторил он тише, словно стесняясь своего порыва. – Твари.

– О, как заговорил! – с деланым восхищением усмехнулся Козырь. – Твари, говоришь? А может, ты сам тварь? С выводком тварей к нам приехал. Какое зло нам принес, а? Говори, что молчишь?! Что в наших краях забыли?

– Навигатор заглючил. Показал короткую дорогу до ближайшей трассы. Мы даже не знали, что тут деревня! Мы просто мимо ехали! Суки, чтоб вы сдохли все!