Рассвет

Что снилось ее брату, один Морфей ведает, а вот Светины сновидения сладкими не были. Снилась какая-то старая больница, и она, в одной рубашке, как птица металась между запертых дверей в поисках выхода. Неприятное жуткое место во сне представало мрачным готическим замком, полным тайных склепов и замурованных ниш с истлевшими скелетами. Она тянула за руку ребенка, мальчишку, и по пятам за ними стелилась голодная тьма, полная чудовищ. Черные щупальца расползались по стенам, оплетали лампы и светильники, душили любой, даже самый робкий источник света. Света. Света! СВЕТА!!!

Женский голос истошно звал ее по имени. Голос, который она ни разу не слышала, но который был ей прекрасно знаком. Он поддел ее зазубренным крючком и вырвал из пучины сна, как рыбак подсекает беспечного окуня. Света очнулась, дрожа от озноба. Обхватила плечи, сквозь тонкую ткань ночной сорочки чувствуя колкие мурашки, покрывшие холодную кожу. Голова трещала. Тело расплачивалось за несчетное количество коктейлей, поднятых за здоровье именинницы.

Поеживаясь, Света накинула покрывало. Словно привидение выплыла из спальни. Лунное серебро, смешанное с желтками фонарных столбов, освещало квартиру. В гостиной на диване разметался Антон. Окно раскрыто нараспашку – вот почему так зябко. Света плотнее закуталась в покрывало. В кухне, ощупью, нашла пачку анальгина. Запила теплой водой из чайника. Постояла, борясь с тошнотой, пока таблетки не улеглись. Пол приятно холодил босые ноги. В полудреме Света вернулась в спальню и даже не заметила, что диван пуст.

Она рухнула на кровать и, едва коснувшись лицом подушки, заснула. Впала в черное бесконечное ничто. Выключилась. Она не видела, как Антон неживыми механическими движениями взгромоздился на подоконник. Ежась на ветру, он стоял, руками держась за створки, и глаза его были закрыты. Лицо беспокойно подергивалось, губы шевелились, нашептывая что-то звездному небу, но некому было услышать, понять, запомнить.

На мгновение он застыл, превратился в гипсовую статую. Мимические мышцы прекратили сокращаться. Рот скривился, не закончив фразы. Побелевшие пальцы отцепились от створок. Антон обернулся, закрытыми глазами обозревая темноту квартиры. Сквозь сомкнутые веки они глядели в спальню, где на кровати, спрятав руки под подушку, лежала его сестра.

Губы Антона дрогнули:

– Ты поймешь. Так нужно.

Он качнулся и выпал из окна спиной вперед. В те короткие секунды, что длилось падение, он успел сложить руки на груди и улыбнуться умиротворенно, как улыбается человек, принявший правильное решение.

Глава вторая. После Антона

У накрытого простыней тела топтались медики. Выверенными движениями собирали носилки, раскатывали глянцево-черный мешок для трупов. Парочка полицейских курила возле машины, и включенная мигалка попеременно окрашивала сосредоточенные лица в красный и синий. Поодаль тихо переговаривались соседи и случайные прохожие, хмурые, серые, как нынешнее утро.

Света уже не выла – лишь тихонько всхлипывала. Всклокоченная, бледная, за неполный час постаревшая лет на десять, она до боли сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Деловитые медики с красными от недосыпа глазами застегивали мешок. Жужжание молнии, неправдоподобно громкое, напоминало гул осиного гнезда. Черная ткань поглощала Антона, скрывая изломанное тело, череп с трещиной на затылке, восковое лицо с кровавыми потеками над верхней губой и в уголке рта.

Все, чего Свете сейчас хотелось, – отмотать время назад, чтобы сидеть рядом со спящим Антоном всю ночь. Всю жизнь, если потребуется. Все, что она могла, – кусать губы и кутаться в плед, принесенный заботливой Настей. Жалкий кусок ткани, все еще хранящий запах брата.

Немолодой оперативник с седой щеткой усов глядел на нее в упор, по-рыбьи раскрывая рот. Рядом Настя, помятая спросонок, жестикулировала, шевелила губами, изливая на него ответное молчание. Звук исчез, подавленный звенящей тишиной. Оробел в присутствии смерти, спрятался. Света бы тоже с радостью спряталась. Забралась с головой под одеяло, пережидая, пока ночной кошмар сгинет, оставив после себя лишь гнетущие воспоминания, которые иссушит восходящее солнце. Но солнце взбиралось на небосвод, лениво цепляясь за ветки деревьев, а темное пятно на асфальте не думало высыхать.

Подталкиваемая медиками, мимо проплыла каталка. Моргнула вспышка телефона. Кто-то сделал фото. Сегодня запостит у себя на страничке. Может быть, даже продаст снимок какому-нибудь новостному ресурсу. Дверцы труповозки сомкнулись, скрывая продолговатый черный мешок. Колыхнулась толпа, расступилась, пропуская машину. И вновь сомкнулась, жадная, любопытная, равнодушная к чужому горю. Докурив, скрылись в патрульной полицейские. Оперативник, оглаживая усы, отвел Настю в сторонку. Безмолвно. Беззвучно.

И, осознав, что еще немного – и тишина сомнет ее, расплющит, точно асфальтоукладчик, Света отыскала свой голос.

– Почему?! – закричала она, разрывая безмолвный кокон, что спеленал ее с головы до ног. – Почему-у-у-у?!

– Так надо… – прошелестел ветер. – Ты поймешь…

Но Света не понимала. Она не знала язык ветра. В роще у дома воронья стая граем встречала новый день и новую смерть.

Впервые в жизни Света напрямую столкнулась с формальной стороной смерти. Само собой, до того ей случалось бывать на похоронах. Давно, еще в детстве, они всем классом провожали старенькую учительницу физики, и еще один раз – пару лет назад, одногруппник попал в страшную аварию. Но заниматься похоронами самостоятельно не доводилось. Света даже не знала, куда увезли тело брата. В эти тяжелые, исполненные муторной душевной болью дни Света как никогда благодарила судьбу за Настю.

Подруга записала все данные, надиктованные оперативником. Сама звонила в морг, уточняла дату вскрытия, ездила проплачивать холодильную камеру и ритуальные услуги. В редкие моменты ясности рассудка отрешенная Света совала ей деньги, но Настя лишь отмахивалась – потом, потом, свои люди, сочтемся. Она дежурила у постели и бегала за водой. Кормила чуть ли не с ложечки, хотя есть Свете не хотелось совершенно. Даже на звонки отвечала. Один такой врезался в Светину память.

Все как обычно: пиликнул телефон Антона, Настя сняла трубку. Отрывисто поздоровалась и долго-долго молча слушала собеседника, постепенно темнея лицом. Глядя на нее, Света до смерти перепугалась, что вновь произошло ужасное, непоправимое. Она попыталась отобрать телефон у подруги, но та отвела руку, решительно встала, вышла в другую комнату и уже там заорала на невидимого собеседника.

– Он умер! Умер, как вы не понимаете?! У вас вообще совесть есть?! Что вы за человек такой?!

На мгновение замолчала, словно набирая воздух для нового вопля, но ответила неожиданно тихо и холодно.

– Подождете, ничего страшного. Квартира проплачена до конца месяца. Месяц кончается через две недели. И если хоть что-то из вещей пропадет, я ваш маленький бизнес скормлю налоговой инспекции. Надеюсь, мы друг друга поняли, – с нажимом закончила Настя.

Она вышла из комнаты, пунцовая от ярости. Подчеркнуто вежливо попрощалась и швырнула трубку на диван.

– Этот козел звонил… у которого Антошка квартиру снимал. Говорит, новые жильцы въехать хотят. Тварь… Свет?

Она присела возле подруги на корточки, сжала ее колени.

– Надо будет в ближайшие дни поехать и разобрать все. Свет?

Света притянула ее к себе, уткнулась зареванным лицом в макушку. Так и сидела, а Настя покорно ждала, пока подруга успокоится. Слезы катились устало. Вспомнилась старая сказка о женщине, что от горя выплакала глаза до полной слепоты. Новые жильцы, въезжающие в квартиру брата, стали последним кусочком мозаики, на которой, как оказалось, были изображены угрюмые сосны и взбегающее на холм, утыканное крестами кладбище.

Поехать разбирать вещи брата через пару дней не получилось. Подготовка к похоронам отнимала уйму времени, а вечером попросту не оставалось сил, чтобы тащиться на другой конец города. Туда, где Света так и не побывала, но где – она знала это совершенно точно – каждая мелочь будет напоминать об Антоне. Если бы не Настя… Если бы не Настя… Да, Света иногда поглядывала на злополучное окно с абсолютно нездоровым интересом.

Тяжелее всего дался поход в ритуальную фирму. Вид похоронных атрибутов, выставленных на продажу, добил Свету окончательно. В отличие от морга, здесь не пахло разложением и тленом. Напротив, благоухал сандал, а от девочек с профессиональными печатями скорби на лицах тянуло «Диором» и «Живанши». Не хватало воздуха, хотя душно не было: кондиционер принудительно гонял прохладу по комнатам, заставленным крестами, искусственными венками, макетами памятников и… гробами. Света дышала старательно, словно делала упражнение, думая только о том, как бы не грохнуться в обморок. Настя поддерживала ее под локоть, отчего Света чувствовала себя старой и немощной. Развалиной.

– …красный бархат…

– Что? – переспросила Света.

Пухлая девушка из ритуальной службы сложила на дородной груди пальцы, унизанные золотом. Соболезнующая маска прилипла намертво, но глаза отражали тоску, рутину. Девушка хотела домой, пить кофе с коньяком и смотреть сериалы.

– Красный бархат, – терпеливо пояснила она. – Обивка. Не очень дорого и смотрится достойно. Есть лакированный вариант, но по деньгам почти вдвое дороже…

Свету замутило. Любую, даже самую неприглядную смерть здесь стремились обрядить покрасивее. Исподволь давили на жалость, невзначай роняли фразы в духе «родные и близкие достойны самого лучшего», «они с нами, пока мы заботимся о них», и тут же демонстрировали каталог костюмов или широким жестом охватывали выстроенные вдоль стен надгробия. Как будто умершим не все равно. Как будто Антону, с пробитой ребрами грудной клеткой, с выпирающими из-под кожи шейными позвонками, Антону с головой, треснувшей, как переспелый арбуз, не все равно, в каком костюме его зароют.

– Много цветов заказывать не нужно, – доверительно сообщила ритуальщица. – А то, знаете, завалят могилу букетами, так что и не видно ничего. Пять-шесть букетов будет в самый раз.

Свете захотелось заорать. Схватить эту сонную курицу за грудки, встряхнуть как следует. Отхлестать по щекам, крича в одутловатое лицо, что нормально не будет, потому как нет ничего нормального в мире, где человек без видимых причин выходит в окно. Где от небытия отделяет один крошечный шаг и быстротечное падение. Где все хрупко, тонко, как едва ставший лед, под которым бесшумно скользят игольчатые гребни и темные плавники древних тварей, – и завтра в окно может выпасть кто-то из твоих друзей. Близких. Ты сама.

Требовательно запиликал телефон, на осколки разбивая зарождающуюся злость. Света тяжело вздохнула, прислонилась к подруге, странным образом успокаиваясь от тепла ее тела. На экране горел номер тети Лары. Знаками показав «я на минутку», Света отошла в сторону. Палец завис над иконкой в виде красной трубки – выслушивать очередные соболезнования хотелось меньше всего. За минувшие дни она слышала их достаточно.

– Да, теть Лар, – она все же приняла вызов.

– Ну как ты там, кровиночка моя? – тетя Лара с ходу сорвалась в сюсюканье.

– Да ничего, теть Лар, держусь.

– Крепись, родная, крепись. Тебе сейчас надо быть сильной. Такое горе и на такие хрупкие плечи, ох-хо-хо-о-о… Как ты сама с этим справишься, бедная ты моя?

– Ты не приедешь, да? – догадалась Света.

Выхолощенный голос давно забыл, как выражать эмоции, но на том конце линии переполошились.

– Ты только не сердись, кровиночка моя! Не сердись! Я сама себе места не нахожу, но никак не вырваться. С работы не отпускают, да и, если честно, денег нет ни гроша лишнего. Три кредита на мне висят, еле концы с концами сводим.

– Я понимаю, – тускло ответила Света. – Я все понимаю, теть Лар.

– Я знала, что ты поймешь. Ты у нас всегда была умницей. – Тетя Лара зашмыгала носом, шумно высморкалась. – Ты крепись там, не отчаивайся. Жизнь идет, время лечит, ну… И д-да, вот еще…

Она замялась, явно собираясь сказать что-то неприятное, хотя Света не могла представить, что может быть неприятнее тетки, не едущей на похороны племянника, которого растила как родного сына. Кредиты у нее, надо же! Света презрительно скривилась.

– Я отцу вашему звонила, рассказала про Антошу. Он очень-очень соболезнует, но приехать не сможет. Младший у него заболел, а жена в командировке. Он за няньку…