Зверинец

– Это ничего… – мой голос дрожит. – Проход где-то недалеко, Кэп! Дотянешь!

– Я и дотяну… Только дохлый. У меня рожа онемела, пальцы немеют… сдохну скоро.

Я испуганно пячусь под колючим, испытывающим взглядом.

– А ты чистый, значит… Четыре опытных мужика загинули, а ты, салага, чистый! Ай да Боженька! Есть у него чувство юмора!

Кэп скребет лицо, с омерзением вытирает руку о штаны. Живой иней проворно латает прорехи, оставленные ногтями.

– Им тут жрать нечего. Последние запасы растягивают. А к нам не могут. Когда портал открывается, у нас лето, а они при высоких температурах долго не живут.

– Ты откуда это знаешь? – Я смертельно боюсь идти дальше один и отчаянно тяну время.

– Чувствую… – Кэп пожимает плечами. – Я теперь часть этой… грибницы? колонии? Не важно… Вали уже.

Проводя невидимую границу между мертвыми и живым, он поворачивается ко мне спиной. Вздыхает тоскливо:

– Везучий ты, Серега. Жаль, камеру просрал. Без камеры тебе хрен кто поверит.

Нет смысла уговаривать, да и желания со временем тоже нет. Я знаю, он прав, не хватало только притащить эту дрянь в наш мир! Совесть даже не шевельнулась. Кэп уже мертв. Костик мертв. Братья Черных мертвы. Один я живой и хочу остаться живым.

Тело ноет от непривычных нагрузок. Горят огнем ноги, дыхание вырывается со свистом, катится по спине холодный пот. Я бегу и бегу, а выстрелов все нет. Не знаю, чего я жду: эпической битвы, героической жертвы? Отсутствие звуков изводит меня, выматывает. За каждым кустом мерещатся ожившие покойники с лицами, покрытыми инеем.

Нашу колею засыпает свежий снег. Мечется луч фонаря, деревья пугают угловатыми тенями. Я скулю в голос – от страха, усталости, боли в перетруженных мышцах, но ни на секунду не останавливаюсь. Когда впереди ядовитой желтизной отсвечивает сигнальная лента, я всхлипываю от радости и рвусь, как спринтер к финишу.

Кажется, я вновь слышу топот. Близко, очень близко, почти у самого уха. Я понимаю, что не успеть, что они, как в дурном фильме ужасов, настигли меня в двух шагах от спасения, и тут же вываливаюсь в духоту, наполненную запахом выгоревшей травы и увядших цветов. Отживающее лето дышит жаром. Скатываюсь по оплывшей снежной подушке, снегоступы путаются в густой траве. Валюсь вперед, едва успев сгруппироваться.

Не сдерживая слез, срываю снегоступы. Надкусанный лунный бок освещает знакомую поляну, временный штаб и покатую тушу уазика-буханки. Бегу к нему, на ходу стягиваю куртку и свитер, сдираю промокшую футболку… вспыхивают фары, и я замираю, как ослепленный заяц на дороге. Крик о помощи застревает поперек глотки, пережатой рыданиями. Мычу что-то нечленораздельное, тяну руки, иду шатаясь…

Темнота взрывается мне в лицо, и я слепну.

* * *

Они выходят в предрассветной дымке, когда клочья сумрака расползаются белесым туманом. На четвереньках, словно собаки, выползают Костик и рыжий Яшка. Неуверенно переставляя ноги, вываливается безголовый… Кирилл, должно быть. Да, точно он – последним появляется Кэп. Садится, по-обезьяньи упирает кулаки в землю.

Харысхана трясет, но он все же выходит из-за уазика. Приклад больно стучит в плечо. Последние годы Харысхан стреляет редко, но навыков не растерял: Кэп валится на спину, Яшкина рука лишается куска мяса. Харысхан торопливо переламывает двустволку, выбрасывает дымящиеся гильзы, загоняет патроны. Катана висит на спине как последний довод. Странно, но она успокаивает даже больше, чем ружье.

Когда из прохода выбираются еще три мертвяка, Харысхан не убегает только потому, что ноги отказываются слушаться. Покрытые кухтой тощие остовы, кости с минимумом сухожилий и мышц, только чтобы переставлять мослы каркаса. Эти мертвецы не шевелятся, буравят Харысхана заледенелыми глазами, по одному на каждого. Бывалый охотник, якут соперничает с ними в неподвижности. Наконец верхушки деревьев алеют, выкрашенные солнцем, становится теплее. Мертвецы по одному исчезают в проходе. На поляне остается Харысхан да лежащее возле машины тело.

Выждав для верности десять минут, Харысхан опускает ружье. Щурит и без того узкие глаза, долго с сожалением глядит на тело Сереги Малого. Горло разворочено, земля вокруг пропиталась кровью – Малой умирал долго и грязно. Харысхана мутит, но он сдерживает рвоту. Хватает тело за ноги и тащит к деревьям. По уму следует выбросить его в портал, там точно не станут искать, но сил в руках едва-едва, да и подходить к тающей снежной шапке Харысхан боится.

Земля парит, копается охотно. Харысхан углубляет штыком лопаты будущую могилу и думает о прадеде. Его страшные байки Харысхан помнит плохо. Их считали сказками и дед, и отец… кто мог знать?! И не рассказать никому – решат, совсем чокнулся Харысхан, аниме пересмотрел! Человека убил!

Якут мелко крестит покойника, бегло читает странную молитву, в которой Христос упоминается в одном ряду с именами древних богов айыы. Могила хорошая, глубокая. Место неприметное. Серегу здесь нипочем не найдут.

Машину поисковиков Харысхан решает утопить. Продавать на запчасти слишком опасно. Вещи оставляет себе. Пригодятся. Харысхан останется у прохода, пока тот не закроется. Еще два-три дня, и об этом кошмаре можно будет забыть на несколько лет. Через год Харысхан наведается сюда с бензопилой, завалит проклятую поляну деревьями.

На первое время.

* * *

Человек, столкнувший нас в яму, сам того не зная, оказывает нам услугу.

Здесь хорошо: снизу поднимается благословенный холод вечной мерзлоты. Заразить разумного – редкая удача. Мозг неприкосновенен, даже если колония умирает от голода. Мозг помогает хитрить и действовать осторожно. Колония на захваченном теле разрастается от щиколотки к паху, поглощает только ненужные мышцы, органы и кожный покров. Пищи нам хватит до зимы, а с наступлением холодов выбраться наружу не составит труда.

Через четыре года, когда проход откроется вновь, мы встретим себя как подобает.

Ледник

На Севере везде так: тонкий слой мерзлой земли, под землей – лед, а под ним – ад. Что ниже – лучше вообще не думать. Лучше не думать о многих вещах. Например, о том, что человеческое тело, черт знает сколько времени пролежавшее в леднике, ничем не отличается от замороженной оленьей туши. Твердый, покрытый изморозью кусок мяса.

– Тяжелый, с-сука… – сквозь усы пропыхтел Белорус. – Держи ровней… И вира помалу! Р-рэз! Р-рэз!

Толик отогнал неприятные мысли, перехватил грубую веревку. Спуск был слишком крутой, почти отвесный, а мертвец, широкоплечий одутловатый абориген с отвисшим брюхом, весил, должно быть, центнера полтора и все норовил соскользнуть обратно, в кромешную темноту, едва подсвеченную налобными фонарями. Тело скребло по скату, и Толик, против воли, представил, как кристаллы льда, точно наждаком, сдирают кожу, мясо, и тянется за покойником красный след.

– Гляди веселей… – подбодрил Белорус. – Ну жмур и жмур. Иии-ррэз! Зато мяса на три зимы хватит… Иии-ррэз! Не придется… Х-хэ! Иии-ррэз! Можно вообще не охотиться!

Толика замутило. Живое воображение вновь нарисовало картинку, в которой Белорус, экспедиционный повар на полставки, мясницким тесаком кромсает толстяка на разделочном столе. Желчь подкатила к горлу и вырвалась наружу едкой отрыжкой. Вот ведь черт! Славно утро началось, ничего не скажешь…

* * *

На самом деле Белорус имел в виду оленей. Туш пятьдесят, не меньше, а скорее даже больше, где уж там сосчитать в полумраке да с перепугу. Толик нашел их, когда пытался выгнать из ледника песца. Облезлый и неприглядный, едва вошедший в период осенней линьки, песец увлеченно дербанил гуся, которого попросил достать Белорус. Вроде и не жалко, еды навалом – на каждого геолога в партии только тушенки приходилось банок по сорок, – но одно дело тушняк и совсем другое – наваристый бульон из отожравшегося за короткое таймырское лето гуся.

Впрочем, дело было уже и не в гусе. Толик разглядел острую мордочку, испачканную пеной бешенства. Не жрать сюда забрался негодник. Видать, свалился в открытый лаз да принялся вымещать злобу на чем пришлось.

– Ах ты ж, подлец… А ну, кыш отсюда! – неуверенно прикрикнул Толик.

Маленький юркий говнюк злорадно оскалился, цапнул добычу за шею и споро потащил в дальний угол. Ледник на заброшенной метеорологической станции был огромный. За десятилетия скучающие полярники выдолбили в вечной мерзлоте три зала, словно собирались заготавливать оленину в промышленных масштабах. Может, при Советском Союзе так оно и было: станция в бухте Ожидания насчитывала десятка полтора бараков, домиков и подсобных строений, была оснащена тракторами и вездеходами, ныне ржавеющими под открытым небом, ветрогенераторами и даже взлетно-посадочной полосой.

Пригибаясь, чтобы не треснуться башкой о низкий свод, Толик неловко двинулся за воришкой. Луч налобника метался под ногами, яркими всполохами отражался от стен. Под ногами хрустело. В темноте шуршал песец, с молчаливым упрямством волокущий несостоявшийся суп-набор. Один зал, второй. Дальше Толик не заходил, не было надобности. Свет отразился в черных звериных глазах и в остекленевших глазах птицы.

– Ну что, ворюга, попался? – ухмыльнулся Толик, опасливо ступая в третий зал. – Некуда бежать?

Ворюга в ответ издевательски тявкнул, вцепился в измочаленную тушку и пятясь исчез в стене. Толик не удержался, снял очки, протер. Озадаченно почесывая отросшую бороду, подошел поближе. В широком отнорке, незаметном от входа, сверкая безумными зрачками, скалился песец. Обильная слюна капала на изжеванные перья.

Стоило, конечно, выбраться наверх, позвать ребят, но взыграло ретивое. В партии Толика и без того считали белоручкой. Биолог, зверей любит, даже истекающего кровью оленя добить не в состоянии! И Толик решил действовать сам. Он подобрался поближе, примерился и от души зарядил песцу сапогом.

Плоская подошва кирзача предательски скользнула. Толик замахал руками, как большая неуклюжая птица. Попытался ухватиться за стены, но лишь ободрал ладони и полетел головой вперед в этот самый отнорок, и дальше, глубже, в ледяной калейдоскоп, порожденный искусственным светом налобника. Падение напоминало горки аквапарка, только страшно было по-настоящему. Впереди, тщетно пытаясь зацепиться когтями, скользил песец. Его жалобный скулеж тонул в полном ужаса вопле Толика.

Скрежетнув когтями, песец развернулся. Морда – сплошь расширенные зрачки да перемазанные пеной зубы. Толик едва успел прикрыть лицо рукой. Ладонь запылала от боли, дернулась вправо, влево… а потом скоростной тоннель расширился, мелькнули покатые кристаллические стены, и Толик в недокрученном сальто рухнул на пол. Рядом запоздало шлепнулся злополучный гусь.

Под рукой пронзительно хрустнуло, ноги ударились так, что отдалось в затылке. Дух вышибло начисто. С минуту Толик мог лишь кататься с боку на бок, по-рыбьи хватая холодный воздух губами. Первый вдох, болезненно-жгучий, показался слаще меда. К сожалению – вернулось не только дыхание, но и страх. К счастью – хрустнула не сломавшаяся рука, а хребет песца. Мелкий гаденыш все еще был жив – скрипел челюстями, вяло когтил коричневатый мех… Мех?!

Позабыв о возможных переломах, Толик подпрыгнул, завертелся волчком. Нога тут же провалилась между двумя оленьими тушами. Олени! Всего лишь мертвые олени. Лежат в леднике, как и положено мясу в тысяче километров от ближайшего холодильника. И хотя стоять на горе трупов было жутковато, сердце потихоньку начало биться ровнее.

Освободив ногу, Толик впервые посмотрел наверх. Вон та дыра, из которой его выбросило, точно кэрролловскую Алису. Вроде невысоко, но поди зацепись да вскарабкайся… сколько ж там еще метров? Казалось, падение длилось несколько минут, но Толик понимал – секунды две, вряд ли больше.

– Эй? – осторожно спросил он дыру.