3 Нижнекамские истории о любви (сборник)

– А какого они цвета?

– Коричневые… Есть даже немного зеленоватый оттенок, особенно на свету. Как у кошки прямо.

– Он тебе нравится?

– Да так себе, просто интересно, о чём он думает, когда глядит на меня.

– А глаза ты его запомнила, значит, встречались глазами-то?

– Что поделаешь, если он стоит как столб и смотрит на меня. И ничего не говорит. Вот я и запомнила, какие у него глаза. Ой, Маринка! Если бы ты только знала, что сегодня было!..

Лена слезла с Марины и легла рядом, но поверх одеяла. Они крепко обнялись, прижались друг к другу, и Лена жарким шёпотом стала рассказывать заинтересованно слушающей её сестре:

– Я выхожу сегодня после уроков из раздевалки, а он – за мной, даже не оделся до конца. Вышел на крыльцо и смотрит на нас, а я девчонками стою у ворот. Смотрит он на нас так тоскливо. Видно думает – подойти, или мимо пройти. Подошёл, тоже встал у ворот, и делает вид, будто ждёт кого-то. Стоит и зыркает на меня, а то и вовсе без отрыва смотрит. И так изредка на него взгляд кидаю.

Потом подошёл к нему друг его, Миша, и начали они о какой-то чепухе разговаривать. Говорит, говорит, а сам всё не меня смотрит. И, главное, немножко нравится он мне, всё-таки симпатичный, хотя, конечно, и не мой идеал. Смотрит, смотрит на меня, а как увидит, что я гляжу на него, у него глаза так и начинают сверкать.

– Вы что же, так вот и стояли всё время?

– Ну, да. А что? Потом мы ушли, и они тоже.

– Надо было тебе к нему подойти, подошла бы и спросила – что это ты на меня так смотришь?

– Ну, вот ещё. Нет, я так не могу. Была охота позориться! Нам в классе своих мальчишек по горло хватает.

Марина устроилась поудобнее и дотронулась до груди Лены.

– А что, мальчишки – то, небось, тискают уже?

– Да, ну, тебя! Нашла о чём спрашивать, – Лена попыталась отодвинуться от сестры к стенке, но та и там настигла её, и сжала крепкими пальцами небольшую упругую грудь Лены.

– А это ведь приятно, когда грудь ласкают…

– Вот ещё, всякие там придурки или шизики хватаются, как за шарик и держатся. Совсем даже не приятно, а скорее больно. Особенно, вон, когда Толька…

– Что Толька? Это тот высокий, кучерявый, тот, что к нам однажды приходил? Да? Он мне ещё тогда понравился, вежливый мальчик…

– Да, уж, вежливый… Особенно в день Советской Армии. Когда мы с ним танцевали, то он так прижался ко мне, что… Ну, ты меня понимаешь. Ужасный нахал! А потом я с ним вышла из класса, и мы спустились на первый этаж, там никого не было.

Идём себе, спокойно разговариваем, и вдруг он прижимает меня к стенке, и давай сразу руками лапать. Я его оттолкнула, но он же сильнее меня. Просто вжал меня в стену, размазал по ней всем своим телом, придавил, и ещё целовать пытается, в губы. А я ему не даюсь. А он руками потом… И дальше… Стыд один.

Я вырвался, убежала, а потом захожу в класс – он сидит, как ни в чём не бывало, и ухмыляется. Глаза бы мои на него не смотрели…

– Ну, это ты зря. Это самое лучшее время – молодость, особенно, когда ты в школе. И первая любовь тоже в школе. Я думаю, что ты ещё девушка?

– Пока ещё не женщина.

– Жаль, в твои годы пора бы уже познать радости любви. Я читала одну китайскую сказку, так в ней писалось, что в тринадцать лет девушке ещё рано любить – это у них называлось «узнать цветок», в четырнадцать лет «раскрыть цветок» – самый раз, а в пятнадцать лет – «сорвать цветок» – уже опоздала. Сейчас к тому же акселерация. Сама-то я впервые полюбила в пятнадцать лет.

– А кто он был?

– Один парнишка из техникума. Мы тогда вечера делали в уютной компании, и ночевать иногда оставались «у подруги», вот он меня и заломал в один из этих вечеров.

– Ну, а как это было?

– Да, мне сперва не показалось. Больно было, потом какое-то удовлетворение. Но по настоящему радость любви я узнала только сейчас. И, ты знаешь, сейчас мне это нравится…

– А это… очень приятно?

– Как тебе сказать… Надо самой всё испытать. Всё познаётся в сравнении. А так, что – слова ложь, и то, что в книгах – тоже не правда. Не вся правда. Для мужчин самое главное всё-таки не душа, а то, что находится у женщины вот тут, – и Маринка ткнула пальцем в надлежащее место, и Лена взвизгнула от волнующего восторга. – И вот тут, – Марина выпластала над сорочкой одну из своих пышных белых грудей с ярким пунцово устремлённым вперёд соском.

– Дай бог, чтобы тебе попался настоящий мужчина, а не такой молокосос как мне. Чтобы он понимал толк в любви, и в настоящих ласках…

– А разве этого не хватает? – Лена показала жестом.

– Что ты, что ты… Это же так просто. От этого только мужчины получают удовольствие, а вот нам женщинам надо, чтобы… – тут начался строго специфический женский разговор, слишком откровенный и слишком прямой, который явно недостоин того, чтобы его слушали мужские уши. А не то ненароком они могут и побагроветь. От стыда.

Женщины ведь в разговорах между собой «tet-a-tet» гораздо более откровенны, чем мужчины… И, даже если они и не разговаривают площадной бранью, как мужчины, но они склонны разговаривать так и о таком, что даже у ангелов на небесах краснеют уши, и иные части тела.

Глава вторая

1

Вадим Зотов по своей натуре никогда не был драчуном. Но в детстве слишком многие, в том числе и учителя, пытались подчинить его своему влиянию, но он уже тогда никого не признавал за авторитет. Результатом этого были дворовые и школьные драки. Его били, много раз били, больно и жёстко, до крови, но он всё равно оставался таким же независимым от всех. И отвоевал-таки себе право не подчиняться и быть независимым.

С ребятами из своего дома он был на равных отношениях, они были знакомы с ним и даже пару раз приходили по его просьбе на помощь, когда он дрался с чужаками. Однако неизменно они были против него при его драках со своими. Они чувствовали в нём что-то явно чуждое им.

Он большей частью сидел дома, чем выходил на улицу. Эти выходы обычно заканчивались потасовкой. Он не терпел лжи, хотя и сам в некоторых случаях мог нагло врать, с удивлением обнаруживая в себе то, что ненавидел в других. Но при этом он нисколько не стыдился подобного поведения, и даже не краснел.

С самых юных лет он познал науку лицемерия, и для себя вывел даже особую теорию, что у каждого человека на самом деле не одно, а несколько лиц: у кого – пять, а у кого – и по – более. Одно – на работе, на учёбе, другое – на улице. Третье – дома, среди близких, четвёртое – он сам, такой, какой он и есть. А пятое лицо – это то, чего он ещё сам про себя не знает.

Он моментально приспосабливался к любой обстановке, но одновременно при этом оставался свободным. В школе он был неизменным ударником, примерным учеником, правда несколько неактивным по общественной линии. В классе он близко ни с кем за все годы учёбы так и не сошёлся, если не считать Володю Ливника, с которым он был в весьма приятельских отношениях. Так, по крайней мере, считали многие, в том числе и учителя.

Только в каком роде это были приятельские отношения? Они сидели на одной парте, списывали друг у друга, у них были общие увлечения – книги, фотографирование, но за пределами школы они встречались очень редко. Впрочем, он сам был виноват в этом: после первого посещения Володи дома он, с присущей ему резкостью, заявил, что родители Ливника ему не понравились. А к себе он Володю почему-то не приглашал. Но и без этого все в классе знали, что отец его пьёт, а мать, больная и издёрганная женщина была не в силах влиять на него.

Из своих одноклассниц он более или менее хорошо относился только к Лидочке Буренцовой. Однажды, это было в восьмом классе, они остались после уроков дежурными. Он тогда вытер мокрой тряпкой свою половину класса, а она – свою. Причём молча. И, когда она поднялась и подошла к доске, чтобы стереть написанное там, он сидел на корточках на полу и смотрел на её ноги прямо перед собой.

Лида густо покраснела, заметив, куда направлен его взгляд, и хотела отодвинуться, он внезапно поднялся и решительно обнял её. Губы его прильнули к свежему алому рту, а руки в это время тискали маленькую упругую, только начинающуюся распускаться, девичью грудь. Они некоторое время стояли, тесно прижавшись, друг к другу, затем Лида резко вырвалась и, схватив свой портфель со стола, со слезами выбежала из класса.

Он вытер доску, вылил грязную воду и, собрав вещи, пошёл домой.

На другой день Лида ничего не сказала, но начала всячески сторонится его.

С тех пор он и начал более или менее хорошо к ней относиться. Но попытки своей приблизиться к ней больше не повторял, даже тогда, когда для этого однажды возникла превосходная возможность: их класс отправился в поход в лес с ночёвкой. У них на всех было, всего лишь пять палаток, а в классе тридцать человек, так что в палатках было более чем тесно. В тесноте, да не в обиде. А теснота, как и темнота – друг молодёжи.

Наступила ночь. Некоторые дремали около костра, а он же лежал в палатке рядом с Лидой, совсем вплотную. Лида лежала, закрыв глаза, не двигаясь, но Вадим чувствовал, что она не спит. Рядом раздавалось хихиканье. Он приподнялся на локте и в полутьме увидел, что это Витька щупает какую-то девчонку. Ему захотелось выругаться, но он сдержался.

Посмотрел на Лиду, она тоже напряжённо прислушивалась к смеху рядом. Их взгляды встретились. Он хотел отвернуться, но вдруг увидел, понял её взгляд. И уловил её сдержанное дыхание, и её откровенное желание. Лида робко улыбнулась ему, но он резко отвернулся от неё и больше не поворачивался.