Александр III: Забытый император

Решением Александра II наследник был назначен председателем особого комитета по сбору и распределению пособий голодающим. Так как самый тяжкий неурожай поразил Смоленскую губернию, то обследовать положение туда выехала специальная комиссия, составившая подробные отчеты. В них отмечалось, что обстановка серьезная, но не критическая, и что губернские власти вполне справляются со своими обязанностями. Совсем иные впечатления сложились у доверенных лиц наследника – князя Мещерского и Козлова, которые объехали некоторые деревни Вяземского уезда.

Александр Александрович принял их в Аничковом дворце; ожидалось, что приедет еще Победоносцев, недавно назначенный сенатором.

– Положение крестьянина ужасно! – волнуясь, рассказывал Мещерский. – Но сам крестьянин как бы не понимает этого. Он даже не задумывается о предстоящей весне.

– Мужик надеется на то, что его пропитает Отец Небесный, – вставил Козлов. – А приходит голод, и он только покорно говорит: «Прогневил, видно, Господа за грехи наши!»

– Тут невольно подумаешь, а не рано ли предоставили крестьянина самому себе, – осторожно заметил Мещерский.

– Ну уж нет, Владимир Петрович, это уже слишком, – остановил его цесаревич. – Этак мы посягаем на великие реформы моего отца и нашего императора! – А в душе шевельнулось: «Верно, что рано!»

Приметив на лице князя Мещерского смятение, наследник примирительно продолжал:

– Хорошо, господа. Оставьте ваши отчеты. Я прочитаю их и сопоставлю с докладами чиновников. Но мне уже ясно, что господа из департамента выгораживают губернских и уездных начальников. И кто знает, может быть, и небескорыстно. Я же обращусь к императрице. Сердце Марии Александровны таково, что она не откажет людям в беде. Думаю, что и моя супруга Мария Федоровна не останется в стороне…

– Вы имеете в виду дамские комитеты, ваше высочество? – осведомился князь Мещерский.

– Именно их. Общества попечения о раненых и больных воинах. Оголодавший крестьянин, который ест лебеду, это именно раненый воин. Кроме того, я посоветуюсь с Константином Петровичем, что еще можно сделать для голодающих.

Победоносцев уже поднимался большой лестницей Таврического дворца.

Сын магистра богословия и брат известного писателя, он закончил престижное Училище правоведения, занимал кафедру права в Московском университете и был в эту пору наиболее близким наследнику лицом, не просто наставником и педагогом, но учителем в самом широком смысле этого слова.

Рано облысевший, в круглых очках, за стеклами которых сверкали маленькие пронзительные глаза, Победоносцев был убежденнейшим государственником и охранителем устоев монархии. С первых же минут он заговорил о положении крестьянина:

– Кабак! Вот, ваше высочество, враг номер один нашего мужика. Его спаивают и опутывают векселями, и особенно в западных губерниях, все эти шинкари, винокуры и пивовары, происхождение которых вам хорошо известно. Пьянство – вот первый порок русского человека!

Цесаревич, сам не дурак выпить, опустил глаза в быстро согласился:

– Конечно, Константин Петрович…

– А кроме того, мужика растлевает город! – продолжал Победоносцев. – Там сидят умники, пекущиеся об образовании народа. Между тем распространение образования в народе безусловно вредно! Оно не воспитывает людей, не сообщает умения, но дает лишь так называемые знания и бесполезную для мужика привычку логически мыслить…

– Выходит, Константин Петрович, вы приравниваете образование к водке, а школы для народа к кабаку? – попытался прервать его монолог князь Мещерский.

– Совершенно верно, Владимир Петрович! Стоит только признать силлогизм высшим мерилом истины, и жизнь действительная попадет в рабство к отвлеченной формуле. Ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости. И искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед рассуждением первого попавшегося юнца, знакомого с азбукой[48 - «Азбука» – оригинальные нравоучительные рассказы и переложения сказок и басен, вошедшие в книги «Азбука» (1871–1872) и «Новая азбука» (1874–1875) и составившие впоследствии четыре «Русские книги для чтения».] формального рассуждения. Нет, вера в безусловное нравственное действие умственного образования есть не что иное, как предвзятое положение, натянутое до нелепости…

Александр Александрович не без напряжения внимал красноречию ученого-законоведа.

– Так в чем же тогда положительные идеалы? – не унимался князь Мещерский.

– В натуральной силе инерции, – тотчас же откликнулся Победоносцев, – которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью. В пренебрежении или забвении этой силы и заключается главный порок новейшего прогресса! С этой силой непосредственно связывается и главная опора общественной жизни – вера. Народ чует душой, что абсолютную истину нельзя уловить материально. Она – в таинстве, в религиозной жизни и ее обрядах. Для людей неграмотных, каковы крестьяне, Библии не существует. Остается служба церковная и несколько молитв, которые передаются от родителей к детям. Они-то и служат единственным соединительным звеном между человеком из народа и Церковью…

– Я полагаю, – ухмыльнулся Мещерский, – что ни в недавно закрытом «Русском слове», ни в новом «Деле» вас бы не поняли.[49 - … ни в недавно закрытом «Русском слове», ни в «Деле» вас бы не поняли… – «Русское слово» – ежемесячный журнал, выходивший в Петербурге в 1859–1866; с июля 1860 его редакцию возглавил Г. Б. Благосветлов, и издание, непопулярное ранее, приобрело острый злободневный политический характер и наряду с «Современником» стало трибуной революционно-демократических идей. Направление журнала определяли статьи Д. И. Писарева, В. А. Зайцева, Н. В. Шелгунова и др. В 1863 «Русское слово» вступило в полемику с «Современником», известную в истории журналистики под названием «раскол в нигилистах» – о тактике борьбы демократических сил в условиях наступления реакции и спада крестьянских волнений. Издание журнала было приостановлено на 8 месяцев, а его сотрудники подвергнулись преследованиям. В 1866 вновь наказывался невыходом (на 5 месяцев), а в мае 1866 после выстрела Д. Каракозова в Александра II «по высочайшему повелению» и «вследствие доказанного с давних времен вредного… направления» был окончательно запрещен. «Дело» – ежемесячный «учено-литературный» журнал, издавался в Петербурге в 1866–1888, с 1868 – литературно-политический; фактический издатель и редактор Г. Б. Благосветлов (до 1880); продолжал направление «Русского слова», печатал публицистику Д. И. Писарева, Н. В. Шелгунова, П. Н. Ткачева и др. В составленной в 1883 департаментом полиции «Записке о направлении периодической прессы в связи с общественным движением в России», на которой имеется помета Александра III «Читал», о журнале «Дело», в частности, говорится: это «издание, поставленное при самом его возникновении в особые цензурные условия, хоть и не изменило вредного направления, отличавшего журнал той же литературной клики, тем не менее, будучи лишено возможности проводить это направление с прежней резкостью, пользуется весьма ограниченным кругом читателей…» (см.: Литературное наследство. Т. 87. Из истории русской литературы и общественной мысли 1860–1890 гг. М.: Наука, 1977. С. 452)]

– Ах, эта периодическая печать, эта выразительница общественного мнения! – вскипел Победоносцев. – Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может теперь, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать журнал и созвать толпу писак. Куда уж! Им на руку даже голод народа! Подавшийся в город крестьянин дополнит толпу фабричных рабочих и станет почитывать их статейки и прокламации!..

– Вот поэтому-то я и мечтаю о противовесе либеральным болтунам, – сказал Мещерский. – Нужно создавать свои издания, проповедовать здоровые идеи монархии и церковности.

– Но, господа, мы, кажется, замучили своими длинными речами его высочество, – заметил Козлов.

– Нет, почему же… – медленно отозвался Александр Александрович. – Я все это обдумаю на досуге…

Оставшись один, цесаревич долго еще сидел над бумагами, читая и перечитывая их по нескольку раз. Он ничего не мог схватить на лету, с ходу, но поразмыслив и решив что-то, уже не отступал до конца. К печальным размышлениям о судьбе голодных крестьян невольно примешивались иные, противоположные мысли. Оно и понятно. В двадцать три года трудно думать только о мрачных материях. 6 мая 1868 года душка Минни подарила ему первенца.

Родителям не надобно было выбирать имя сыну, не иначе как сам Господь подсказал его. Ведь через три дня после рождения первенца Церковь отмечала перенесение мощей святого Николая Чудотворца из Мир Ликийских в город Бар.[50 - …Церковь отмечала перенесение мощей св. Николая Чудотворца из Мир Ликийских в город Бар. – Николай Чудотворец – архиепископ Мирликийский (Малая Азия); прах его перенесен 9 мал 1087 в Бар (Италия), с этих пор день прибытия мощей св. Николая в итальянский город повсеместно отмечается Христианской церковью.] В дворцовой церкви звучал тропарь: «Приспе день светлаго торжества, град Барский радуется, и с ним вселенная вся ликовствует песньми и пеньми духовными; днесь бо священное торжество, в перенесение честных и многоцелебных мощей Святителя и Чудотворца Николая, якоже солнце незаходимое возсия светозарными лучами, и разгоняя тьму искушений же и бед, от вопиющих верно: спасай нас, великий Николае».

Александр Александрович напевал в детской этот тропарь, держа в могучих ручищах крошечное красное тельце, утопающее в кружевах. Он вспомнил своего возлюбленного брата, так рано ушедшего из жизни, именем которого они с душкой Минни нарекли первенца, и повторял про себя:

– Верю, что судьба моего мальчика будет счастливее, чем у его несчастного дяди и бедного прадеда…

Глава третья

Дворец и каземат

1

Двенадцатое декабря 1875 года наследник провел, как обычно, в приятных хлопотах и визитах.

С утра он подписывал бумаги и принимал многочисленных посетителей, а затем, после завтрака, отправился в Таврический сад на каток, вместе с Минни и детьми. Женщина на коньках уже давно перестала удивлять публику. А ведь было время, когда великосветская молодежь протестовала против появления на катке дам, мешавших их молодецким забавам. Но маленькая и мягкая на вид Минни настояла на том, чтоб мужчины и женщины были уравнены в правах – правда, только на катке.

Александр Александрович и почти через десять лет любил свою Минни так же страстно и нежно, как в первые месяцы их супружества; она отвечала ему полной взаимностью – оба были по-человечески счастливы. Вот почему он без малейшей ревности, но даже с удовольствием наблюдал за тем, что его Маня нравится и великим князьям, и лицам свиты, и ловким и веселым гвардейским офицерам. Слыша ее счастливый смех – лейб-гусар граф Толстой спускал Минни с ледяной горы на салазках, – цесаревич твердо знал, что она не позволит себе ни малейших шалостей…

В три пополудни они с Минни обедали у великих князей Сергея и Павла в Зимнем дворце. Кроме своих были попечитель их императорских высочеств флигель-адъютант Дмитрий Сергеевич Арсеньев, доктор Боткин, камер-фрейлина императрицы графиня Александра Андреевна Толстая, тетка знаменитого писателя, и также знаменитый писатель Иван Александрович Гончаров.

Чтобы сделать приятное Гончарову, Сергей Александрович, оставив обычную надменность, заговорил о его последнем романе «Обрыв» и выведенном в нем нигилисте Марке Волохове.

Цесаревич незлобиво позавидовал тому, как легко и изящно младший брат излагает свои мысли. Самому ему припоминалось другое: безукоризненная государственная служба Гончарова в роли цензора и члена Совета Главного управления по делам печати.[51 - …безукоризненная государственная служба Гончарова в роли цензора и члена Совета Главного управления по делам печати. – И. А. Гончаров (1812–1891) был цензором Петербургского комитета в 1856–1860, членом Совета по делам книгопечатания (с 1863) и Совета Главного управления по делам печати (1865–1867). В качестве «цензора цензоров» автор «Обломова» читал «Современник», «Русское слово», «День», «Эпоху», «Ясную Поляну», «Русский архив»(«Русский архив» – ежемесячный историко-литературный журнал, выходивший в Москве в 1863–1917; основатель и издатель-редактор П. И. Бартенев (до 1912); публиковал материалы по русской истории и литературе XVIII–XIX вв. (мемуары, переписку, официальные документы).), «Собрание иностранных романов» и др. издания. Известно, что он настоял на публикации ранее запрещенных или бывших на подозрении цензуры поэм М. Лермонтова «Боярин Орша», «Демон», «Ангел смерти», сборника стихотворений Н. Некрасова (2-е изд.), «Очерков бурсы» Н. Помяловского и др. произведений отечественной литературы; дал разрешение на печатание повести Ф. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели», романа А. Писемского «Тысяча душ» (получил за него выговор) и его же драмы «Горькая судьбина». Вместе с тем Гончаров резко отзывался о направлении «Современника» с его нигилизмом к жизни и науке и «Русского слова», которое пыталось «провести в публику запретные плоды… жалких и несостоятельных доктрин материализма, социализма и коммунизма».] Вот на кого можно было положиться! Теперь, выйдя в отставку, Иван Александрович жил частной жизнью я писал мелкие очерки и критические статьи.

Александра Андреевна вспоминала своего великого племянника, его горячий темперамент и чувство достоинства:

– Помнится, лет десять назад он рассказывал мне по горячим следам о своей ссоре с Тургеневым. Это было в имении Фета. Лев Николаевич слово за слово сцепился с Иваном Сергеевичем, который был тогда страшным либералом, и в конце сказал, что не может смотреть на его демократические ляжки. Дело едва не дошло до дуэли,[52 - …лет десять назад он рассказывал мне… о своей ссоре с Тургеневым. Это было в имении Фета. ‹…› Дело едва не дошло до дуэли… – И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой встречались в гостях у А. А. Фета 26–27 мая 1861 в Степановке Мценского уезда Орловской губернии. Ссора между писателями возникла в связи с рассказом Тургенева о воспитании его дочери Полины английской гувернанткой Марией Инесс. Тургенев, по воспоминаниям Фета, «стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою дочь его может располагать для благотворительных целей. „Теперь, – сказал Тургенев, – англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности“.– И это вы считаете хорошим? – спросил Толстой.– Конечно; это сближает благотворительницу с насущною нуждой.– А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю театральную сцену.– Я вас прошу этого не говорить! – воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.– Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден, – отвечал Толстой.Не успел я крикнуть Тургеневу: «Перестаньте!», как, бледный от злобы, он сказал: «Так я вас заставлю молчать оскорблением» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 1. М., 1978. С. 84–85). В записи С. А. Толстой со слов Толстого, а также в объяснительном письме последнего Тургеневу от 8 окт. 1861 Тургенев сказал: «А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу». После этой сцены Тургенев вышел в другую комнату и, вернувшись через некоторое время, обратился к жене Фета со словами: «Ради Бога извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь» (там же, с. 85). Ссора нашла отражение в переписке писателей и едва не переросла в дуэль (см. следующее примечание).] причем последнее слово оставалось за Тургеневым…

– Они сейчас в своем Буживале остается сущим либералом. Нет, даже хуже! Дает деньги на революционный журнал Лаврова, – сказал Александр Александрович и от стеснительности густо покраснел.

– И очень злопамятным человеком, – добавила Александра Андреевна. – Лев Николаевич рассказывал, что, вернувшись к себе в Ясную Поляну, тотчас написал Тургеневу самое дружеское, примирительное письмо, хотя и не чувствовал себя виноватым. И что же? Тургенев ответил так грубо, что моему племяннику невольно пришлось прекратить с ним всякие сношения.[53 - … примирительное письмо, хотя и не чувствовал себя виноватым. И что же? Тургенев ответил так грубо, что моему племяннику невольно пришлось прекратить с ним всякие сношения. – После ссоры в имении Фета Тургенев уехал в свое Спасское, а Толстой в имение П. И. Борисова – Новоселки, откуда послал Тургеневу записку следующего содержания: «Надеюсь, что ваша совесть вам уже сказала, как вы не правы передо мной, особенно в глазах Фета и его жены. Поэтому напишите мне такое письмо, которое бы я мог послать Фетам. Ежели же вы находите, что требование мое несправедливо, то известите меня» (Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 18. М., 1984. С. 569). «В ответ на Ваше письмо, – писал Тургенев, – я могу повторить только то, что я сам почел своей обязанностью объявить Вам у Фета: увлеченный чувством невольной неприязни, в причины которой теперь входить не место, я оскорбил Вас безо всякого положительного повода с Вашей стороны – и попросил у Вас извинения. Это же самое я готов повторить теперь письменно – и вторично прошу у Вас извинения. – Происшедшее сегодня поутру доказало ясно, что всякие попытки сближения между такими противуположными натурами, каковы Ваша и моя – не могут повести ни к чему хорошему; а поэтому я тем охотнее исполняю мой долг перед Вами, что настоящее письмо есть, вероятно, последнее проявление каких бы то ни было отношений между нами» (Тургенев И. С. Письма: В 18 т. Т. IV. М., 1987. С. 334). Пересылая письмо Фету, Толстой писал: «Желаю вам всего лучшего в отношении с этим человеком, но я его презираю, что я ему написал, и тем прекратил все сношения, исключая, ежели он захочет, удовлетворения. Несмотря на все мое видимое спокойствие, в душе у меня было неладно; и я чувствовал, что мне нужно было потребовать более положительного извинения от г-на Тургенева, что я и сделал в письме из Новоселок. Вот его ответ, которым я удовлетворился, ответив только, что причины, по которым я извиняю его, не противоположности натур, а такие, которых он сам может понять. Кроме того, по промедлению, я послал другое письмо довольно жесткое и с вызовом (письмо не сохранилось, известно из дневниковой записи С. А. Толстой со слов Толстого: последний писал, что „не желает стреляться пошлым образом, т. е. что два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы окончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богослов к опушке леса с ружьями“ (Толстая С. А. Дневники: В 2 т. Т. 1. М., 1978. С. 509–510. – В. В.), на которое еще не получил ответа, но ежели и получу, то, не распечатав, возвращу назад. Итак, вот конец грустной истории, которая, ежели перейдет порог вашего дома, то пусть перейдет и с этим дополнением» (т. 18, с. 569–570). Толстой получил письмо Тургенева от 28 мая 1861 и, не распечатав, отправил его Фету; в нем Тургенев повторил свои извинения и высказал согласие с решением Толстого отказаться от дуэли: «…тут вопрос не в храбрости – которую я хочу или не хочу показывать – а в признании за Вами как права привести меня на поединок, разумеется, в принятых формах (с секундантами), так и права меня извинить. Вы избрали, что Вам было угодно – и мне остается покориться Вашему решению» (т. IV, с. 335). Дуэль между Толстым и Тургеневым не состоялась: «кое-как дело уладилось, – сообщал Тургенев Е. Е. Ламберт 7 июня 1861, – но мы теперь раззнакомились навсегда» (там же, с. 341). Примирение писателей произошло в 1878.]

Разговор мало-помалу переместился на тему, которая, кажется, волновала в Петербурге всех: и завсегдатаев великосветских салонов, и мастеровых, и гвардейских офицеров, и кучеров – на события в турецкой провинции Герцеговине. Поводом послужили притеснения сборщиков податей, вызвавшие кровавые схватки между христианами и мусульманами. В дело вмешался низам – регулярные войска, но они встретили неожиданное сопротивление. Все мужское население юга Герцеговины оставило свои дома и ушло в горы; старики, женщины и дети, чтобы избежать поголовной резни, бросились в Черногорию и Далмацию. Из Южной Герцеговины восстание перекинулось в Северную, а оттуда – в Боснию, христианские жители которой бежали в соседнюю Австро-Венгрию, а те, что остались дома, вступили с турками в отчаянную борьбу. Кровь полилась рекой: с обеих сторон проявлялось необычайное ожесточение; не было пощады никому.

– Долг России – помочь братьям славянам! – горячо говорила Мария Федоровна, правда, с небольшим датским акцентом. – Нельзя оставлять их на съедение этим варварам!..

– Пока что им помогает лишь маленькая Черногория и князь Милан,[54 - Милан – Милан Обренович (1854–1901), сербский князь в 1868–1882, король (Милан I) в 1882–1889, из династии Обреновичей; вел неудачную войну с Турцией в 1876.] – вставила графиня Толстая. – Черногорцы не только снабжают инсургентов[55 - Инсургент – участник восстания, повстанец.] продовольствием, оружием и порохом, но и сами принимают участие в стычках.

– Отважный народ, – сказал пятнадцатилетний Павел Александрович, любуясь своей формой лейб-гусара. – Помните, у Пушкина? Замечательные строки:

Черногорцы? что такое? –
Бонапарте вопросил. –
Правда ль: это племя злое,