Не потерять себя

Мальчики переглянулись.

* * *

– Здравствуй, мой дорогой! – вошла в комнату мама.

– Здравствуй, мамочка! – Даня поднялся к ней навстречу с коврика на полу.

Там в полном боевом порядке были расставлены обе противоборствующие армии: белая и чёрная. Неслись друг на друга пешки и кони. Офицеры же таились в засаде за деревянными кубиками. И никаких следов пластилина.

Екатерина Матвеевна молча поцеловала сына, разделась и прошла к столу, на котором лежала закрытая крышкой вчерашняя коробка с пластилином.

– Мама, ты не будешь на меня обижаться? – спросил мальчик, и в его голосе прозвучала просьба.

– За что, мой милый?

– Меня и Петьку пригласила Леночка Афонина на день рождения!

– Ой, как хорошо! – всплеснула руками Екатерина Матвеевна.

– Мама, Леночка так любит лепить из пластилина… Можно я ей свой подарю?

* * *

Уже погас свет во всём доме, и всё затихло кругом. Дети спали. Спали и утомлённые взрослые.

Екатерина Матвеевна стояла одна в темноте на кухне у распахнутой форточки и курила папиросу. По её щекам катились крупные слёзы. Временами она тяжело, содрогаясь всем телом, вздыхала и смахивала их с лица.

В глубине коридора зажгли свет, и кто-то, неслышно ступая, вошёл на кухню.

– Катя, ты что, плачешь?! – с тревогой в голосе спросила мама Петьки Александра Николаевна. – Что случилось?!

– Ничего. От радости плачу, Шура, от радости, – созналась женщина.

– Ох, и когда же мы, дуры, от радости научимся не плакать, а смеяться!

И женщины обняли друг друга.

    Москва, февраль 2020 г.

Сказка про единорога

Глава 1

Анатолий Филимонов лежал на спине, удобно устроившись на кушетке, и в ранних вечерних сумерках «слушал» улицу.

Читать больше не хотелось, и раскрытый роман Жюля Верна в синем коленкоровом переплёте лежал перевёрнутым на его груди.

Из распахнутого настежь окна небольшой уютной комнаты доносились отчаянные крики не на шутку разыгравшейся в футбол детворы, а также тонкий приглушённый запах свежей травы и клейких изумрудных листочков, в которые как-то незаметно и дружно обрядились деревья. Тихо, эфирно уплывали в никуда последние дни на редкость тёплого в этом году апреля. Уже с неделю как все вокруг «разоблачились», сбросив с плеч надоевшую за зиму верхнюю одежду. Солнце жарило по-летнему, и юные модницы звонко цокали тонкими каблучками по весеннему тротуару.

Глядя на их стройные фигуры и длинные ноги в капроновых чулках с продольным швом, только подчёркивавшим красоту, Анатолию очень хотелось влюбиться. Найти в целом мире одну-единственную, ради которой всё! Но… было одно «но», отравлявшее жизнь: у парня отсутствовали руки. По локоть. Протезов он не носил. Тогда в госпитале в результате многочисленных хирургических операций ему подсказали выход из создавшейся ситуации, обтянув кожей кости предплечья обеих рук так, что теперь он мог брать ими книгу или даже писать неровным, скачущим почерком, зажимая в конечности без кисти ручку или простой карандаш. И всё же… такими обрубками девушку не обнимешь!

В 1956 году Анатолий окончил гвардейское танковое высшее училище в Харькове. В его сердце, как и у всех его сверстников, родившихся в середине 30-х, горел огонёк праведной ненависти к фашистам. Так хотелось отомстить за геройски погибшего при освобождении Будапешта отца! Но война уже закончилась, и мстить было некому.

«Эх, не успели!» – вздыхали ночами мальчишки, ёрзая на скрипучих армейских койках в притихшей на время казарме. Почти у каждого были свои личные счёты с фашистами: за брата или отца.

Не спал и Анатолий, вспоминая батю. И глаза его слезились то ли от тяжкого духа портянок и кирзовых сапог, то ли от щемящего чувства собственного бессилия – ведь его уже не вернуть!

В Воронеже у парня остались мать и сестра, которая родилась уже в сорок втором. Отец так до самой смерти дочери своей и не увидел!

Войну Анатолий запомнил урывками. В памяти осталось лишь самое страшное: как безутешно плакала мама, когда батя ушёл на фронт. Как мимо их дома шли войска. Лица красноармейцев были хмурыми и непроницаемыми.

А потом на город напали немцы. Первые бомбёжки. Бегство из города с мамой, нёсшей на руках маленькую сестрёнку, узелки с документами и едой. Толик помнил, как брели по Задонскому шоссе безоружные люди, сбившиеся в чёрно-серую стаю. Кто-то гнал домашнюю скотину, и коровы недовольно мычали, не понимая, куда и зачем их гонят ни свет ни заря. А потом налетела немецкая авиация и стала их бомбить и обстреливать. Люди в панике рассыпались в стороны, как горох, и побежали в лес, синевший в рассветном тумане по обе стороны от дороги, и там падали лицом в глинистый грунт и грязь, пытаясь схорониться. Свистели осколки, ветки, градом облетали шишки, больно ударяя по голове и телу. Люди кричали в панике, плакали дети. Были убитые и раненые. Мама крепко обнимала руками, закрывая ему глаза, и шептала:

– Не смотри, сынок, не смотри!

Потом они вновь влились в общий молчаливый поток и брели, брели…

Иногда их обгоняли войска. Они куда-то спешили. В такие минуты людей теснили к обочине, а Толику казалось, что он обязательно увидит среди бойцов своего отца. Но так и не увидел…

Два года в эвакуации в уральском селе Каменка прошли для мальчика как один день. Здесь в просторном деревенском доме жила семья, приютившая их. В ней было своих пятеро детей, самому старшему из которых на тот момент исполнилось тринадцать лет. Толику казалось, что это уже совсем взрослый человек, и он старался подражать ему во всём. Дети почти не играли: слишком много было иных забот. Хозяйка, крепкая деревенская женщина по имени Антонина, проводила на войну мужа и старшего сына. Она держала скотину – корову и трёх коз, и дел было невпроворот! Толик вместе с другими детьми делил ежедневные обязанности по хозяйству: пас животных, заготавливал дрова, таскал воду из колодца в дом, помогал в огороде. Жили дружно, одной семьёй. А когда уже в сорок третьем, после оглушительной Сталинградской победы над фашистами и освобождения Воронежа, мама засобиралась домой, ведь в эвакуацию письма с фронта не приходили, Антонина попыталась её отговорить: привыкла к ней добрая русская женщина. Перед отъездом обе они рыдали, обнявшись. Плакали и ничего не понимавшие напуганные малыши, обхватив ручонками юбки своих мам.

В ноябре пятьдесят шестого молодой лейтенант, командир танка Анатолий попал в Венгрию. Их часть подняли по тревоге, погрузили в эшелон, который проследовал до станции Чоп у самой границы. Затем их полк маршем вступил на территорию Венгрии, получив строжайший приказ не открывать огня и «не поддаваться на провокации».

Двигаясь в колонне боевых машин, Анатолий никак не мог отделаться от мысли, что где-то здесь воевал и его отец. Но он даже не знал, где он похоронен. Жадно вглядываясь в незнакомую местность, парень думал, что всё это мог видеть и его батя, оставшийся теперь навсегда молодым.

«А сколько же ему было тогда?» – размышлял Анатолий и приходил к мысли, что теперь они стали ровесниками!

Месяцем раньше массовая студенческая демонстрация в Будапеште, подогреваемая западными спецслужбами, переросла в вооружённый мятеж. Начался захват правительственных учреждений, погром и самосуд. Разъярённая толпа хватала коммунистов, работников спецслужб и даже членов их семей и вешала их после пыток и издевательств ногами вверх на деревьях и столбах уличного освещения.

Когда танковая колонна вошла в столицу Венгрии, Анатолий внутренне ужаснулся, увидев жуткую картину уличных расправ. Вымерший город, стёкла разбитых витрин, раскуроченные автомобили и телефонные будки. Тела погибших мужчин и женщин.

Танк, которым командовал молодой лейтенант, сделав разворот на кругу небольшой площади, втянулся в узкий уличный проход между домами. Вдруг кто-то невидимый вытолкнул прямо под гусеницы боевой машины плачущего ребёнка. Девочка лет четырёх сжимала в руках куклу.

От неожиданности Анатолий едва успел отдать команду «стоп!», и танк замер, не доехав лишь нескольких метров до малышки. В повисшей тишине Анатолий открыл люк и метнулся на броню. В этот момент раздался хлопок от разрыва ручной гранаты, и парня накрыло градом осколков. Теряя сознание, Анатолий почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его отяжелевшее тело и потащили обратно в машину.

Он очнулся от нестерпимой боли в обеих руках, замотанных по локоть.

Ему сделали укол, и свет погас.

В полевом госпитале видавшие виды хирурги, прошедшие Великую Отечественную, приняли однозначное решение: ампутировать конечности по локоть. Анатолий приходил в сознание, протестовал и замолк только тогда, когда ему объяснили, что если промедлить – начнётся гангрена и неминуем летальный исход.

Операция шла долго и мучительно. Через несколько дней после неё последовало ещё две подряд, а потом едва живого парня отправили на долечивание во Львов, в окружной госпиталь.

Потянулись долгие однообразные дни пробуждения к жизни. Когда Анатолий во время перевязки впервые увидел свои изуродованные руки, горло спазмом перехватили сухие рыдания, он протяжно захрипел, почти завыл, сильно перепугав молоденьких медсестёр. Но вскоре, взяв себя в руки, отрешился, впав в полное безразличие.

Двухместная палата, в которой он лежал как тяжелораненый, выходила окнами в сад, весь белый от снега. Зима, тёплая в этих краях, казалась сказочной. Снег, толстыми охапками обхватив ветки деревьев, гнул их к земле. Ни дуновения ветерка! Природа застыла околдованно, сменив осенние краски на ослепительный белый покров, заставляя любоваться собой. Но Анатолий не замечал ничего. Люди в его палате менялись. Череда их имён и лиц не оставляла в памяти молодого человека никакого следа.

Сначала его кормили из ложечки, почти насильно – есть не хотелось. А потом стали ненавязчиво намекать на то, что ему самому пора бы как-то приспосабливаться к новым для него обстоятельствам жизни.