Не потерять себя

Дни летели, складываясь в недели и месяцы. Большую часть их Анатолий проводил, глядя в одну точку на облупившейся госпитальной стене. Из оцепенения его выводили только уколы и перевязки, а также мучившие его мужское самолюбие утки и гигиенические процедуры. Сам за собой без посторонней помощи он пока ухаживать не мог. Затем парень вновь уходил в себя.

Однажды к нему в палату подселили немолодого человека, фронтовика. Павел Кузьмич, так представился он парню, прошёл дорогами войны от Ельни до самого Берлина и ни разу при этом не был ни ранен, ни даже контужен! Но вот перед самой победой в уличных боях за Рейхстаг его «зацепило», да так, что один из семи поразивших его осколков так и остался под сердцем. Врачи побоялись прикасаться к нему – слишком уж рискованной была бы операция по его удалению!

Но годы шли, и молчавший дотоле осколок зашевелился и стал беспокоить ветерана, который и лёг в госпиталь на консультацию и обследование.

Павел Кузьмич понимал состояние молодого парня, потерявшего обе руки. Он ни о чём не спрашивал – больше рассказывал сам. Про бои, друзей-товарищей, про всякие курьёзы, случавшиеся на войне, фронтовые истории.

Прошли дни, и неожиданно для себя Анатолий повернулся к стене спиной – ему хотелось слушать этого человека, говорившего тихим, спокойным голосом.

Павла Кузьмича посещали друзья и бывшие сослуживцы. Свою семью он потерял полностью в первые же дни вой ны, когда фашисты бомбили Киев, его родной город, куда Павел Кузьмич не смог вернуться после победы. Слишком тяжело и нелепо было ходить одному по тем же улицам, где до войны они влюблёнными гуляли с женой.

Слушая ветерана, Анатолий вдруг тоже, удивляясь самому себе, заговорил, неожиданно почувствовав сильнейшее желание выговориться. И он рассказал всё, что носил в себе всю свою недолгую жизнь: про детские страхи и обиды, бегство из Воронежа и эвакуацию, про то, как вернулись с мамой и маленькой сестрой в разрушенный город и жили там в землянке. Про Венгрию, где потерял обе руки, и похоронку на отца, которую принесла в их дом женщина-почтальон.

– Вот ты и должен теперь жить за двоих: себя и своего батьку! – пристально глядя в глаза парню, твёрдо, будто приказывая, сказал Павел Кузьмич.

– Жить? А как? Я ведь без рук! А мне всего двадцать два года! – Слёзы обиды на судьбу стояли в глазах парня.

– Вот и хорошо, что ты молодой! Подлечишься, окончишь ещё институт – читать-то ведь ты можешь? И писать научишься! А сейчас просто не думай об этом – лежи и, скажем, сочиняй сказку!

– Что?! – не поверил своим ушам Анатолий.

– Сказку, – подтвердил Павел Кузьмич абсолютно спокойным голосом. – Мы, когда в окопах гнили, истории всякие придумывали, чтобы отвлечься. Вот и ты тоже придумай!

– О чем? – всё ещё не веря до конца в услышанное, осведомился молодой человек.

– Ты когда-нибудь слыхал про единорога?

– Нет, а что это?

– Не что, а кто! Это прекрасное сказочное животное – белый конь, у которого прямо посреди лба растёт один большой острый рог. Он бесстрашен и может вступить в битву даже со львом!

– А где он живёт?

– Нигде. Это животное – миф, символ веры и целомудрия. Животное своенравное, но покорно ложится на землю у ног юной, непорочной девушки. Легенда о единороге жила в сознании людей ещё задолго до Рождества Христова. Его изображали на гербах правители. Единорог украшал спинку трона Ивана Грозного!

Услышанное поразило Анатолия – настолько оно не вязалось с окружающей действительностью, больничной палатой, физическим страданием людей и даже с вопросом жизни и смерти! Оно было как бы выше всего земного!

– Откуда вы это знаете? – спросил он Павла Кузьмича изумлённо.

– До войны я был учителем истории и увлекался мифами и сказаниями. Кстати, их было много не только у древних греков, но и у славян.

Несколько дней Анатолий пребывал под впечатлением рассказа о единороге. Теперь все его мысли были заняты сказочным животным. Юноша представлял себя здоровым и сильным, скачущим на белом коне. А рядом с ним восседала прекрасная девушка, доверчиво прильнув к его плечу. Её пышные тёмные волосы развевались на свежем ветру. Он обнимал её за талию, и верный конь мчал их далеко-далеко, туда, где вставало солнце. И вот они уже не скачут, а плывут в синеве, и им хорошо и радостно, а ветерок ласкает их лица… Анатолий искал теперь уединения, чтобы никто не мешал ему мечтать. И во сне, и наяву, посреди больничной палаты, парню грезилась изумрудная поляна, вся в прекрасных цветах, где ждала его любимая. А у её ног покорно лежал белый конь.

Юноша размечтался так, что не сразу вернулся к действительности, поняв лишь со второго захода своего лечащего врача, пришедшего сообщить парню, что на следующей неделе его ждёт очередная операция по пересадке кожи с мягкого места на руки. Анатолий воспринял эту информацию спокойно и даже несколько отстранённо, будто бы речь шла о ком-то другом, а вовсе не о нём. Вдруг появилось нечто такое, ради чего следовало бороться! Куда-то девалась апатия, в которой он привычно пребывал все прошедшие дни и даже недели. Парень неожиданно осознал элементарную истину: нужно просто жить!

Операция прошла успешно. Пробыв несколько дней в послеоперационной горячке в реанимации под присмотром врачей, Анатолий вернулся в свою палату.

На койке вместо Павла Кузьмича лежал с газетой в руках незнакомый мужчина.

– А где Павел Кузьмич? – спросил молодой человек палатную медицинскую сестру, когда та пришла с градусником и лекарствами сразу после дневного сна.

– Помер он, – скорбно вздохнула девушка, – когда осколочек вынимали!

У Анатолия вдруг нестерпимо больно запульсировали изуродованные руки. Он закрыл глаза и закусил губы, чтобы не закричать.

Глава 2

– Толик, иди ужинать! – позвала с кухни мама, Людмила Егоровна. – Ты всё собрал на завтра?

Анатолий послушно поднялся с кушетки и зашарил ногами в поисках своих тапочек.

– Иду! – крикнул он в ответ и направился в кухню.

Вот уже два года, как они с мамой жили вдвоём. Сестрёнка вышла замуж за вчерашнего студента-физика из их университета и уехала в Саратов по распределению мужа. Теперь они виделись редко. Впрочем, и с мамой – нечасто. Людмила Егоровна работала проводником на поездах дальнего следования и когда уезжала на Дальний Восток, то это всегда дней на десять-двенадцать, не меньше.

Анатолий и сам «жил километрами», как пелось в известной бардовской песне. Дома его застать было трудно. При любой возможности собирал рюкзак – и с друзьями в поход. Или, оставаясь в душе всецело преданным спорту, уезжал на какие-нибудь спортивные сборы и там горячо болел за «своих».

В шестидесятом он, сдав кандидатский минимум, поступил в аспирантуру Воронежского государственного университета, прикрепившись к кафедре истории.

Когда он пришёл сдавать минимум по иностранному языку в офицерской гимнастёрке с отрезанными рукавами, с орденом Красной Звезды на груди, которым его наградили за Венгрию, отвыкшие было от орденоносцев за последние годы преподаватели вуза молча встали, приветствуя парня.

Анатолий не давал себе поблажек, учился честно, забывая про еду и сон, и через три с половиной года стал кандидатом исторических наук.

По ходатайству декана перед ректором университета его оставили при кафедре, а ещё он с удовольствием принял предложение возглавить летний университетский лагерь на общественных началах. Туда он и собирался весь сегодняшний день.

Студенческий лагерь, представлявший собой ряд дощатых летних домиков на бетонных столбах и до десятка шестиместных палаток армейского образца, располагался в живописнейшем месте под Воронежем, на опушке многовекового соснового бора на берегу чистейшей лесной реки. Жизнь в лагере била ключом: днём молодёжь организовывала соревнования по плаванию, волейболу или баскетболу. Многие ребята занимались в спортивных секциях и выступали не только на университетских, но и городских состязаниях.

Вечерами же молодёжь танцевала на небольшом заасфальтированном пятачке под музыку, доносившуюся из радиорубки. И тогда происходило невероятное: девчонки, проводившие весь день в скромной рабочей одежде, кедах и косынках, появлялись в припасённых для этого случая платьях и на шпильках. А на головах у них были искусно накрученные «вавилоны» – так в 60-х называли входящие вновь сегодня в моду высокие причёски. Это казалось чудом, и Анатолий, забиваясь подальше от танцующих пар, любовался прекрасным зрелищем, которое его ослепляло.

Танцы, как правило, оканчивались кострами и пением под гитару: 60-е были наполнены светлой музыкой, костровой лирикой и романтизмом выздоравливавшей от страшной войны страны.

Анатолий любил общество студентов – ведь он и сам ещё был совсем молод! Жалел только, что не суждено уже ему выучиться играть на гитаре, которую он очень любил, и все песни бардов-шестидесятников знал наизусть и пел вместе со студентами у пылающего костра. Ребята уважали Анатолия, считали своим и никогда не расспрашивали о том, при каких обстоятельствах он потерял обе руки. Существовало некое табу на эту тему, и молодёжь его придерживалась.

Заезд в лагерь на поток (месяц) состоял обычно из 150-200 человек. Это были парни и девушки – студенты старших курсов университета. Исключение составлял лишь биологический факультет, студенты которого, окончив аудиторную подготовку на первом курсе, выезжали на Веневитинский кордон (так называлось место, где находился лагерь) на практику. И по её завершении, конечно же, оставались здесь на всё лето.

Их группа, всегда небольшая, состоявшая в основном из девушек (на биологическом факультете хронически ощущался дефицит парней), выезжала на Веневитино всякий раз под праздник 1 Мая. Анатолий, руководивший летним университетским лагерем вот уже третий год, как раз и должен был организовать их встречу и размещение. Именно об этом они и говорили с мамой.

«Биолухи» – так на студенческом сленге называли мальчиков с биофака – и биологини (девушки) целый месяц практики бродили по лесу с сачком в руках, собирали гербарий, «мучили» лягушек, записывали голоса птиц, а также выполняли лабораторные работы в единственном, видавшем виды учебном бараке, похожем на сельмаг.

Биологи всегда первыми открывали сезон, живя на кордоне почти месяц до основного заезда студентов в конце мая каждого года. За несколько дней до их приезда Анатолий выезжал на Веневитино, чтобы лично руководить техническим персоналом по выполнению работ, связанных с их приёмом.

Свой пляжный сезон Анатолий всегда открывал 1 мая. В это время было по-летнему тепло. А вот вода в реке успевала прогреваться лишь градусов до пятнадцати-шестнадцати. Однако парня это обстоятельство не останавливало. Более того, искупаться весной – это была его некая личная традиция. Он первым должен был совершить речной заплыв и тем самым как бы открыть летний купальный сезон для всего лагеря. На праздник Победы купались уже многие, почти все.

С берега за его заплывом наблюдали восхищённые биологини и редкие «биолухи», покорно сидевшие рядом. Вода обжигала лишь в самом начале, а затем начинала греть, обдавая всё тело щедрым жаром. Несмотря на отсутствие рук, молодой человек уверенно держался на воде – сказывались жизнь у реки и прежняя спортивная подготовка.

Анатолий не спеша двигался по тихой воде, любуясь пейзажами живописных берегов. Отсюда до ближайшего хутора, носившего странное название Моклок, где на всю округу имелся единственный продуктовый магазин, было километров пять. А до города, по железной дороге – все пятнадцать. На противоположном берегу реки «цивилизация» отсутствовала и вовсе: на многие десятки километров тянулся сосновый бор и не было ни одной деревеньки. В этих глухих местах водилось зверьё: кабаны, лоси и волки, так сильно расплодившиеся за последние годы, что их отстрел объявлялся чуть ли не каждый охотничий сезон.

Однажды ранним утром в самом начале лета, купаясь в реке, Анатолий приблизился к противоположному берегу у песчаной отмели, поросшей густым ракитником. На отмели, чуть войдя в воду, стояла самка волка и пила из реки. Поодаль от неё на травянистом склоне отдыхал крупный самец.