Арахно. В коконе смерти

Толстая бронированная дверца прижалась к стене, но расстегнутый пиджак хозяина надежно оберегал содержимое сейфа от постороннего любопытства.

– И в этом вопросе я искренне надеюсь на вашу, Анатолий, помощь, – заключил Щукин, вручая Толику несколько купюр, которые, даже сложенные вместе, не тянули на название «пачка». Максимум, пачечка.

Прежде чем спрятать в карман джинсов, Толик перетасовал купюры. Не пересчитывал – чего там! – просто рассматривал. Погладил подушечкой пальца ребристый воротник на широких плечах одного из авторов «Декларации независимости» США, отчего улыбка Щукина стала еще лучезарней.

– Настоящие, настоящие, не сомневайтесь, – заверил он. – В Америке и то таких нет! – Тут же предложил: – Может, по пятьдесят грамм? За успешное начало совместной деятельности? – И добавил, словно в оправдание: – С банкета осталось.

Однако рюмки достал тридцатипятиграммовые. Как будто заранее поделил два по пятьдесят на троих, включая чернявую Корину, которая мило поморщилась, вздохнула: «Ох уж эти мужские традиции!», но рюмочку опрокинула.

Такого воодушевления, какое посетило его в кабинете Щукина, Анатолий давно уже не испытывал. Если вообще испытывал когда-нибудь. Именно оно помогло сдержать брезгливую гримасу от повторного хозяйского рукопожатия – которое, к слову сказать, не показалось Толику таким уж неприятным – но оно же не защитило его от победительной улыбки, которая сама расползлась по лицу при виде заскучавшего в одиночестве турбореалиста.

– Проктолог сказал, – играючи импровизировал Толик, – чтоб неженки и эстеты в очередь больше не становились. У него перчатки одноразовые кончились.

«Нет, пожалуй, все-таки испытывал, – сам себе возразил Толик, подразумевая степень воодушевления. – Тогда, помнишь?»

Он помнил.

В тот раз, на встрече с читателями, Борис Оболенский помимо автографа начеркал на книжном листе несколько цифр, которые Толик поначалу ошибочно принял за дату. Правда, довольно скоро он сообразил, что сорок четвертое число пятнадцатого месяца – явный перебор, и выдвинул новую версию восторженным шепотом. Номер телефона! И за свою смекалку был вознагражден приглашением звонить, если что…

«Если чего» Анатолий дожидаться не стал. Уже утром третьего дня, набравшийся и малость даже перебравший решимости, он потыкал пальцем кнопки телефонного аппарата и сказал в трубку отчетливо:

– Але?

Вопреки опасениям, на том конце его сразу узнали и, кажется, даже обрадовались.

– А-а, просто Толик, – отозвался Борис, тогда еще – Борисович. – Чем занимаешься? Вот и я ничем.

И предложил вечерком заглянуть к нему в гости – так, запросто.

– Только, – добавил, – тут такое дело… Жена с Андрюшкой неделю тому укатили к теще. В холодильнике, сам понимаешь, хоть в боулинг играй…

– Что купить? – на лету ухватил окрыленный Толик.

– Возьми, пожалуй, пару беленькой. А лучше три – на случай, если засидимся до завтрака. И это еще… Прихвати там чего-нибудь из своего.

– В смысле? – не понял Толик.

– Почитать.

Толик медленно положил горячую трубку и испытал мгновенный приступ паники.

Вопрос с выпивкой решался просто: в фирменном у дома купить «Гжелки», в идеале – 12-го цеха. По слухам, водка, разлитая в этом цеху, обладает слезной чистотой и чуть ли не оздоровительным свойством, поскольку – тут в слухах наступают разночтения – работают в нем то ли беременные женщины, которые не отливают и, соответственно, не разбавляют, то ли, наоборот, прожженные алкаши, которые зарплату получают продуктом, и оттого кровно заинтересованы в его высоком качестве. Так что с этой частью заказа проблем не было.

А вот насчет своего…

В арсенале у Анатолия был всего один роман из разряда вечных – не по времени популярности у читателей, которых пока не было, а по срокам написания. С полгода назад он придумал и записал интригующее начало, но такое закрученное, что пытаясь раскрутить его, главный герой по любому погибал. Максимум, на 40-й странице.

И кроме этих 39-ти страниц, обрывающихся на полуслове «внеза», похвастаться Толику было нечем.

Но это продолжалось недолго.

«PDJYJR YF YT,TCF.» – напечатал он по центру листа, как только на экране монитора развернулась рабочая панель шестого WinWord'a. Потом стер написаное, переключился на русский шрифт и в последующие четыре часа ни разу не поднял взгляда от клавиатуры.

– Правильная водка, – одобрил Борис, рассматривая сквозь бутылочное стекло обратную сторону этикетки. – Язвенники из двенадцатого разливали. Ну, будем, что ли?

К радости Толика, о рукописи заговорили не раньше, чем перебралась под стол первая поллитровка. Только когда разлили по четвертой (Толик предусмотрительно попросил: «Мне поменьше», но не был услышан), Борис по-хозяйски потянул из пакета пачку смявшихся листов.

– Что тут? «Звонок на небеса»? Любопытно…

И внимательно просмотрел все от первого до последнего, отделяя прочитанное пустым стаканом – чтоб не сдуло со стола сквозняком. Потом собрал листки вместе, молча убрал обратно в пакет, налил по полной… Все это время Толик с внутренним трепетом, который мало-помалу переходил в подрагивание пальцев, ожидал вердикта. Безрадостного? Скорее всего.

– Хорошо, – сказал Борис. – Простовато, конечно, местами наивно, а кое-где так чересчур конкретно в плане морали, но в целом хорошо. Весьма. Правда, опечаток там… Такое ощущение, что ты все это накатал в лифте на коленке. Нуда не беда, щас вычитаем.

Так и поступили. Вычитали. Придумали благозвучный псевдоним. Произвели в поручики. Засиделись, как гениально предвидел хозяин, до утра. Потом до следующего вечера. Новоиспеченный поручик наскоро вздремнул на столе и сбегал к метро за добавкой. Потом… по счастью, вернулась от мамы строгая Наталья и разогнала пьяную компанию по лавкам. Спать.

«Ма! – слышалось отлетающему в мир грез Толику, – а этот смешной дядя в одном носке тоже писатель?», так что он вынужден был задержаться, зависнуть на границе сна и яви, чтобы подслушать столь важный для него ответ. Дождался сварливого: «А то сам не видишь!» и заснул, умиротворенный вконец.

Только умилился напоследок детской наивности. Конечно же, носков на нем было положенное количество. Просто оба пришлось натянуть на левую ногу, которая в какой-то момент затянувшегося вечера начала вдруг без видимой причины мерзнуть. Буквально коченеть. Это было необъяснимо и странно. Почему только левая? Почему не, допустим, обе? Вот и сердце, вроде, с левой стороны…

– Проблемы с сосудами, – пощупав пальцем ледяную лодыжку, диагностировал Борис. – Надо было брать три по ноль семь.

Так вот, слышать ту первую, не Бог весть какую щедрую похвалу – не от читателя, не от критика, а от собрата по цеху – Толику было не менее приятно, чем сегодняшнюю. Пожалуй, даже более. Да, более-менее…

Борис, как условились, дожидался приятеля на улице.

– Холодно, – пожаловался он, прикуривая новую сигарету от истлевшей до основания. Боря называл это «экономить бензин». – Пришел марток, поручик, надевай семеро чего?

– Чего семеро?.. одного козлят? – растерянно предположил Толик. Он и вправду не помнил, как в оригинале заканчивалась пословица.

– Воистину!

Весна, которая не так давно, казалось, вступила в свои права, теперь добровольно от них отказывалась. С неба то лило, то сыпалось. В рукава, штанины и за шиворот задувало. Под ногами хлюпало. В душе пело.

Толик, хоть из-за коньяка и теплого приема у Щукина холода пока не чувствовал, на всякий случай застегнул куртку на все пуговицы и перебинтовал шею колючим мохером.

– Я тут одно местечко знаю, – грея пальцы табачным дыханием, проговорил Борис. – Ресторанчик небольшой – милый, уютный… – И даже название сказал, но Толик ему не поверил. Ну не зарегистрировать такую торговую марку в Москве, поскользнуться ему на месте!

– Да, надо бы обмыть такое дело, – согласился Анатолий, которому нерусские деньги с непривычки жгли карман. Впрочем, в первом же обменнике неулыбчивая девица дала ему за один портрет Франклина тридцать две открытки с видами Большого театра, на редкость однообразными, которые карман уже не столько жгли, сколько распирали.

– А ты заметил, какая у Щукина рука волосатая? – на ходу спросил Толик.

– Ты в смысле блата? – уточнил Борис. – Лохматая, иначе говоря, лапа?

– Да нет, я в смысле гормонов. У него же руки как у хоббита ноги. Что, правда, не заметил?

– А-а, волосатая… – пренебрежительно повторил Оболенский. – Это что! А вот ты, например, обратил внимание, сколько их у него?

– Чего, рук?