Снегири на снегу (сборник)

Взгляд гестаповца вновь сфокусировался на унтерштурмфюрере.

– Мюнше, а доставленные в лагерь мертвецы… Вы тщательно обыскали тела?

– Так точно. Ничего, что могло бы…

– А если они что-нибудь спрятали или уничтожили, когда поняли, что от погони не уйдут? Хотя… В таком снегу… Да и смысл тогда? Тогда любая информация канула. Для врага тоже.

Ренике решительно зашагал по кабинету из угла в угол, стремительно разворачиваясь на каблуках.

– Неотработанных вариантов, получается, два. Либо информация продолжает двигаться в неизвестном для нас направлении вместе с ее носителем. Либо… Либо она сейчас лежит на носилках в административном бараке, мается от гангрены и голода. И не ведает, что ее окружили, как китайского императора, великая забота и огромное внимание. Имперская забота о полудохлом чекисте! М-да… Не завидую я господину полковнику… Если чекист отдаст концы… Или от него ничего не добьется по дороге Заукель, или его берлинские хозяева… И вам я не завидую, Мюнше, если четвертый беглец не найдется. Впрочем, вам, любезный, я не завидую в любом случае. Побег состоялся. Факт, как говорится, налицо.

Снова затренькал телефон. Ренике как раз оказался рядом с аппаратом, жадно схватил трубку.

– Ренике! Это вы, Краус… Ну что там еще? Кто? – Гримаса недовольства еще больше исказила лицо шефа остбургского гестапо, потом перетекла в брезгливое выражение и тут же сменилась азартной лисьей мордочкой. – Так… Так… Где? – Ренике, натягивая телефонный провод, потянулся к висевшей на стене карте, отдернул закрывавшую ее шторку, зашарил свободной рукой по квадратам. – Так… Так… Что? Ни в коем случае! Только там! Краус! Головой отвечаете! Головой! Пошлите за мной в лагерь машину с охраной!.. Это долго! Из местной комендатуры! Быстрее, Краус! Шевелите задницей, черт вас подери!

Он швырнул трубку на аппарат и возбужденно принялся натягивать свой хрустящий антрацитовый плащ.

– Мышеловка захлопнулась, Мюнше! А может быть, наоборот, только готовится! Может, кусочек первоклассного шпига только-только надет на крючок в проволочном домике, а, Мюнше? Да, именно наоборот… наоборот… Унтерштурмфюрер! Срочно соедините меня с полковником Заукелем. Совершенно нет желания тащиться из штаба в административный барак.

Мюнше крутнул ручку аппарата внутренней связи. Соединившись, протянул трубку гауптштурмфюреру.

– Господин полковник? Ренике. Только что мне звонил мой заместитель, оберштурмфюрер Краус. По агентурной линии поступило сообщение о задержании четвертого из беглецов!.. Да, схвачен нашим агентом… Нет, Краус уже на месте. Полагаю немедленно туда выехать… Да, за мной придет машина с охраной… Думаю, мы еще встретимся в Остбурге до вашего вылета в Берлин… Безусловно, господин полковник… Проясню ситуацию максимально. А что ваш коллега из Москвы?.. Молчит… Досадно…

ГЛАВА 7. БАНГЕРСКИС

За мутным от грязи и копоти окном пульман-вагона медленно плыла опостылевшая даурская степь. Без конца и без края. Вечный степной ветер, пронизывающий в ноябре до костей даже сквозь добротную бекешу, – чего уж там самое дорогое шинельное сукно! – безжалостно гнул поредевший ковыль, чахлые топольки придорожной лесопосадки, свистел в невидимых вагонных щелях. Сдул и последние намеки на выпавший третьего дня снежок. Чертов край!

Командир 1-го Забайкальского корпуса генерал-майор Рудольф Карлович Бангерский угрюмо оглядывал проплывающие ковыльные дали, машинально помешивая остывший чай. Стакан мелко подрагивал в мельхиоровом подстаканнике, тонкий кружок лимона окончательно стал похож на разлохматившуюся в желтом кольце медузу.

Командир корпуса и за полтора с лишним десятка лет – перерывы конечно же были, – так и не привык к этой местной пародии на аглицкие чайные церемонии. Лорды-пэры и прочие холеры, прикарманив Индию, любят попивать чаёк, подливая в него молочко или сливки. Но им далеко до местных, забайкальских аборигенов. Эти уж намешают, так намешают! И заварка – чуть ли не ложка в стакане стоит, да и сливок не пожалеют. Казачье местное, гураны даурские, недалеко ушедшие по обличью от бурят, обитающих в степи, и тунгусов, кормящихся с тайги, – все они, и первые, и последние, и вовсе по-дикарски с чаем обращаются – могут и бараньего жира в котел навалить, и соли бухнуть, и еще хрен знает чего! Тут у них, в каждом улусе, – свой рецепт. Всякие «купчики», «карымские» взвары-узвары… Хотя, кость им в горло и черта на задницу, иногда не так плоха бывает эта экзотика – насытит и взбодрит служивого, до последней жилочки отогреет настывшее на степном ветру тело. Но Рудольф Карлович, первый раз попробовав такой чай еще в Русско-японскую, так и не проникся оным «гурманством», чай вообще пил редко и исключительно с лимоном, сладкий, предпочитая кофе или компоты.

Уроженец чопорной Риги, сын небогатых родителей. Основным доходом семьи было жалованье отца, служившего по почтовому ведомству Российской империи. Ни аристократических корней, ни потомственного дворянства. Но очередной классный чин и награждение орденом за выслугу лет приподняли дорогого папашку до дворянского звания как нельзя кстати: для сына наступило время выбора жизненной стези. И Рудольфс выбрал карьеру военного. Юнкерское училище, пехотный полк – поначалу на военном поприще особо не заладилось, но, как говорится, кому война, а кому – мать родна.

Война и в самом деле грянула. В 1904 году двадцатишестилетний капитан-латыш оказался на Дальнем Востоке, познав все прелести окопной жизни и бездарной, до полнейшего международного позора, Русско-японской военной кампании. Подлейший ее апофеоз – мукденский разгром – встретил новоиспеченным штабным подполковником, что, наверное, и уберегло голову от японской «шимозы» в чистом поле. А в целом война с японцами лично для Рудольфа Карловича закончилась неплохо: благоприятным собеседованием при поступлении в Николаевскую академию Генерального штаба.

Высшее военное учебное заведение российской армии Рудольф Карлович окончил аккурат в 1914 году. Но дальше тихих штабных кабинетов теперь его судьба не кидала, да и он не особенно рвался. Хватило Порт-Артура, Ляояна и Мукдена, как и широкого общения в военно-академической среде, а позднее и в штабной, чтобы в достаточной мере осознать: никчемный царь, никчемное его окружение, никчемная страна. Львовы и гучковы прошляпили Керенского, а тот – большевичков.

И снова завертелась кровавая мельница. Гражданская война куда страшнее самой ожесточенной схватки с иноземным противником. Тут – и брат на брата, и сын на отца. Ни патриотов, ни захватчиков. На красный террор – белым террором, на белый – красным. Одних ставят к стенке за мозолистые ладони, других – за погоны. Одни мобилизуют и реквизируют во имя Мировой революции, другие – во имя Самодержавия, Родины, Веры…