Оценить:
 Рейтинг: 0

Порог

Жанр
Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 12 >>
На страницу:
6 из 12
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Зато создавалось впечатление, что ребенок пожирает мать изнутри. Волосы стали вылезать у нее клоками, внезапно зашатались и выпали один за другим несколько зубов.

– Это все из-за того, что я совершила страшный грех, грех, грех, я грешница, – исступленно молилась она, теряя сон и аппетит, и только ради ребенка заставляла себя есть и спать. – Прости меня грешную, Господи!

Но и ночью ей частенько не было покоя – ребенок внутри матери вел себя так необычно, что это уже начали замечать окружающие. Живот ее под сорочкой вдруг неожиданно вздувался буграми, словно опасный зверь хотел вырваться на свободу. Последний месяц Анна-Мария жила в аду своих мыслей, пытаясь спасаться от них беспрестанным чтением молитв. Лицо ее осунулось и почернело, худые руки и ноги и вовсе стали напоминать высохшие палки. Все чаще отец Игнатий скорбно покачивал головой.

– Прошу вас… Прошу вас, помолитесь обо мне, спасите мою душу! – запекшимися губами и почти беззвучно прошептала ему один раз Анна-Мария незадолго до родов. – Я страшная, страшная грешница!

– Может быть, мальчик на этот раз, господи спаси, вон какой настырный и нетерпеливый, – шептались домашние, покуда беременная «мадонна», наклонясь над заботливо подставленным тазиком, извергала из себя скудный ужин, а перед не менее скудным завтраком – зеленую горькую пену.

И такая мука была в глазах Анны-Марии, что духовник, покрывшийся холодным потом, немедленно принялся исполнять ее просьбу и несколько дней почти неотлучно дежурил у ее постели, покуда не подошел срок.

– Ах, дитя, – скорбно говорил отец Игнатий. – Не зря называют женщин «сосудами греха». Я молюсь о тебе денно и нощно и рад бы облегчить твои страдания, но, видно, недостает мне сил. Их хватит у милосердного Бога нашего, поэтому и ты молись, дитя, и вы молитесь, малые чада!

И несчастная усердно шептала слова молитв, доводя себя до полного исступления и изнеможения, мужа – до отчаяния при виде ее состояния, а дочерей – до слез. Все ревностно молились, и воздух был наполнен шепотом, запахом ладана и потрескиванием свечных фитилей.

Внезапно отошли воды, слава господу, светлые и чистые. Ребенок, между собой прозванный домочадцами Левиафаном, стал яростно рваться из матери наружу, выдирая внутренности, выплескивая комки крови и слизи. Анна-Мария не жаловалась и даже не кричала, только дышала прерывисто, со всхлипами, совершая свое «великое деяние». Она всегда все старалась делать хорошо, понимая, что рук в их семье не хватает, а ртов более чем достаточно. Конечно, черной работой она не занималась, на то были крестьяне, но и уследить за всем хозяйством, давая всем своевременные задания, да еще и присматривать за их выполнением, было трудом нелегким. Особенно когда перманентно мешает живот, а за многочисленные ветхие юбки цепляются многочисленные девичьи пальчики. Роды, как ни странно, всегда давались ей легко. Но в этот раз…

Глаза роженицы были устремлены сквозь стену, а губы повторяли имя мужа, словно она таким образом хотела обрести его поддержку.

– Головкой пошел ребеночек, слава богу! – торжествующе вскричала повитуха. – Голова-то, прости господи, какая большая! Тужься, голубица моя, напрягись! Ну же!

Ей вторил адский гром, который нещадно и с треском рвал полотнище небес. А ребенок немилосердно рвал тщедушное тело роженицы, явно не приспособленное к таким испытаниям.

Светлые волосы ее прилипли ко лбу, глаза вылезали на лоб от потуг. Повитуха со свекровью подбадривали бедняжку, умоляя ее терпеть и стараться. И та старалась изо всех сил. Было такое впечатление, что несчастная давно отдала Богу душу, а тело ее по инерции еще силилось вытолкнуть дитя на свободу. Наконец младенец рыбкой вынырнул в подставленные нагретые простыни и тут же, фыркнув, протестующе и требовательно закричал на весь дом. Мальчик.

Но опасения отца Игнатия в этот раз оправдались, к печали всех участвующих в этой жизненной драме, – первый крик ребенка прозвучал одновременно с последним вздохом Анны-Марии.

– Отмучилась, бедняжечка, – горестно прошептала повитуха, когда поняла, что обессиленная тряпочка, в которую плод любви превратил свою мать, больше не жилица на этом свете.

В одночасье Ги де Бизанкур овдовел. Растерянно стоял он над телом жены, держа в руках обмытого, вытертого, запеленутого кое-как и брыкающегося сына. Красавца-крепыша. Седьмого отпрыска и первого наследника. Да только что наследовать-то?..

Не радовали даже милые дочери его, которые бледными скорбными тенями тихонько проплывали рядом, радуясь брату и оплакивая мать, и наконец ушли на женскую свою половину, сбившись стайкой и печально, тихо щебеча.

Бизанкур-старший в гневе и горести тоже уковылял на своих костылях в дальние покои. Там он, как обычно, нашел утешение в запасах вина, коего в их подвалах водилось в изобилии, – а что ему еще оставалось делать.

– Имя, имя надо ребеночку дать скорее, – суетилась шепотом кормилица. – А то неровен час…

Она не договорила, но и так было понятно, что она опасалась, как бы малыш вслед за матерью не отправился к праотцам. Мальчиков нарекать в то время принято было следующим образом. Вначале должно было идти имя деда по отцу, а это был Жан. Затем следовало имя деда по матери, а это был Жак. Наконец надлежало присовокупить имя святого покровителя, а им оказался Альбин из Анже, аббат и епископ. Из этих трех имен потомок Бизанкуров мог впоследствии выбрать себе любое, дабы представляться им.

Отец Игнатий покрестил Жан-Жака-Альбина, который горланил во время церемонии, и отпел несчастную почившую роженицу.

Ги потерянно бродил по дому, пытаясь баюкать неистово орущего голодного отпрыска, пока ребенка не отобрали и не приложили к груди кормилицы.

Бедную Анну-Марию работники снесли в домашнюю часовенку, где ей надлежало во тьме и одиночестве ожидать, покуда не подойдет срок погребения в их фамильном склепе.

А дождь все лил и лил, и громы небесные продолжали сотрясаться над очередной семейной трагедией, полностью к ней безучастные.

* * *

Жан-Жак вскочил со стула в кинотеатре и, согнувшись в три погибели, поспешил к выходу.

– Это мать, это была моя мать… – бормотал он.

Его тошнило.

Белла догнала его. Как смертельная болезнь, она проникла в его естество и теперь выжирала его изнутри, методично, клеточка за клеточкой. Иногда он не мог спокойно есть, спать, развлекаться – повсюду подстерегали его воспоминания. Он шел точно по заминированному полю, нашпигованному воспоминаниями, и каждое в любой момент могло открыться в сознании со взрывом, от которого часть его психики разлеталась вдребезги.

В любой. Проклятый. Момент. Вот как сейчас.

Даже дурацкое кино он посмотреть спокойно не мог – оно превратилось в его собственную, пусть и прошлую, вглубь на много веков, жизнь. Прошлое настигало его, словно чудовище, хохоча с разинутой пастью, полной острых мелких зубов…

– Э… братан, ты че, слепой?! – возмущенно окликнул парнишка, мимо которого протискивался Жан-Жак и, видимо, задел его.

– Сорян, бро, – глухо бормотнул Бизанкур, торопясь покинуть зал.

И, едва он выскочил за дверь, как его вывернуло наизнанку. – Бли-ин, фу-у, – воскликнула какая-то девушка, поспешно отскакивая в сторону, чтобы ее не задели брызги. – Вот урод!

Не обращая на нее внимания, Жан-Жак поплелся прочь.

– Надо отвлечься, – пробормотал он, сцепив зубы, и пожалел, что не остался тогда с этой симпатичной сучкой Кейт, что приставала к нему в баре «Спящий медведь», и ее подружкой поумнее.

Но не возвращаться же. Даже если он, как обычно, сменит облик, это будет выглядеть слишком подозрительно. Снова два трупа – слишком на виду. Нет, в своем гнезде он точно гадить не будет. Это вам не Средние века… Насколько проще тогда было! Человеческая жизнь не стоила ровным счетом ничего. А сейчас руки его тряслись, как у наркомана в ломке, челюсти сводило. Он не помнил, когда чувствовал себя столь паршиво.

Белла.

Зачем она явилась? Что ей от него надо? Она никогда не являлась просто так. От нехорошего предчувствия засосало под ложечкой, и он вновь уставился на свои дрожащие руки.

Как и полагается рукам аристократа, они были ухожены и изящны – длинные сильные пальцы, овальные аккуратные ногти, благодаря уходу лучших маникюрных салонов. Но почему-то сегодня очень вздулись вены. Словно сизые черви. Как у старика. Бизанкура передернуло.

Нет, пить он не станет, это удел быдла – надираться, блевать, а наутро маяться похмельем. Его и так уже тошнило сегодня, хватит. И эта дурацкая попытка развеяться с помощью музыканта и проститутки. Бред. Нет, он утешится совсем по-другому…

Он вытащил из внутреннего нагрудного кармана тоненький айфон, набрал все еще пляшущими пальцами короткий номер, тихо шепнул несколько слов, нажал отбой и стал ждать. Через пять минут бесшумно подкатил темный «рэнджровер» с неприметным водителем. На заднем сиденье примостилась детская фигурка с наброшенным на голову черным шелковым мешком. Они безмолвно тронулись в путь. Ребенок, одурманенный наркотиками, слабо постанывал. Скоро он придет в себя.

Машина, выехав из города, припарковалась у заброшенного сарая. Это была одна из многочисленных точек, которая снаружи выглядела вовсе не так, как внутри. Один только взгляд на внутреннее убранство помещения изобличил бы в нем изощренную камеру пыток, оснащенную по последнему слову техники. Многие устройства были изобретены самим Бизанкуром – интерес к разного вида технике был не чужд ему с детства, и умение это ему пригодилось, когда он выдумывал новые штучки для развлечения. Не стоит их даже и описывать, чтобы уважаемый читатель мог спокойно спать по ночам…

Никто не хватится этого ребенка, не будет искать. Бизанкур давно уже позаботился о налаженной сети подобных точек – и там, где можно было достать, в зависимости от пристрастий, такого ребенка, девушку, женщину, мужчину, старика или инвалида любого пола и возраста, и там, куда можно было их отвезти для особенных развлечений. Эти точки были созданы им во многих и многих областях мира, на протяжении многих и многих лет. Веков…

– Часа через два приберешь здесь все, – негромко распорядился Жан-Жак.

Водитель безмолвно кивнул, а Бизанкур покинул машину, неся на плече почти невесомую, все громче стонущую фигурку. Внутри, на глубине нескольких этажей, куда доставил их лифт, была надежная звукоизоляция…

Через час с небольшим он вышел из неказистого здания один, снова набрал номер. Подкатил темно-серый, неразличимый в темноте, «бентли», и Бизанкур, погрузившись в него, продремал до самого дома – лучшей в Гамбурге гостиницы, «Четыре времени года». Он был удовлетворен и расслаблен. Правый обшлаг его рубашки был слегка выпачкан кровью. Впрочем, ерунда. Бизанкур, перед тем как высадиться, переоделся прямо в машине. Никто и никогда больше не увидит эту рубашку. Как и маленькое худенькое тельце…

Глава 2

Снова Гамбург. Прыжок в прошлое и новая сделка

На улицах города трех «М» в этот вечер было дождливо и немноголюдно. Жан-Жак-Альбин с утра не выходил из своего роскошного пентхауса в отеле «Four Seasons» и расхаживал там абсолютно нагим с пультом в руках, краем глаза посматривая на огромные плоские мониторы на стенах, где отряд красоток занимался показательным фитнесом на камеру. Потом он включил музыку и подошел к большому зеркалу. Увиденное его насторожило и удивило.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 12 >>
На страницу:
6 из 12