Дикий Порт

– В общем, вот, – пробормотал и прокашлялся.

– Что?

Во рту пересохло, слюна превратилась в клей и намертво стянула горло. Балагур и умник Лакки разучился толкать гладкие речи.

– Ты только не волнуйся, – выдавил он. – Тебя на «Древнее Солнце» переводят третьим врачом.

Ифе озадаченно глянула на него.

– Почему? – проговорила едва слышно.

Лакки шумно вздохнул и сгорбился, упираясь локтями в колени.

– Откуда ты знаешь? – чуть громче спросила Птица.

– Морески сказал. Ему приказ пришел. Ты только не волнуйся, ладно?

– Я не волнуюсь. Я не понимаю, почему. Здесь же есть третий врач, он хороший специалист.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Долго объяснять.

Айфиджениа открыла рот. Закрыла. Опустила бледное личико.

– Ты только не волнуйся, – в третий раз повторил Лакки.

Они долго молчали. Потом долго говорили вроде бы ни о чем – о «Миннесоте», покойном капитане Карреру и его дочери-музыкантше, о Кей-Эль-Джей, Тери Уивинге и его будущей судьбе – сироте прямой путь в одно из военных училищ, примут без экзаменов, а продлись война еще лет шесть, он встанет в строй – о Первом ударном флоте, лунных верфях, втором крейсере «Ямамото Исуроку», и о страшно далекой, родной, зеленой Земле.

…О Земле в ту пору вообще говорили редко. Плохая примета. Много будешь говорить – не увидишь. Но Ифе – Птица, главная примета из всех, что есть, сама по себе; и с ней было можно.

После этого у Джека хватило сил признаться.

– Это я виноват, – сказал он. – Я сболтнул.

Ифе скорбно опустила ресницы.

– Как же вы теперь?.. – шепнула после долгой паузы.

– Как все, – развел руками Лакки.

И внезапно резко, с натугой, точно выныривая с глубины, повеселел.

– Я тебе про боевых зайцев рассказывал? – бодро поинтересовался он.

– Рассказывал, – Ифе слабо улыбнулась, понимая, что Джеку не хочется видеть ее пасмурной и тоскливой.

– А ты у меня зайчиха особого назначения, – и Счастливчик погладил ее по склоненной голове.

…«Миннесота» увозила людей с SKJ-56/9, промышленной колонии. Там был рудник, а комендант планеты фальсифицировал списки жителей, чтобы снизить официальную выработку и положить часть дохода себе в карман. Разница оказалась фатальной для воздухоочистки. Жилые отсеки переполнились, люди лежали в коридоре, стараясь дышать как можно реже и не полной грудью. Плыло зловоние. У старика-казначея начался сердечный приступ. Он плакал и каялся, и просил усыпить его до смерти, чтобы не отнимать воздуха у остальных – ведь он знал, что творит комендант, и имел долю…

Комендант молчал.

Тогда Ифе пела жизнь. Молча, без гитары, потому что вокруг были люди… Джек видел ее.

«Ты ведь Птица, – сказал он ей потом, когда ракетоноска уже вернулась на базу, донеся живыми всех до единого, и комендант с казначеем пошли под суд. – Я знаю, у меня когда-то во взводе такой парень был. Его отделению везло, как чертям, раз от раза. Пол-взвода в расход, а у них легкие ранения. Я как-то удивился вслух, а он честный оказался. Рассказал».

«Что с ним случилось потом?» – спросила Ифе.

«Орден с ним случился. В офицерскую академию он ушел…»

Тогда он впервые смотрел на нее так, как сейчас – голодным собачьим взглядом. И так же жизнерадостно улыбался, от уха до уха, растянув исписанное шрамами лицо. Ифе поежилась.

– Вот, – сказал Лакки странным четким голосом. – Зайцы, да… адаптивные механизмы. Псевдоподии. Человечество, оно, если надо, хрен-те что может выдать… коллективный разум. Как термитник. Знаешь, как термиты специализируются?

– Знаю, – грустно сказала Ифе. – Ты уже рассказывал.

– Ага… – выдохнул Джек. Глаза ясно блестели. – Вот я термит-солдат. Челюсти, шипы, вся хрень. А ты – королева.

– Не мели чепухи.

– Я знаю, что говорю. Управление вероятностями, внушение, целительство. Ты мысли не читаешь, часом?

– Нет.

– Вероятности все равно круче, – почти завистливо сказал Лэнгсон.

– Ты не знаешь, как это тяжело! – горько бросила Ифе.

– Но ты это действительно можешь, – он покачал головой. – Войсковая шаманка. Ушастая…

Встал, обнял ее и поцеловал – как сестру.

– Ты будешь петь вечно, – глухо сказал Лакки, глядя на Айфиджению с дикой пустынной тоской. – А я сгнию.

У Ррит Кадары, мира царствующего, не счесть заплетенных кос, обильно смоченных влагой жизни; драгоценные кольца, унизывающие их, многократно бессчетны. Ареал людей раскидывался в ту пору, когда прочие расы еще не владели речью, и долгое, долгое время в ледяных безднах остывала лишь кровь людей, пролитая людьми же. Сколько славных, овеянных легендами войн отпраздновали они! И пришедшие позже сполна вкусили сладости сока артерий и вен. Чудо кровопролития многажды освящало безбрежный космос.

Ныне вновь грядут победа и ликование, отрадные Цйирхте, вождю мужских богов, угодные Ймерхши, Великой женщине.

Т’нерхма аххар Цаши аи Н’йархла стоит на капитанском помосте в упоре на четыре, точно готовый сорваться с места и прыгнуть. Гордая голова опущена, веки прикрыты, височные косы касаются пола. Командарм размышляет.

«Даже ничтожный ирхпа рассвирепеет, если умело его дразнить», – сказал Р’харта, великий среди людей, победитель, стяжавший славу и обильно проливающий кровь врагов. Тысячу лет, с тех пор, как у Ррит Чрис’тау были разбиты флоты цаосц, бесчисленные, как песчинки Аххарсе, соляной пустыни у подножия южных отрогов Тхир – тысячу лет люди не знали лучшего праздника.

Кому бы пришло в голову, что мягкотелые х’манки могут стать таким славным свирепым врагом?

…Верхняя губа Т’нерхмы вздергивается, обнажая сверкающие клыки, но веки его по-прежнему сомкнуты. Он напрягается в прыжковом упоре, и управляющие ходом корабля косятся на него, незаметно потягивая ноздрями воздух. Но командарм спокоен, в его запахе нет недовольства.