В гости к ней заявился полковник Хайнц.
Очень некстати.
Начал с того, что объявил себя частным лицом, попросил оставить официальность и позвал в клуб смотреть на электронных обоях какой-то фильм. Ифе вежливо отказалась, Йозеф шагнул внутрь, уговаривая, и увидел ее инструмент.
Естественное побуждение всякого человека – попросить «а сыграй что-нибудь!», совсем не думая, готов ли музыкант блеснуть исполнением.
«Ох!» – подумала Ифе.
Полковник посмотрел на нее и внезапно улыбнулся.
– А можно тогда мне сыграть? – лукаво спросил он.
Двадцать минут спустя Ифе, сияя, глядела на него зачарованно. Она никогда не ревновала к мастерству. Руки Йозефа, крупные, сильные, точные руки хирурга куда лучше подходили царственной испанской красавице…
– Струны слишком мягкие, – небрежно сказал он, и Ифе смутилась.
Разговор пошел дальше сам собой. О фильме Хайнц, кажется, позабыл. Стал рассказывать про репертуар, про гитары из разных районов Испании, про стили игры. Советовать и показывать, поправлять руку Айфиджении на грифе, прикасаясь осторожно и мягко. Наконец, у нее даже что-то дельное получилось; пришедшая в восторг Ифе преодолела застенчивость и созналась, что сочиняет песни. Только играет плохо. Пока что.
Йозеф воодушевился и потребовал назвать аккорды.
…оказалось, у нее намного лучше получается петь, когда играет кто-то другой.
Солнце поранилось о горизонт,
Алая кровь течет.
Армиям дольше ждать не резон.
Мы открываем счет.
Те, кто ушел,
Те, кто в строю,
Все, кто не знал побед —
Сердце мое
Им отдаю:
Каждый будет воспет.
Мы наступаем! приказы гремят
Песнями, вторит им
Шаг несокрушимых солдат
Нашей родной Земли
Скоро они возвратятся домой,
Катит война к концу.
Мирное небо над головой —
Все, что нужно бойцу.
Те, кто ушел,
Те, кто в строю,
Все, кто не знал побед —
Сердце мое
Им отдаю:
Каждый будет воспет.
– Мы наступаем!
Йозеф закончил тремя полнозвучными аккордами. Выстучал костяшками пальцев маршевый ритм. И сказал, не отрывая глаз от грифа:
– Местра Никас, а почему бы нам с вами это не записать? Выложить в локалку… сейчас людям как раз такое хочется слышать.
Клетка. Большая клетка, на глазок – три на три метра. Двойная. Наружные стенки – арматурный прут, кое-где не счищены остатки цемента: ясно, что брали отсюда же, с развалин Города. Внутри – решетка деревянная, вертикальная. Из толстых, в мужскую руку толщиной, веток.
Ветки тоже местные.
Внутренняя решетка слишком частая, сооружение больше смахивает на коробку со щелями, чем на собственно клетку. Видно сквозь стенки плохо.
Кто-то сидит внутри. Кто-то большой, замерший, сжавшийся. Может быть, спящий.
– Это чего за хрень такая? – больше для порядка пробормотал Джек. Глаза видели, нос чуял, мысль работала, Лакки даже не подозревал – точно знал, кого и что лицезреет.
Диковатое было положение. И зрелище диковатое.
Фафнир принюхался, приблизил к клетке поблескивающее рыло, опустил заслонки внешних век и низко, утробно зарычал, дергая верхней губой. Не тому, кто сидел в клетке: тот сейчас не представлял опасности для подруги дракона. Людям, которые собирались учудить – Фафнир чуял это в их мыслях и запахах – опасную шутку.
Венди молчала.
– А то сам не понимаешь, – осклабился лысый интендант Дикоу, наевшийся печени службы снабжения и довольный.
– Коню понятно, – огрызнулся Джек. – Я про клетку спрашиваю.
На лице Дикоу выразились понимание.
– Чудо инженерной мысли, – уже приязненней пошутил он. – Они, падлы, сильные. Арматуру гнут только так. Он, когда нет никого, об деревяшку когти точит. Ковыряет. Ну, пока доковыряется… – интендант скептически скосил рот и докончил, – уже не доковыряется. Вон Винс кар гонит.
Покрашенный маскировочной краской кар Винса видно было издалека. Цвета и отражающая способность маскировки рассчитывались не для этой планеты. Кары тоже спустили с другого грузовоза. Может, Дикоу и выбил.
Интендант, снабженцы, штабы, бухгалтерия, нотариат…
…когти, выпущенные на полную длину: изящный, эргономичный, как дизайнером нарисованный выгиб, золотистые, агатовые, кофе с молоком – у всех по-разному.
Когти, летящие тебе в лицо. Стремительный разворот; занесенный нож, священное лезвие, покрытое насечками, сияющее, словно плавящееся в свете. Суженные в щели золотые глаза. Оскаленные клыки. Вихрь унизанных зажимами кос.
Это не бой.
Это веселье.
Для ррит.
Почему-то вспоминалось это, а не маневры. Маневры были по части пилотов, Маунга с Патриком, и капитана Морески. Они их хоть видели. А когда идет перестрелка, и по герметичной стальной колыбельке прилетает ракетой, тоже вероятных реакций немного. Тряхнуло, деремся дальше; вынесло что-то, техники начинают пляски; ну, зато теперь точно узнаешь, есть ли жизнь после смерти…