Чекистские фантазии. В это поверить нельзя, но и не поверить невозможно

Рядышком тоже, отец наш – грузин,
Солнце встает, на Востоке алеет,
Надо за водкой идти в магазин.

Мужчина почитал написанное и сказал:

– Ты где раньше был? Я бы тебя в свою партию принял и выиграл бы выборы. Стихи всегда воспринимаются как песня и запоминаются надолго. Тут вот стихи одного поэта в списке ходят. О России старой, а Новая Россия считает, что эти стихи ее позорят. А народу нравится. Нас все назад стараются поворотить, хотят к «золотому веку» привести. Покажу я друзьям твои стихи, есть у меня один редактор знакомый, не главный, но редактор, понимающий человек. А ты, давай, иди, тебя, наверное, уже ищут, мало у нас поэтов, которые по улицам свободно ходят и стихи свои в тетрадки незнакомым старикам записывают.

Мужчина что-то говорил про себя и размахивал руками. И я вспомнил его. Наглейшая личность. Другого за такие выходки давно бы посадили как злостного хулигана, а с него, как с гуся вода. Зато всегда голосовал за власть, поэтому и держали на свободе.

Глава 15

День клонился к закату. Можно было вернуться в теплый кабинет с кожаным диваном и чистым постельным бельем, трехразовым питанием на халяву, экскурсиям для промывки мозгов и свободным временем для ожидания своей судьбы. А можно и пожить в этом знакомом и незнакомом мире, где обитают совершенно неизвестные мне люди. Главное, что мне не знаком их дух, и я не знаю, чем они живут.

Куда можно податься? Конечно, в кабак. Не в ресторан, а именно в кабак. Около ресторанов и мест культурного досуга меня будут искать. Каждый человек находится на своем уровне и общается с людьми своего уровня. Появление на чужом поле заметно всем и против чужака включается немотивированная агрессия, как на человека, несущего опасность для существования кого-то из них.

Мой костюм нельзя было назвать шикарным, а отсутствие галстука делало меня похожим на жителей той ступени общества, где я хотел потеряться. Конечно, информация о моем появлении дойдет и до них, но пройдет некоторое время, прежде чем меня доставят на правеж к лидеру нации.

Кабак, а вернее, пивную я нашел в одном из дворов по характерному запаху и по тому, что в эту зеленую и обшарпанную дверь заходили одни мужики определенного вида, который создавался веками, и его трудно было переделать любой властью, то закрывавшей, то открывавшей эти заведения.

Все пивные на одно лицо. Те, которые в развитии своем просто-напросто деградировали, стали похожими на пивные пятидесятых годов прошлого столетия: квадратные «а ля фуршетные» по грудь столики на высоких ножках, пузатые пивные кружки, граненые стаканы для компота, в который под столешницей наливается водка, кусочки вяленой рыбы, сухарики и маленькие сушечки, окурки в тарелке из-под закуски и стоящий столбом дым от дешевых папирос типа «мэтр курим – два бросаем». То ли время пошло вспять, то ли я попал в какую-то параллельную страну, которая находится в начале застоя. Застой лопнул и открыл народу глаза на окружающий мир, показав, что благополучие зиждется не только на туалетной бумаге и палке вареной колбасы. Но пока до этого далеко.

Я встал в уголочке и стал наблюдать за посетителями. Честно говоря, такие люди есть всегда и везде и в любом обществе от самого благополучного до самого неблагополучного. Есть одна российская особенность – пожалеть человека одинокого и кем-то или чем-то обиженного.

Через какое-то время изрядно подвыпивший мужчина со второго от меня столика обратил на меня внимания, задумчиво покусывая кусочек засохшей воблы.

– Ты чё такой смурной? – спросил он.

– Да так, – ответил я, – жизнь не заладилась.

– Это бывает, а чё не пьешь-то? – спросил он.

– Да денег нет, вот и смотрю, чем бы на выпивку заработать, – ответил я.

– А ты чё делать-то умеешь? – спросил мужик.

– Да считай ничего, стихи пишу, – сказал я.

– Есенин, что ли? – удивился мужик.

– Да нет, не Есенин я. Есенин умер давно, – сообщил я.

– Ты смотри, как время бежит? – удивился мужик. – Как это у него – «в старомодном ветхом шушуне». Аж за душу берет. А ты так умеешь?

– А хрен его знает, берут мои стихи за душу или нет, их все равно никто не печатает и не читает, – признался я.

– А, ну, сбацай, а я тебе за это «компотику» налью, рыбкой вот закусишь, – предложил мужик.

Я откашлялся. Хрипота не прошла, но я начал читать:

Мне ватага была вместо няни,
На базарах я пел куплеты,
Говорят, что из горькой пьяни
Вырастают у нас поэты.

Да, я пью, и с друзьями, и в меру,
Да, я дрался в кабацком дыму,
Но я дрался за русскую веру
И за что-то еще, не пойму.

Только утром в глухое похмелье
Просыпался с подругой другой,
Кто же сыпал в вино мое зелье,
Почему я в постели нагой?

Знаю, музу прислали в награду,
Видно, страсти им мало в стихах,
Дайте кислого мне винограда,
Я покаюсь в грядущих грехах.

А пока разбужу свою деву,
Словно меч ее черная бровь,
Ублажу я свою королеву,
Разгоню загустевшую кровь.

В пивнике стало тихо. Раздались голоса:

– Ты смотри, Есенин. Эй, Есенин, иди выпей с нами.

Ну, что, это неплохо, прописку в этой пивной я получил. Я чокнулся с моим благодетелем и выпил стакан «компота». Чувствовалось, что водка была ядреной, но компот несколько сглаживал ее вкус. По телу полилась горячащая жидкость, то просветляя, то замутняя мои уставшие от вечных думаний и самокопаний мозги.

– Тебя как зовут-то? – спросил мой работодатель?

– Зови меня просто Серегой, – ответил я.

– Эй, Серега, выдай еще чего-нибудь, – попросили с соседних столиков.

Я встал и начал читать:

Я в толпе, как в пустыне безмолвной,
Шаг ступи и скрипит где-то гад,
По утрам я рождаюсь как новый,
И я жизни своей очень рад.

Помню, с кем я дружил, с кем крестился,
С кем смеялся над шуткой простой,
Разошлись, и никто не простился,
И к себе не зовет на постой.

Кто-то тропку песком пересыплет,